– Князь Барзануф! Ваша светлость, спасите вашего министра, вашего любимца! Помогите, помогите, государство в опасности, Зеленый Тигр… Горе, несчастье!
Князь бросает сердитый взор на карлика и быстро направляется к двери. Мош Тэрпин загораживает ему дорогу. Князь хватает его, ведет в угол и говорит ему, гневно сверкая глазами:
– Вы осмелились разыграть глупую комедию перед вашим князем, отцом вашего отечества? Вы приглашаете меня па обручение вашей дочери с моим достойным министром Циннобером, и вместо министра нахожу я здесь безобразного урода, которого вы разодели в блестящее платье! Знаете ли вы, сударь, что эта шутка есть государственная измена, которую я бы строго преследовал, если бы вы не были совсем глупым человеком, достойным сумасшедшего дома. Я отставляю вас от должности генерального директора естественных наук и запрещаю вам всякое дальнейшее изучение в моем погребе! Прощайте!
И он бросился вон из комнаты.
Мош Тэрпин, дрожа от ярости, бросился на карлика, схватил его за длинные всклокоченные волосы и побежал с ним к окну.
– Вон отсюда, – кричал он, – презренный ужасный урод, покрывший меня таким позором и похитивший все мое счастье!
Он хотел выбросить карлика в открытое окошко, но смотритель зоологического кабинета, который тоже был здесь, с быстротой молнии подскочил к нему, схватил карлика и вырвал его из рук Моша Тэрпина.
– Остановитесь, господин профессор, – сказал смотритель, – не посягайте на собственность князя, это не урод, а Mycetes Belzebub, Symia Belzebub, убежавший из музея.
– Symia Belzebub, Symia Belzebub, – раздалось со всех сторон с громким хохотом.
Но едва только смотритель взял карлика на руки и хорошенько к нему присмотрелся, как с неудовольствием воскликнул:
– Что я вижу? Да это не Symia Belzebub, а какой-то гнусный безобразный гном! Фу, фу!
И он бросил карлика посреди зала. Провожаемый громким насмешливым хохотом всего общества карлик, визжа и урча, бросился в дверь, потом на лестницу и побежал домой, незамеченный ни одним из слуг.
В то время как все это происходило в зале, Бальтазар удалился в кабинет, куда, как видел он, унесли бесчувственную Кандиду. Он бросился к ее ногам, прижал к губам ее руки и называл ее самыми нежными именами. Наконец, она очнулась с глубоким вздохом и, увидав Бальтазара, воскликнула в восторге:
– Это ты, наконец, мой возлюбленный Бальтазар! Я чуть не умерла от тоски и любовной муки, и все звучали мне песни соловья, которые источают кровь из сердца пурпурной розы.
Тут она рассказала, забывая все окружающее, как ее опутал какой-то злой отвратительный сон, как ей казалось, что какой-то безобразный урод вселился в ее сердце, и она должна подарить ему свою любовь, потому что не может иначе. Но урод этот умел притворяться, что он имеет вид Бальтазара, когда она очень живо думала о Бальтазаре, она почти знала, что урод не он, но потом ей опять почему-то казалось, что она должна любить урода именно по желанию Бальтазара.
Бальтазар объяснил ей все, насколько было возможно, не смущая ее и без того расстроенное воображение. Затем последовали, как водится у влюбленных, тысячи клятв в вечной любви и верности, причем они обнялись и прижали друг друга к сердцу в порыве величайшей нежности, совсем потонув в блаженстве и восторге небесного счастья.
Мош Тэрпин вошел, ломая руки и жалуясь, а с ним явились Пульхер и Фабиан, которые тщетно старались его утешить.
– Нет, – восклицал Мош Тэрпин, – я совершенно погибший человек! Я более не генеральный директор естественных наук! Конец исследованиям в княжеском погребе, неудовольствие князя… Я надеялся быть кавалером Зеленого Тигра, по крайней мере, с пятью пуговицами… Все погибло! Что скажет его превосходительство, достойный министр Циннобер, когда он услышит, что я принял за него презренного урода Symia Belzebub cauda frehensili! О, Боже мой, на меня падет еще и его ненависть! Аликанте, Аликанте!
– Но, милейший профессор, уважаемый генеральный директор, – утешали его друзья, – вы подумайте только, что министра Циннобера больше нет! Вы совсем его не обидели, безобразный карлик только посредством волшебного дара, полученного им от феи Розабельвэрде, обманул вас так же, как и других!
Тут Бальтазар рассказал, как было дело. Профессор слушал, слушал и, когда Бальтазар кончил, воскликнул:
– Во сне я или наяву?! Ведьмы, волшебники, феи, волшебное зеркало, симпатии… Должен ли я поверить невозможному?!
– Ах, любезный профессор, – вставил Фабиан, – если бы вы некоторое время поносили, как я, сюртук с короткими рукавами и длинным шлейфом, вы бы всему поверили прекраснейшим образом!
– Да! – воскликнул Мош Тэрпин. – Так оно и есть, меня обманывал заколдованный уродец, я уже не стою на ногах, а поднимаюсь к потолку, Проспэр Альпанус поднимает меня, я лечу на бабочке, меня завивает фея Розабельвэрде, надзирательница Розеншён, я буду министром, королем, императором.
Тут он запрыгал по комнате и начал кричать и радоваться так, что все начали бояться за его разум. В конце концов, он, совсем обессиленный, упал в кресло. Тут подошли к нему Бальтазар и Кандида. Они сказали ему, как они глубоко, страстно друг друга любят и не могут жить один без другого, и это было так печально, что Мош Тэрпин действительно немного всплакнул.
– Все, что хотите, дети, – сказал он, рыдая, – женитесь, любите друг друга, голодайте вместе, потому что я не дам Кандиде ни гроша денег.
– Что касается голодания, – с улыбкой сказал Бальтазар, – то я надеюсь доказать завтра господину профессору, что об этом не может быть и речи, потому что мой дядя Проспэр Апьпанус об этом позаботился.
– Сделай это, если можешь, мой милый сын, – слабо проговорил профессор, – и именно завтра, потому что, если я не сойду с ума, и голова моя не лопнет, то я во всяком случае должен сейчас же лечь спать.
И он действительно немедленно это сделал.
Глава 9
Затруднение верного камердинера. – О том, как старая Лиза произвела бунт, а министр Циппобер поскользнулся во время бегства. – Каким удивительным образом объяснил княжеский лейб-медик смерть Циннобера. – О том, как скорбел князь Барзануф, как он ел лук, и почему потеря Циннобера оказалась безвозвратной.
Экипаж министра Циннобера чуть не целую ночь простоял даром перед домом Моша Тарпина. Не раз уверял егерь, что его превосходительство, должно быть, давно уже оставили общество, но он полагал, что совершенно невозможно, чтобы его превосходительство побежали домой пешком в такой дождь и ветер. Когда же, наконец, все огни в доме потухли и все двери закрылись, егерь должен был ехать назад с пустым экипажем. Но в доме министра он сейчас же отыскал камердинера и просил его сказать ему, ради Создателя, каким образом министр вернулся домой.
– Его превосходительство, – отвечал камердинер, шепча на ухо егерю, – прибыли вчера вечером, когда уже совсем стемнело, это наверно так. А теперь они лежат в постели и спят. Но, добрый мой егерь, как, каким образом это было! Я вам все расскажу, но только не раскрывайте рта. Я буду погибший человек, если его превосходительство узнают, что в темном коридоре с ним встретился я. Я прихожу, чтобы им служить, потому что его превосходительство небольшого роста и вместе с тем удивительно вспыльчивы, они легко выходят из себя и не помнят себя в гневе. Вчера еще они бегали со шпагой наголо за несчастной мышью, которая прыгала по спальне его превосходительства…. В сумерки беру я мой плащ и хочу потихоньку пробраться в буфетную, чтобы поиграть в карты. Тут навстречу мне что-то шуршит и стучит по лестнице и в темном коридоре, проскальзывает у меня между ногами, шлепается на пол и поднимает пронзительный крик, и затем хрюкает, как… Ради Бога, егерь, держите язык за зубами, как благородный человек, иначе я пропал! Подойдите поближе!.. И хрюкает точно так, как наш превосходительный барин, когда повар пережарит телячьи ножки или у него что-нибудь не ладится в государственных делах.
Последние слова камердинер сказал, прикрывая рукой ухо егеря, а тот попятился, состроил значительное лицо и воскликнул:
– Быть не может!
– Да, – продолжал камердинер, – это, несомненно, наш барин пробежал в коридоре у меня между ногами. Я ясно расслышал, как его превосходительство придвигал стулья и отворял одну дверь за другой, пока не дошел, наконец, до спальни. Я не посмел войти, но часа через два подкрался к двери спальни и стал слушать. Наш милый барин храпел совсем так, как это с ним бывает, когда готовится что-нибудь великое… Егерь, есть многое на земле и на небе, чего и не снилось нашей мудрости! Я слышал раз в театре, как это сказал меланхолический принц, ходивший весь в черном и очень боявшийся человека, одетого в серый балахон. Егерь, вчера случилось что-то необычайное, привлекшее домой его превосходительство. Князь был у профессора, может быть, он что-нибудь объявил, какую-нибудь хорошенькую реформу, и министр сейчас уже здесь, убежал с обрученья и начинает работать для блага государства. Я слышу это по храпу, должно случиться что-нибудь великое, замечательное! Может быть, у нас скоро опять вырастут косы. Но только, добрый друг, пойдем к дверям спальни и будем подслушивать, как верные слуги, продолжают ли его превосходительство спокойно лежать в постели и перерабатывать свои мысли.
Камердинер и егерь подкрались к двери и стали слушать. Циннобер храпел и свистел на самые удивительные лады. Слуги стояли в безмолвном благоговении. Камердинер сказал с восхищением:
– Великий человек наш достойный министр!
С раннего утра начался внизу дома министра ужасный шум. Старая крестьянка, одетая в несчастное, давно уже вылинявшее платье, проникла в дом и просила швейцара сейчас же пустить ее к ее сыночку, маленькому Цахесу. Швейцар объяснил ей, что в этом доме живет его превосходительство господин министр фон-Циннобер, кавалер Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами и никого из слуг не зовут маленьким Цахесом. Тогда женщина, радуясь, как сумасшедшая, закричала, что господин министр Циннобер с двадцатью пуговицами – это и есть ее милый сынок, маленький Цахес. На крик женщины и на громовые проклятия швейцара сбежался весь дом, и шум становился все громче и громче. Когда же пришел камердинер, чтобы разогнать людей, которые так бессовестно мешали утреннему сну его превосходительства, женщину выгнали из дому, так как все считали ее сумасшедшей.