«Наш Гофман… теперь бесспорно является нашим первым юмористом», – заметил немецкий писатель Адельберт фон Шамиссо после выхода в свет «Маленького Цахеса».
Эта сатирическая сказка была переведена на русский язык в 1840 году Н.Х. Кетчером, но цензура запретила ее выход в свет, видимо, понимая, что при императорском дворе немало чиновников, похожих на маленького Цахеса. Перевод появился только в 1844 году в журнале «Отечественные записки».
Иллюстрации к первому изданию сказки были выполнены немецким художником Карлом Фридрихом Тиле.
Но чем больше говорила женщина об ужасном безобразии своего ребенка, тем горячее уверял пастор, что она в своем безумном заблуждении недостойна того, чтобы небо благословляло ее таким чудным даром, как этот удивительный мальчик и, наконец, совсем рассердившись, ушел с маленьким Цахесом на руках и запер дверь изнутри.
Фрау Лиза стояла, точно окаменев, перед дверью пастора и совершенно не знала, что думать обо всем этом происшествии.
«И с чего это, – говорила она себе, – случилось с нашим достойным пастором, что он до того пленился моим маленьким Цахесом и считает этого глупого пузыря понятливым мальчиком? Дай Бог здоровья доброму господину, он снял с меня большую обузу и взвалил ее себе на плечи, посмотрим, как-то он ее понесет!.. Э, да как же легка стала корзина с хворостом, когда в ней нет больше Цахеса, а с ним и самой большой заботы».
Тут фрау Лиза весело и легко отправилась в путь со своей корзинкой за плечами.
Если бы я и умолчал об этом до времени, то ты все-таки заподозрил бы, благосклонный читатель, что с надзирательницей приюта фон-Розеншён или, как называлась она прежде, фон-Розенгрюншён было, вероятно, какое-нибудь совсем особое приключение. Так как, конечно, только благодаря ее таинственному разглаживанию и расчесыванию волос маленького Цахеса, добродушный пастор принял его за красивого и умного мальчика и взял его себе в сыновья. Несмотря на всю твою проницательность, любезный читатель, ты мог бы сделать неверные заключения или же, к великому ущербу этого рассказа, пропустить несколько страниц только для того, чтобы побольше узнать про мистическую надзирательницу приюта. Поэтому я лучше уж расскажу тебе сейчас же все, что знаю про эту достойную даму.
Девица Розеншён была высокого роста, благородного и величавого сложения, с несколько гордой и повелительной осанкой. Ее лицо, которое можно было назвать вполне прекрасным, производило, однако, странное и почти неприятное впечатление, когда она смотрела перед собой своим обычным серьезным и неподвижным взглядом, что можно было приписать, главным образом, той совершенно особой и странной черте между глазами, присутствие которой на челе надзирательницы приюта казалось неподходящим. Но при всем том, нередко в ее взгляде, особенно в прекрасную веселую пору цветения роз, было столько приятности, что всякий чувствовал на себе влияние сладкого и непобедимого очарования. Когда я имел удовольствие видеть в первый и единственный раз эту почтенную особу, она имела вид женщины в высшем расцвете сил, на высшей точке развития красоты. И я думал, что мне выпало великое счастье увидеть ее именно на этой высоте, и даже испугаться ее удивительной красоты, которая не могла уже долго продержаться. Но я заблуждался. Деревенские старожилы утверждали, что они знали достопочтенную барышню с тех пор, как научились думать, и что она никогда не имела другого вида: не была ни моложе, ни старше, ни хуже, ни красивее, чем теперь. Итак, время, по-видимому, не имело на нее влияния, и это могло уже многим казаться странным. Но многое другое вело к тому, что всякий, кто даже старался не очень удивляться, в конце концов, не мог придти в себя от удивления. Во-первых, у этой девицы было ясно выраженное сходство с теми цветами, имя которых она носила, так как ни один человек на земле не умел выводить таких чудных сантифольных роз[19], как она. Причем они появлялись на самом дрянном и жестком терновнике, который она сажала в землю, и цветы распускались с величайшей роскошью и великолепием. Затем было несомненно, что во время одиноких прогулок в лесу она вела громкие разговоры с чудными голосами, раздававшимися точно будто из деревьев, кустов, ручьев и потоков. Один молодой охотник подсмотрел даже раз, как она стояла в густой чаще и странные птицы с блестящими пестрыми перьями, каких не водилось в краю, порхали вокруг нее, ласкались к ней и точно будто рассказывали ей разные веселые вещи среди беззаботного пения и щебетания, а она смеялась и радовалась. Поэтому-то случилось, что когда девица фон- Розеншён явилась в приют, она вскоре обратила на себя всеобщее внимание. Она поступила в приют по приказанию князя. Барон Претекстатус фон-Мондшейн, владетель поместья, поблизости от которого находился этот приют, коим он заведовал, ничего не мог сделать, несмотря на то, что его мучили самые ужасные сомнения. Напрасны были его старания разыскать семейство Розенгрюншён в книге турниров Рикснера и других хрониках. На этом основании он справедливо сомневался в том, способна ли быть надзирательницей приюта девица, которая не могла представить генеалогического древа с тридцатью двумя предками, и попросил ее, наконец, в совершенном расстройстве и со слезами на глазах, ради самого неба, называться, по крайней мере, не Розенгрюшён, а Розеншён, так как в этом имени есть хоть какой-нибудь смысл, и все же возможны предки. Она сделала это для его удовольствия.
Быть может, гнев оскорбленного Претекстатуса против лишенной предков девицы выражался разными способами и дал повод к тем дурным толкам, которые все больше и больше распространялись в деревне. К тем волшебным сношениям в лесу, которые все же ничего в себе не имели, присоединились разные подозрительные случаи, которые переходили из уст в уста и выставляли особу девицы Розеншён в очень сомнительном свете. Жена старосты, тетка Анна, смело уверяла, что, когда барышня сильно высунется из окна, во всей деревне киснет молоко. Но едва установили этот факт, как случилось нечто еще более страшное. Школьный учитель Цикель стащил в приютской кухне жареный картофель и был застигнут при этом барышней, которая, смеясь, погрозила ему пальцем. Тогда у парня так раскрылся рот, точно будто в нем вечно сидела горячая жареная картофелина, и он должен был с этих пор носить шляпу с широкими спущенными полями, так как иначе бедняге капал бы в рот дождь. Вскоре оказалось несомненным, что барышня умеет заговаривать воду, нагонять бурю и тучи и взбивать гривы лошадям. И никто не сомневался в рассказе овечьего пастуха, который в полуночный час будто бы со страхом и ужасом видел, как барышня летела по воздуху верхом на помеле, а впереди ее летел огромный жук, между рогами которого высоко взвивалось голубое пламя!
Все зашевелилось, ведьму хотели схватить, и деревенские судьи решили ни более, ни менее, как унести барышню из приюта и бросить ее в воду, чтобы она выдержала обыкновенное испытание волшебства. Барон Претекстатус не препятствовал этому и, улыбаясь, говорил себе: «Вот что бывает с простыми людьми без предков, которые не такого хорошего старинного рода, как Мондшейн». Узнав о грозящей опасности, барышня скрылась в резиденцию. И вскоре вслед за тем барон Претекстатус получил приказ от князя этого края, посредством которого доводилось до его сведения, что ведьм не существует, и было велено бросить в башню деревенских судей за дерзкое желание посмотреть, хорошо ли плавает приютская надзирательница, а остальным крестьянам и их женам дать понять, чтобы они не думали ничего дурного о девице Розеншён под страхом телесного наказания. Все ушли в себя, испугались грозившего им наказания и с этих пор были хорошего мнения о барышне, что имело наилучшие последствия и для них, и для девицы Розеншён.
В княжеском кабинете отлично знали, что девица Розеншён была никто иная, как всюду известная прежде фея Розабельвэрде. Случилось это так.
На всей земле нельзя были найти более приятного места, чем то маленькое княжество, в котором находилось имение барона Претекстатуса фон-Мондшейн и где жила девица фон-Розеншён. Короче, того места, где случилось все то, что я намерен подробно рассказать тебе, благосклонный читатель.
Эта маленькая страна, окруженная горами, со своими благоуханными лесами, цветистыми лугами, шумящими потоками и весело плескавшимися, прыгающими ручьями, совсем не имевшая городов, а только приветливые деревни да разбросанные там и сям отдельные замки, походила на чудный сад, где жители гуляли как бы для своего удовольствия, свободные от всякого гнетущего бремени жизни. Все знали, что страной управляет князь Деметрий, но никто не видел никаких следов управления, и все были этим очень довольны. Люди, любившие полную свободу во всех своих действиях, красивую местность и мягкий климат, не могли бы выбрать места лучше этого княжества, и так случилось, что в числе других там поселились также разные чудные феи доброго нрава, для которых, как всем известно, тепло и свобода всего важнее. Им можно приписать то, что почти в каждой деревне, и в особенности в лесах, часто случались самые приятные чудеса, и всякий, проникнутый восторгом и блаженством этих чудес, вполне верил чудесному и, сам того не зная, именно потому-то и был счастливым, а потому и хорошим членом государства. Добрые феи, которые по свободному выбору устроились совершенно по-джинистански[20], охотно даровали бы вечную жизнь сильному князю Деметрию, но это было не в их власти. Деметрий умер, а после него управление принял на себя молодой Пафнутий.
Пафнутий еще при жизни отца питал в душе безмолвное негодование на то, что народ и государство были, по его мнению, самым ужасным образом запущены и заброшены. Он решил управлять и сейчас же сделал первым министром своего камердинера Андреса, который выручил его раз из большой беды, дав ему взаймы шесть дукатов, когда он оставил в горной харчевне свой кошелек.