Он открыл глаза и посмотрел на меня мутным взглядом:
– Это был дурной сон, – сказал он. – Благодарю вас, что вы меня разбудили.
Слова его походили на тихие вздохи. Я сам не знаю почему, человек этот казался мне теперь совершенно другим; та скорбь, которой он был полон, проникла в мою душу, и весь мой гнев обратился в глубокое уныние. Очень скоро выяснилось, что привратник по ошибке открыл мне комнату, которую уже занял маленький человек, и что это я, ворвавшись туда, помешал ему спать.
– Я, вероятно, показался вам в погребке сумасшедшим и дерзким, – заговорил маленький человек. – Припишите мое поведение тому, что меня преследует иногда призрак, который выбивает меня из всяких границ приличия. Разве с вами не случается иногда тоже самое?
– Ах, боже мой, да, – отвечал я смиренно. – Это было сегодня вечером, когда я снова увидел Юлию.
– Юлию?! – неприятно взвизгнул мой собеседник, причем лицо его передернулось и снова вдруг сделалось старым. – О, оставьте меня в покое, пожалуйста, милейший, и завесьте зеркало! – сказал он, совершенно ослабев и оглядываясь на подушку.
Тогда я сказал:
– Имя моей навеки погибшей любви, по-видимому, воскрешает в вас странные воспоминания, которые заметно изменяют приятные черты вашего лица. Но я надеюсь спокойно провести с вами ночь, и поэтому сейчас завешу зеркало и тоже лягу в постель.
Маленький человек выпрямился, посмотрел на меня кротким и добрым взглядом своего юношеского лица, взял мою руку и сказал, слегка ее пожав:
– Спите спокойно, я вижу, что мы товарищи по несчастью. Неужели и вы тоже? Юлия, Джульетта! Будь что будет, но вы имеете надо мной неотразимую власть, я не могу иначе, я должен открыть вам мою сокровенную тайну. После вы можете меня презирать и ненавидеть.
С этими словами он медленно встал, завернулся в белый халат и тихо, точно привидение, проскользнул к зеркалу, перед которым остановился. Но зеркало чисто и ясно отражало обе свечи, обстановку комнаты и меня самого, но фигуры маленького человека там не было видно, ни один луч не отражал его низко склоненную голову. Он подошел ко мне, лицо его выражало глубочайшее отчаяние, он пожал мне руку и сказал:
– Теперь вы знаете о моем безмерном несчастье. Эта чистая добрая душа Шлемиль еще достоин зависти по сравнению с таким отверженцем, как я. Он легкомысленно продал свою тень, а я – я отдал свое отражение в зеркале! О! О-о!
С глубоким стоном, закрыв глаза руками, шатаясь, подошел он к постели, в которую сейчас же бросился. Я стоял неподвижно. Гнев, презрение, ужас, участие, сострадание или осуждение, – я сам не знаю, что поднялось в моей душе по отношению к этому человеку. Но он очень скоро начал так приятно и мелодично похрапывать, что я не мог противостоять этим звукам. Быстро завесил я зеркало, потушил свечи, бросился в постель и скоро заснул глубоким сном.
Должно быть, было уже утро, когда меня разбудил ослепительный свет. Я открыл глаза и увидел маленького человека, который сидел у стола в белом халате и ночном колпаке, повернувшись ко мне спиной, и усердно писал при зажженных свечах. Он похож был на привидение, и на меня снова напал ужас. Но сон скоро овладел мной и перенес меня к советнику, где я сидел на оттоманке рядом с Юлией. Но скоро мне показалось, что все общество не более как шуточная рождественская выставка в лавке Фукса, Вейде, Шоха или еще где-то, а сам советник – изящная фигурка из камеди с жабо из почтовой бумаги. Все выше и выше вырастали деревья и розовые кусты. Юлия стояла и протягивала мне хрустальный бокал, в котором вспыхивали голубые огоньки. Кто-то дернул меня за руку – это был маленький человек, который стоял за мной со старческим лицом и шептал:
– Не пей, не пей! Посмотри на нее! Разве ты не видел ее на предостерегающих рисунках Брейгеля, Калло и Рембрандта?
Я испугался Юлии потому, что ее одежда с богатыми складками и пышными рукавами и головной убор действительно напоминали соблазнительных женщин, изображенных на картинах этих мастеров в окружении адских зверей.
– Чего ты боишься? – спросила Юлия. – Ведь я совершенно завладела тобой и твоим изображением.
Я схватил бокал, но маленький человек вскочил мне на плечи, как белка, и начал хвостом тушить синие огоньки пламени, противно визжа:
– Не пей! Не пей!
Но тут все сахарные фигурки с выставки ожили и комично задвигали ручками и ножками, а советник из камеди засеменил прямо на меня и крикнул тоненьким голоском:
– К чему весь этот шум, милейший? К чему весь этот шум? И, пожалуйста, потрудитесь встать на пол, потому что я давно уже замечаю, как вы переноситесь через столы и стулья по воздуху.
Маленький человек пропал, у Юлии не было больше в руках бокала.
– Отчего же ты не хотел пить? – спросила она. – Разве то чистое пламя, что сияло из бокала, не было тем поцелуем, который я тогда тебе подарила?
Я хотел прижать ее к сердцу, но тут вошел Шлемиль, он отстранил меня от нее и сказал:
– Это Минна, она замужем за Раскалем.[53]
Он раздавил ногами несколько сахарных фигур, которые громко стонали. Но вот они всё прибывают, их уже сотни и тысячи, они семенят вокруг и забираются на меня пестрой безобразной толпой, жужжа, как пчелиный рой. Советник пролез до самого моего галстука и затягивает его все крепче и крепче.
– Проклятый советник! – кричу я и просыпаюсь.
В комнате совсем светло, уже 11 часов утра.
«Вся эта история с маленьким человеком была тоже не более, чем страшный сон», – подумал я в ту самую минуту, как вошедший с завтраком кельнер поведал мне, что неизвестный господин, спавший в одной комнате со мной, уехал рано утром и очень просил мне кланяться. На столе, за которым сидел ночью призрачный человек, нашел я только что исписанный лист, содержанием которого я поделюсь с тобой, так как это и есть, без сомнения, чудесная история маленького человека.
История о пропавшем отражении
Наконец дело дошло до того, что Эразм Спикхер мог исполнить желание, которое всю жизнь лелеял в душе. С веселым сердцем и туго набитым кошельком сел он в экипаж, чтобы покинуть свою северную родину и отправиться в прекрасную теплую Италию. Его добрая милая жена проливала слезы. Тщательно утерев нос и рот маленькому Расмусу, она поднесла его к экипажу, чтобы отец хорошенько поцеловал его на прощанье.
– Прощай, мой милый Эразм Спикхер, – рыдая, сказала жена, – я буду добросовестно беречь твой дом. Думай только побольше обо мне, останься мне верен и не потеряй свою прекрасную дорожную шляпу, если закемаришь у открытого окна, как часто бывает с тобой во время пути.
Спикхер обещал.
В прекрасной Флоренции Эразм нашел соотечественников, полных жизни и юношеского пыла, которые предавались всевозможным удовольствиям, условий для которых было великое множество в этой дивной стране. Он оказался славным товарищем, они устраивали веселые пирушки, которым придавал особый размах необыкновенно веселый нрав Спикхера и его талант соединять безумную резвость с вдумчивостью. И вот однажды молодые люди (Эразму было всего 27 лет, и он, конечно, мог считаться в числе таковых) устроили веселый ночной праздник в освещенном боскете великолепного душистого сада. Всякий, кроме Эразма, привел с собой прелестную донну. Мужчины надели изящные старонемецкие костюмы, женщины были в пестрых ярких платьях, всякая оделась по-своему, вполне фантастично, так что они имели вид прелестных подвижных цветов. Когда та или другая начинала петь итальянскую песню при шепоте струн мандолины, то мужчины с веселым звоном стаканов, полных сиракузским вином, отвечали громкой немецкой застольной песней. Ведь Италия – страна любви. Вечерний ветер шептал в листве, точно тоскливо вздыхая; как звуки любви неслись по боскету ароматы апельсинных и жасминных деревьев, сливаясь с задорной игрой, которую завели прекрасные женщины, пуская в ход изящное шутовство, присущее одним итальянкам.
Все живее и громче становилось веселье. Самый пламенный юноша Фридрих поднялся с места. Обнимая одной рукой свою донну, он высоко поднял другую руку со стаканом искристого сиракузского вина и воскликнул:
– Где можно найти небесную радость и блаженство, как не с вами, прекрасные дивные итальянские женщины! Вы – сама любовь!.. Но ты, Эразм, кажется, этого не чувствуешь? – продолжал он. – Против всякого уговора и обычая ты не привел на наш праздник никакой донны. Кроме того, ты сегодня так мрачен и молчалив, что если бы не так отважно пил и пел, я мог бы подумать, что ты вдруг превратился в скучного меланхолика.
– Я должен признаться, Фридрих, – ответил Эразм, – что я не могу радоваться таким образом. Ты ведь знаешь, что я оставил дома милую добрую жену, которую люблю всем сердцем. Я изменил бы ей, если бы ради пустой забавы, хотя бы на один вечер избрал себе донну. Вы – холостые юноши, это другое дело, но я – отец семейства.
Юноши громко рассмеялись, потому что при слове «отец семейства» Эразм так старался напустить строгость на свое приятное молодое лицо, что это возымело очень смешной эффект. Возлюбленная Фридриха велела перевести себе по-итальянски то, что Эразм сказал по-немецки; она обратила на Эразма серьезный взгляд и сказала, тихонько грозя ему поднятым пальчиком:
– О, холодный, холодный немец, берегись, ты не видел еще Джульетты!
В эту минуту что-то зашуршало в проходе боскета, и из густой темноты появился при блеске свечей образ дивно прекрасной женщины. Белая одежда с пышными, открытыми до локтя рукавами только наполовину прикрывала плечи, грудь и затылок и ниспадала широкими богатыми складками, волосы были разделены на лбу и сложены сзади во множество косичек. Золотые цепи на шее, богатые браслеты, застегнутые на сгибе руки, дополняли старинный наряд женщины, которая имела такой вид, точно сошла с картины Рубенса или полотна утонченного ван Мириса.
– Джульетта?! – с удивлением воскликнули девушки.
Джульетта, ангельская красота которой всех ослепила, сказала нежным прелестным голосом: