– Как могу я отдать тебе мое отражение, – продолжал он, – когда оно всюду за мной следует и смотрит на меня из всякой светлой воды и со всякой гладкой поверхности?
– Как, – сказала Джульетта, – ты не хочешь отдать мне даже подобия твоего «я», отражающегося в зеркале, когда еще недавно был готов отдать мне всю свою жизнь и всего себя? Даже неверный твой образ не хочет со мной остаться и странствовать через бедную мою жизнь, которая будет теперь без любви и без радости, раз ты меня покидаешь.
Горькие слезы брызнули из прекрасных, темных глаз Джульетты. Тогда воскликнул Эразм, обезумев от смертной муки любви:
– Неужели я должен тебя покинуть?! Если так, пусть мое отражение останется у тебя навсегда и навеки! Никакая сила, даже сам дьявол не может отнять его у тебя до тех пор, пока я буду твоим душою и телом!
Едва он сказал это, на устах его загорелись поцелуи Джульетты, потом она оставила его и полная тоски, протянула руки к зеркалу. Эразм видел, как его образ отделился независимо от его движений, как он устремился в объятия Джульетты и затем пропал. Какие-то безобразные голоса закричали и захохотали с дьявольской насмешкой. Корчась от страха, почти теряя сознание, он упал на пол, но смертельная боязнь и ужас вывели его из столбняка, в полной темноте дополз он до двери и оказался на лестнице. У самого дома его подняли и посадили в экипаж, который быстро покатился.
– Вам, кажется, пришлось как следует поволноваться, – сказал по-немецки севший рядом с ним человек. – Но теперь все будет прекрасно, извольте только целиком и полностью довериться мне. Джульетта сделала свое дело и поручила вас мне. Вы, право, премилый молодой человек и удивительно склонны к игривым шуткам, которые очень приятны и мне, и Джульетте. Хорош был этот удар по затылку, истинно в немецком духе! Как смешно было, когда у этого amoroso[54] посинел язык и вывалился изо рта. Да еще он хрипел и охал и не мог сразу убраться на тот свет, ха, ха, ха!..
Голос этого человека звучал такой отвратительной насмешкой, его болтовня была так ужасна, что слова его терзали сердце Эразма, как удары кинжала.
– Кто вы такой?! – воскликнул Эразм. – Замолчите! Я не хочу вспоминать об этом страшном деле, в котором раскаиваюсь!
– Раскаиваетесь? – отвечал человек. – Вы, может быть, раскаиваетесь также и в том, что узнали Джульетту, и вам досталась ее сладкая любовь?
– Ах, Джульетта, Джульетта! – вздохнул Эразм.
– Ну, да, – продолжал тот, – вы сущий ребенок. Вы хотите, чтобы все ваши желания исполнялись, но при этом все должно идти ровно и гладко. Фатальные стечения обстоятельств вынудили вас покинуть Джульетту, но если бы вы здесь остались, я бы отлично мог избавить вас от всех кинжалов ваших преследователей, а также и от любезной полиции.
Мысль о возможности остаться с Джульеттой с необыкновенной силой овладела Эразмом.
– Как можно это сделать? – спросил он.
– Я знаю, – сказал человек, – одно симпатическое средство, которое поразит слепотой ваших преследователей. Словом, оно так действует, что вы будете являться им каждый раз с новым лицом, и они никогда вас не узнают. Когда наступит день, вам надо будет долго и внимательно посмотреться в какое-нибудь зеркало, а я совершу с вашим отраженьем кое-какие манипуляции, ничуть его не испортив, и вы сможете тогда остаться жить с Джульеттой вполне безопасно, в веселье и в радости.
– Ужасно! Ужасно! – воскликнул Эразм.
– Что такого ужасного, дражайший? – насмешливо спросил человек.
– Ах, я… я… – начал Эразм.
– Оставили ваше отражение у Джульетты? – быстро закончил человек. – Ха, ха, ха! Брависсимо, милейший. Теперь вы можете лететь через леса и долины, деревни и города до тех пор, пока не найдете вашу жену и маленького Расмуса и не сделаетесь опять отцом семейства. Хотя и без отражения, что для вашей жены будет неважно, так как вы будете принадлежать ей телесно, а Джульетта будет вечно иметь только ваше мерцающее подобие…
– Замолчи ты, ужасный человек! – закричал Эразм.
В эту минуту к ним с пением приблизилось веселое шествие с факелами, которые осветили экипаж. Эразм увидал лицо своего спутника и узнал безобразного доктора Дапертутто. Одним прыжком выскочил он из экипажа и побежал навстречу шествию, так как узнал издали приятный бас Фридриха. Друзья возвращались с деревенского обеда. Эразм быстро рассказал Фридриху обо всем, что случилось, умолчав только о потере своего отражения. Фридрих поспешил с ним в город, и все было так скоро устроено, что, когда взошла утренняя заря, Эразм уже несся на быстром коне и был далеко от Флоренции. Спикхер описал многое, что случилось с ним во время пути. Но удивительнее всего был тот случай, который, прежде всего, заставил его почувствовать потерю своего отражения. Это было тогда, когда его усталая лошадь нуждалась в отдыхе, и он остановился в большом городе. Без всякого опасения уселся он за общий стол в гостинице, не заметив, что напротив него висело прекрасное светлое зеркало. Какой- то дьявольский кельнер, стоявший за его стулом, заметил, что стул этот кажется в зеркале пустым, и сидящее на нем лицо не отражается. Он сообщил о своем наблюдении соседу Эразма, тот – своему соседу; по всему столу началось шептание и бормотание, смотрели то на Эразма, то в зеркало. Эразм еще не понял, что все это относилось к нему, когда поднялся с места какой-то серьезный человек, подвел его к зеркалу, посмотрел туда и, обратившись затем ко всему обществу, громко воскликнул:
– Очевидно, у него нет отражения!
– У него нет отражения! Нет отражения! – закричали все разом. – Вытолкайте его за дверь!
Полный ярости и стыда, убежал Эразм в свою комнату. Но едва он вошел туда, как ему было объявлено от полиции, что он должен в течение часа или явиться перед всеми со своим полным и сходным отражением, или оставить город. Он поспешил уехать, преследуемый толпой и уличными мальчишками, которые кричали ему вслед:
– Вон едет тот, кто продал черту свое отражение, вон он едет!
Наконец он выехал вон из города. С тех пор везде, где он появлялся, он просил скорее завешивать зеркала под предлогом отвращения ко всякому отражению, и поэтому его ради шутки называли генералом Суворовым, так как тот делал то же самое.
Когда он достиг своего отечества и приехал домой, его радостно встретила милая жена с маленьким сыном, и скоро ему показалось, что в спокойной и мирной домашней жизни можно забыть о потере отражения. Однажды Спикхер, который совсем не думал больше о прекрасной Джульетте, играл с маленьким Расмусом; тот набрал в ручонки сажи и измазал ею лицо отцу.
– Отец, отец, смотри, какой ты стал черный! – закричал малютка.
И прежде, чем Спикхер сообразил, в чем дело, сын принес зеркало и стал держать его перед отцом. Заглянув туда сам, он сейчас же с плачем уронил зеркало и убежал в другую комнату. Вскоре затем вошла жена Спикхера, глядя на него со страхом и с удивлением.
– Что это сейчас рассказал мне про тебя Расмус?.. – спросила опа.
– Что у меня нет отражения? Не правда ли, милая? – перебил ее Спикхер с натянутой улыбкой.
Он постарался ее уверить, что бессмысленно думать, что можно вообще потерять свое отражение. Вообще же говоря, это не большая потеря, потому что всякое отражение есть иллюзия, самосозерцание ведет к тщеславию и, кроме того, подобное отражение разделяет наше «я» на сон и действительность. Когда он говорил это, жена быстро сдернула покров с завешенного зеркала, висевшего в комнате. Она посмотрела туда и упала без чувств, словно пораженная громом. Спикхер поднял ее, но едва к ней вернулось сознание, как она с отвращением его оттолкнула.
– Оставь меня, – кричала она, – оставь меня, страшный человек! Это не ты, ты не муж мой, ты – адский дух, который хочет сгубить меня и лишить спасения души. Прочь! Оставь меня! Ты не имеешь надо мной власти, проклятый!
Ее голос раздавался по всем комнатам, вся прислуга в ужасе сбежалась на этот крик. Эразм в ярости и в отчаянии выскочил из дому.
Точно одержимый бешенством, бегал он по уединенным дорожкам городского парка. Образ Джульетты восстал перед ним во всей своей ангельской красоте, и он громко воскликнул:
– Не мстишь ли ты мне, Джульетта, за то, что я покинул тебя, и вместо себя самого оставил тебе только свое отражение? О, Джульетта, я хочу быть твоим и душою, и телом! Она отреклась от меня, та, для которой я пожертвовал тобою. Джульетта, Джульетта, я хочу отдать тебе душу, тело и жизнь!
– Это вполне возможно, почтеннейший, – сказал синьор Дапертутто, который очутился около него в своем ярко-красном платье с блестящими стальными пуговицами. То были слова утешения для несчастного Эразма, и потому он не обратил внимания на насмешливое безобразное лицо Дапертутто.
Он остановился и спросил его жалобным голосом:
– Как же я найду ее, если она для меня навеки утрачена?
– Вовсе нет, – возразил Дапертутто, – она совсем недалеко отсюда и стремится к вашему почтенному «я», так как, по вашим же словам, отражение есть не более, чем жалкая иллюзия. Впрочем, если она узнает, что ваша достойная особа, то есть ваша душа, тело и самая жизнь в безопасности, она с благодарностью возвратит вам ваше приятное отражение в целости и неприкосновенности.
– Веди меня к ней, к ней! – воскликнул Эразм. – Где она?
– Прежде, чем вы увидите Джульетту, – сказал Дапертутто, – и совершенно отдадитесь ей по восстановлении вашего отражения, нужно сделать еще одну маленькую вещицу. Вы не можете вполне располагать вашей достойной особой, так как вы еще связаны известными узами, которые должны быть разорваны. Ваша любезная жена и подающий надежды сынок…
– Что такое? – прервал Эразм.
– Полный разрыв этих уз, – продолжал Дапертутто, – может быть очень легко достигнут одним простым, обычным для людей средством. Вы знаете еще с Флоренции, что я умею приготовлять чудесные лекарства, и главные средства у меня под рукой. Достаточно дать две капли тем, кто стоит поперек дороги у вас и у милой Джульетты, и они упадут без всякого звука, не сделав ни одного болезненного движения. Это называется умереть, и смерть, должно быть, горька. Но разве вкус горького миндаля неприятен? Ведь только такую горечь и имеет смерть, причиняемая этим пузырьком. Сейчас же после такого веселого падения от вашего достойного семейства распространится приятный запах горького миндаля. Вот, возьмите, почтеннейший.