Бальтазар осмотрелся и увидел на стенах бесчисленное множество фраков, сюртуков, курток, всевозможнейших покроев и всех цветов.
– Да ты не хочешь ли открыть магазин готового платья? – воскликнул он.
– Не смейся, не смейся, мой друг, – ответил Фабиан, – все это платье я заказал у лучших портных, все в надежде снять, наконец, то проклятие, которое тяготеет па моих сюртуках, но напрасно. Стоит мне побыть несколько минут в прекраснейшем сюртуке, который сидит на мне, как влепленный, как рукава мои заворачиваются на плечи, а полы вытягиваются и болтаются на шесть футов вниз. В отчаянии заказал я себе платье с бесконечно длинными рукавами а Іа Пьерро. «Заворачивайтесь сколько угодно, – подумал я, – выйдет то же на то же. Но в несколько минут случилось тоже самое, что со всеми другими сюртуками! Все усилия, все искусство лучших портных не могли побороть проклятого волшебства! Само собой разумеется, что я был осмеян везде, где я только показывался. Но вскоре мое безвинное упорство, состоявшее в том, чтобы вечно являться в этих дьявольских сюртуках, привело к другим последствиям. Меньшее из зол было то, что женщины сочли меня безмерно тщеславным и безвкусным за то, что я, в противность всем обычаям, показывался с голыми руками, очевидно, считая их очень красивыми. Богословы ославили меня вскоре сектантом и только спорили о том, принадлежу ли я к секте рукавников или половников, но согласились на том, что обе секты очень опасны, так как обе признают полную свободу воли и дерзают думать все, что хотят. Дипломаты сочли меня за гнусного бунтовщика. Они уверяют, что я хочу моими длинными полами возбудить в народе неудовольствие и возмутить его против правительства, сам же принадлежу к тайному обществу, которое избрало своим знаком короткий рукав. Давно уже появляются там и сям следы коротко-рукавников, которые так же опасны, как иезуиты, и даже опаснее, потому что они стараются вводить вредную для всякого государства поэзию и сомневаются в непогрешимости князя. Словом, дело становилось все хуже и хуже, и, наконец, меня вызвал ректор. Я знал заранее, что будет, если я надену сюртук, и потому явился в жилете. Ректор рассердился, подумал, что я хочу над ним посмеяться, и сказал, что через восемь дней я должен явиться перед ним в приличном и обыкновенном сюртуке, в противном же случае он без сожаления меня иключит. Сегодня истекает срок. О, я несчастный, о, проклятый Проспэр Альпанус!
– Стой, друг Фабиан! – воскликнул Бальтазар. – Не брани моего дорогого милого дядю, который подарил мне именье. Против тебя он тоже ничего не имеет, хотя я должен сознаться, что он, пожалуй, слишком строго наказал тебя за упрек, который ты ему сделал. Но я принес тебе помощь. Он посылает тебе вот эту табакерку, которая должна прекратить все твои горести.
Тут Бальтазар вынул из кармана черепаховую табакерку, которую он получил от Проспэра Альпануса и передал ее неутешному другу.
– Чем же поможет мне эта глупая штука? – сказал Фабиан. – Какое влияние может оказать черепаховая табакерка на покрой моего платья?
– Этого я не знаю, – сказал Бальтазар, – но мой милый дядя не обманет меня, я имею к нему полное доверие, поэтому открой табакерку, мой милый; мы посмотрим, что там такое.
Фабиан исполнил эту просьбу, и из табакерки выскочил великолепный черный фрак из самого тонкого сукна. Фабиан и Бальтазар не могли сдержать громкого восклицания удивления.
– Да, я понимаю тебя, – воскликнул Бальтазар вне себя от восторга, – я понимаю тебя, мой Проспэр, мой дражайший дядя! Этот фрак будет впору и снимет все чары.
Фабиан без рассуждений надел фрак, и случилось действительно то, что подозревал Бальтазар. Прекрасное платье это сидело на Фабиане так, как никогда еще ни одно не сидело, а о заворачивании рукавов или вырастании фалд не было никакого подозрения.
Вне себя от радости, Фабиан решил сейчас же бежать к ректору в своем новом сюртуке и уладить все дело.
Бальтазар подробно рассказал другу, как было дело с Проспэром Альпанусом, и как тот дал ему в руки средство положить конец вредным действиям уродливого карлика. Фабиан, который совершенно изменился с тех пор, как его оставил дух сомненья, хвалил выше всякой меры благородство Проспэра Альпануса и обещал приложить руку в деле разрушения чар Циннобера. В эту минуту Бальтазар увидел в окно своего друга референдария Пульхера, который с печальным видом заворачивал за угол дома.
По просьбе Бальтазара, Фабиан высунул голову из окна, кивнул референдарию и закричал ему, чтобы тот приходил.
Едва тот вошел, как воскликнул:
– Что за чудный у тебя фрак, мой милый Фабиан!
Тот сказал ему, что ему все объяснит Бальтазар, и отправился к ректору.
Когда Бальтазар подробно рассказал референдарию все, что случилось, тот сказал ему:
– Теперь как раз время убить этого отвратительного карлика. Узнай, что сегодня он торжественно празднует свое обручение с Кандидой, и что тщеславный Мош Тэрпин дает большой праздник, на который он пригласил самого князя. Во время этого праздника мы проникнем в дом профессора и нападем на карлика. Конечно, в зале будет достаточно огней для того, чтобы сейчас же сжечь вредоносные волосы.
О многом еще говорили друзья и о многом между собой условились к тому времени, когда вошел Фабиан, весь сияя от радости.
– Сила того платья, которое вышло из черепаховой табакерки, – сказал он, – выказалось блестящим образом. Как только я вошел к ректору, он улыбнулся с довольным видом. «Ага, – сказал он мне, – я вижу, мой милый Фабиан, что вы оставили ваше странное заблуждение. Такие горячие головы, как вы, легко впадают в крайности! Я никогда не замечал в вас религиозной мечтательности, скорее ложно понятый патриотизм, склонность к необычайному, основанная на примере героев древности. Да, это я понимаю, такое прекрасное, хорошо сидящее платье! Благо тому государству, благо всему миру, когда великодушные юноши носят такое платье, с такими рукавами и фалдами. Оставайтесь верны этой добродетели, этому доброму духу, Фабиан, отсюда исходит истинное величие героев». Тут ректор меня обнял со слезами на глазах. Я сам не знаю, как случилось, что я протянул ему черепаховую табакерку, из которой явилось платье, и которую я положил в карман. «Позвольте», – сказал ректор, сложив большой и указательный палец. Сам не зная, есть ли там табак, я раскрыл табакерку. Ректор запустил в нее пальцы, понюхал, схватил мою руку и крепко пожал ее; по лицу его струились слезы, он сказал в глубоком волнении. «Благородный юноша, какой прекрасный табак! Все забыто! Приходите ко мне сегодня обедать». Вы видите, друзья, что все мои горести кончены, и если вам удастся разрушить чары Циннобера, что конечно, случится, то вы тоже будете счастливы.
В зале, освещенном сотней свечей, стоял маленький Циннобер в ярко-красном расшитом платье, в большом ордене Зеленого Тигра, прикрепленном двадцатью пуговицами, со шпагой на боку и со шляпой с плюмажем под мышкой. Рядом с ним в венчальном наряде стояла прелестная Кандида во всем блеске молодости и красоты. Циннобер взял ее руку и время от времени прижимал ее к губам, причем очень противно визжал и улыбался. И каждый раз при этом щеки Кандиды вспыхивали ярче, и она смотрела на карлика с выражением глубочайшей любви. На это было просто срамно смотреть, и только всеобщее ослепление, которое производили чары Циннобера, было причиной того, что никто не пришел в негодование при виде ужасного заблуждения Кандиды, не схватил за шиворот маленького уродца и не бросил его в топящийся камин.
Общество гостей составило круг в почтительном отдалении от жениха и невесты. Один только князь Барзануф стоял близко от Кандиды и старался бросать вокруг значительные и милостивые взгляды, на которые, однако, никто не обращал внимания. Все только и смотрели, что на молодую пару и следили за губами Циннобера, который произносил время от времени несколько непонятных слов, за которыми каждый раз следовало тихое восклицание величайшего удивления, издаваемое всем обществом.
Жениху и невесте оставалось только обменяться кольцами. Мош Тэрпин вошел в круг гостей с подносом, на котором сверкали кольца. Он нагнулся, Циннобер поднялся на цыпочки как только мог выше и достал почти до локтя невесты. Все стояли в напряженном ожидании. Вдруг послышались какие-то голоса, дверь в зал растворилась и ворвался Бальтазар, а с ним Пульхер и Фабиан. Они протиснулись через круг.
– Что это такое?! Чего хотят эти господа?! – восклицают гости.
Князь Барзануф в ужасе кричит: «Вторжение, бунт!» и прячется за каминный экран. Мош Тэрпин узнает Бальтазара, подошедшего близко к Цинноберу, и восклицает:
– Господин студент, вы с ума сошли! В уме ли вы? Как осмелились вы ворваться во время обрученья? Эй, люди, гости, слуги, выбросьте за дверь этого грубияна!
Но Бальтазар, ни мало не смущаясь, достал уже стекло Проспэра Альпануса и пристально смотрит через него на голову Циннобера. Как бы сраженный электрическим ударом, Циннобер испускает пронзительный кошачий крик, раздавшийся по всему залу, Кандида падает без чувств на стул, тесный круг гостей рассеивается. Перед глазами Бальтазара ясно обозначается огненно-красная прядь волос, он бросается к Цинноберу, хватает его, тот топает ногами, царапается и кусается.
– Держите его, держите! – восклицает Бальтазар.
Тогда Фабиан и Пульхер схватили карлика и держат его так, что он не может двинуться, а Бальтазар уверенно и осторожно хватает красные волосы, одним движением вырывает их из головы, бежит к камину, бросает их в огонь, они загораются, раздается оглушительный удар, и все точно будто просыпаются от сна. Тогда маленький Циннобер с трудом поднимается с пола и кричит, и требует, чтобы сейчас же схватили и бросили в тюрьму дерзкого нарушителя тишины, который покусился на священную особу первого министра. Но все спрашивают друг у друга:
– Откуда взялся этот коротконожка? Чего хочет этот уродец?
А так как карлик продолжает шуметь, колотить об пол своими ножками и кричать при этом: «Я министр Циннобер, я министр Циннобер! Зеленый Тигр с двадцатью пуговицами!» – то все разражаются отчаянным хохотом. Карлика окружили, мужчины поднимали его и перебрасывали друг другу, как мячик; одна орденская пуговица за другой летит с его тела, он теряет шляпу, шпагу, башмаки. Князь Барзануф выходит из-за экрана и является среди общего шума. Тогда карлик пищит: