Лейб-медик очень внимательно осмотрел карлика, пощупал многие пункты бывшего пульса, погладил его вдоль головы, откашлялся и начал:
– Ваше высочество, если бы я ограничился поверхностным рассуждением, то я мог бы сказать, что министр умер от полной остановки дыхания, эта остановка произошла вследствие невозможности дышать, а эта невозможность явилась, в свою очередь, вследствие той среды, того настроения, в которое впал министр. Я мог бы сказать, что таким образом министр умер обыкновенной смертью, но я далек от этой поверхностности, от желания объяснять одними гнусными физическими принципами все то, что получает свое собственное и неопровержимое начало только в области чисто психического. Светлейший князь, пусть слово мое будет свободно! Первый зародыш смерти министра кроется в ордене Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами!
– Как?! – воскликнул князь, сверкнув на лейб-медика гневным взором. – Что вы говорите?! Орден Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами, который покойный носил ради блага государства с таким достоинством и приятностью, есть причина его смерти? Докажите мне это или… Что вы на это скажете, камергеры?
– Он должен доказать, должен доказать, или!.. – воскликнули семеро бледных камергеров.
Лейб-медик продолжал так:
– Любезнейший князь, я докажу это, и, значит, тут не может быть никаких «или»! Дело произошло следующим образом: тяжелый орденский знак на ленте, а в особенности пуговицы на спине постепенно повлияли на нервные узлы спинного хребта. В то же время орденская звезда производила давление на тот узловатый предмет, находящийся между трехножной и верхней брыжжечной артерией, который мы называем солнечным пунктом, и который преобладает в сложном лабиринте нервной сети. Этот господствующий орган имеет разнообразную связь с мозговой системой и понятно, что давление на нервные узлы спинного хребта было для него пагубно. Но разве свободное управление нервной системой не есть условие самосознания и личности, как выражение полного объединения целого в одном пылающем центре? Разве жизненный процесс не есть деятельность двух сфер: спинного и головного мозга? Итак, это давление мешало отправлениям психического организма! Сначала явились мрачные мысли о непризнанной жертве ради отечества в форме болезненного ношения этого ордена и т. д., все ужаснее становилось его состояние, дошедшее до полной дисгармонии в системе спинного и головного мозга, которая повела, наконец, к полному прекращению самосознания и к полному отречению от личности. Но ведь это-то состояние и обозначаем мы словом «смерть»! Да, ваша светлость, министр отказался от своей личности и был, значит, уже совершенно мертв, когда он попал в этот роковой сосуд. Итак, его смерть имела не физическую, а неизмеримо глубокую психическую причину.
– Лейб-медик, – с неудовольствием сказал князь, – вот уже полчаса, как вы болтаете. Но будь я проклят, если я понял хоть одно слово! Что вы хотите сказать вашим физическим и психическим?
– Физический принцип, – заговорил снова врач, – есть условия чисто растительной жизни, а психический обусловливает в человеческом организме только то, что касается духа, и существует и действует посредством мыслительной силы.
– Опять я вас не понимаю. Непонятный вы человек! – воскликнул князь с величайшим неудовольствием.
– Я хочу сказать, ваша светлость, – сказал доктор, – что все физическое касается только чисто растительной жизни, а психическое касается мыслительной силы. Так как последняя есть только в человеческом организме, то врач должен всегда начинать с мыслительной силы, с духа, и рассматривать тело только, как вассала духа, который должен подчиняться, если того требует его повелитель.
– Ого, лейб-медик, – воскликнул князь, – это вы лучше не трогайте! Лечите мое тело и оставьте мой дух в покое, я никогда не испытывал от него никаких неудобств. Вообще, лейб-медик, вы все путаете, и если бы я не стоял у тела моего министра и не был взволнован, я знал бы, что делать! Ну, камергеры, прольем несколько слез у гроба покойного и отправимтесь кушать!
Князь приложил к глазам носовой платок и стал всхлипывать, камергеры сделали то же, а затем все вышли из комнаты.
У дверей стояла старая Лиза, у которой висело на руке несколько связок самого лучшего золотистого лука, какой только можно себе представить. Взор князя благосклонно упал на эти овощи. Он остановился, скорбь исчезла с его лица, он улыбнулся милостиво и кротко и сказал:
– Я никогда в жизни не видел еще такого чудного лука, он должен быть прекраснейшего вкуса. Вы, милая, продаете товар?
– О, да, – ответила Лиза с глубоким книксеном, – о, да, ваша светлость, я только тем и живу, что продаю лук, в этом все мое скудное пропитание! Лук, сладкий как мед, угодно вам, ваша светлость?
Тут она протянула князю связку самого крепкого блестящего лука. Он взял ее, улыбнулся, немного пососал и затем воскликнул:
– Камергеры, дайте мне кто-нибудь карманный ножик.
Получив ножик, князь тонко и чисто разрезал одну луковицу и немного попробовал.
– Какой вкус! Какая сила, сладость, огонь! – воскликнул он, и глаза его заблестели восторгом. – И при этом мне кажется, что я вижу перед собой покойного Циннобера, который кивает мне и шепчет: «Покупайте, кушайте лук, ваша светлость, этого требует благо государства!»
Князь сунул старой Лизе два золотых, и камергеры должны были засунуть себе в карманы несколько связок лука. Даже более того, он потребовал, чтобы никто, кроме Лизы, не поставлял лук для княжеских завтраков. Таким образом, мать маленького Цахеса, не будучи богатой, избавилась от всей своей нужды и горя и, конечно, хорошо было, что ей помогло волшебство доброй феи Розабельвэрде.
Похороны министра Циннобера были из самых пышных, какие только бывали в Кэрепесе. Князь и все кавалеры Зеленого Тигра следовали за телом в глубоком трауре. Все колокола звонили и даже стреляли много раз из обеих мортир, которые князь купил за большие деньги для фейерверков. Весь народ плакал и жаловался, что государство потеряло свою лучшую поддержку, и у кормила правления больше не будет человека с таким глубоким умом, таким великодушием, кротостью и неутомимым рвением к общественному благу, как был Циннобер.
И действительно, потеря эта была невознаградима, так как никогда уже не было министра, которому так впору пришелся орден Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами, как покойному незабвенному Цинноберу.
Последняя глава
Печальная просьба автора. – О том, как успокоился профессор Мош Тэрпин, а Кандида никогда не должна была досадовать. – О том, как золотой жук жужжал что-то в ухо Проспэру Альпанусу, тот распростился со всеми, а Бальтазар был счастливым мужем.
Теперь дело дошло до того, что тот, кто написал для тебя эти страницы, любезный читатель, будет перед тобой заискивать и при этом чувствовать страх и печаль. Очень много знает он еще о замечательных деяниях маленького Циннобера и, так как, вообще говоря, его неудержимо влечет к повествованию, он с истинным удовольствием рассказал бы тебе это все, о, читатель! Но, бросив взгляд на все те события, которые были уже в девяти главах, он прекрасно чувствует, что в них было уже столько чудесного, безумного и противоположного здравому смыслу, что если он нагородит их еще больше, ему может грозить опасность, злоупотребив твоим снисхождением, совсем испортить свои отношения с тобой, любезный читатель. В той печали и страхе, которые внезапно сжали его душу, как только он написал слова: «Последняя глава», он просит тебя, чтобы ты со свободным веселым чувством смотрел на странные образы, созданные поэтом по милости призрачного духа, называемого фантазус, странному и причудливому существу, которому он, быть может, слишком поддался. Не сетуй же ни на поэта, ни на причудливого духа!
Если ты, любезный читатель, не раз улыбнулся в душе, читая эти страницы, то ты был в том самом настроении, которого хотел вызвать сочинитель, и в таком случае он надеется, что ты многое примешь в хорошую сторону.
Собственно говоря, история эта могла бы кончиться трагической смертью маленького Циннобера. Но разве не приятнее, когда вместо печальных похорон в конце рассказа бывает веселая свадьба?
Подумаем же теперь о прелестной Кандиде и о счастливом Бальтазаре.
Профессор Мош Тэрпин был, вообще говоря, просвещенный и знающий свет человек, который, следуя мудрой поговорке «Nil admirari» (ничему не удивляться), уже много, много лет не удивлялся ничему в мире. Но теперь случилось, что он, отложив всю свою мудрость, должен был все больше и больше удивляться. Так что, наконец, он стал жаловаться, что он не знает больше, действительно ли он профессор Мош Тэрппин, который когда-то управлял департаментом естественных наук в государстве, и действительно ли он ходит головой вверх на своих ногах.
Во-первых, он удивился, когда Бальтазар представил ему доктора Проспэра Альпануса, как своего дядю, а тот представил ему дарственную запись, в силу которой Бальтазар делался владельцем загородного дома, лежащего за час расстояния от Кэрепеса, вместе с лесом, лугами и пашнями. И тут же, едва веря глазам своим, профессор увидел в инвентаре перечисление дорогих предметов и даже золотых и серебряных вещей, ценность которых значительно превосходила богатство княжеского казначейства. Затем удивился он, когда посмотрел сквозь стеклышко Бальтазара на великолепный гроб, в котором лежал Циннобер, и ему сейчас же представилось, что никогда не было министра Циннобера, а был только маленький, неуклюжий, кривляющийся карлик, которого ошибочно принимали за умного и мудрого министра Циннобера. Но до высшей степени дошло удивление Моша Тэрпина, когда Проспэр Альпанус водил его по загородному дому, показывал ему свою библиотеку и другие удивительные вещи и даже проделывал некоторые очень приятные эксперименты над странными растениями и животными.
Профессору пришло в голову, что его знание природы ровно ничего не значит, и он сидит в каком-то чудном и пестром мире чудес, как бы заключенный в яйце. Эта мысль до такой степени его беспокоила, что он начал, наконец, плакать и жаловаться, как ребенок. Тогда Бальтазар повел его в обширный винный погреб, где он увидел блестящие бочки и сверкающие бутылки. Бальтазар полагал, что здесь он мог исследовать вина еще лучше, чем в княжеском погребе, а в чудном парке мог изучать природу.