И он протянул Эразму небольшой пузырек.
– Странный человек! – воскликнул тот. – Я должен отравить мою жену и дитя?..
– Кто говорит об отраве? – перебил его доктор. – В этом пузырьке просто вкусное домашнее снадобье. Я располагаю и другими средствами, чтобы освободить вас, но это действует так естественно, так гуманно, что мне оно особенно по сердцу. Возьмите же его и будьте спокойны, милейший!
Эразм не помнил, как в руках у него очутился пузырек. Вез всякой мысли побежал он домой в свою комнату. Всю ночь жена его мучилась страхом и горем, она все время уверяла, что возвратившийся человек не муж ей, что он – адский дух, принявший вид ее мужа. Как только Спнкхер вошел в дом, все со страхом от него бежали, только маленький Расмус решился к нему подойти и по-детски спросить его, отчего он не взял с собой свое отражение, ведь мама на это так сердилась, что чуть не умерла. Отец дико посмотрел на малютку. Эразм держал в руке пузырек Дапертутто. У мальчика на руке была его любимая голубка, она протянула клюв к пузырьку и начала клевать пробку и сейчас же опустила головку: она была мертва. Эразм в ужасе отскочил от нее.
– Предатель! – воскликнул он. – Ты не соблазнишь меня на это адское дело!
Он швырнул пузырек в открытое окно так, что он ударился о камни мощеного двора и разлетелся на тысячу кусков. Сейчас же распространился приятный запах миндаля и пошел по всей комнате. Маленький Расмус испугался и убежал.
Тысячи мук терзали Спикхера весь этот день до самой полуночи. Тут в душе его все яснее и яснее стал восставать образ Джульетты. Он вспомнил, как однажды в его присутствии у нее лопнули на шее бусы, состоящие из тех красных ягод, которые женщины носят как жемчуг. Взяв ягоды, он быстро спрятал одну из них, так как она прикасалась к шее Джульетты, и сохранил ее у себя. Он достал теперь эту ягоду и, смотря на нее, вызывал в своих мыслях и уме свою возлюбленную. И вот как будто от ягоды пошел волшебный запах, который разливался прежде рядом с Джульеттой.
– Ах, Джульетта, только раз бы увидеть тебя и потом можно позорно погибнуть!
Едва произнес он эти слова, как за дверью раздались какой-то шорох и движение. Он расслышал шаги, кто- то постучался в дверь. У Эразма заняло дух от страха, ожидания и от надежды. Он отпер дверь, и вошла Джульетта в сиянии прелести и красоты. В безумии любви и восторге заключил он ее в свои объятия.
– Я здесь, я с тобою, мой милый, – тихо и нежно сказала Джульстга. – Смотри же, как верно сохранила я твое отражение. – Она отдернула покров с зеркала, и Эразм с восторгом увидел, как его образ прижался к отражению Джульетты. Но независимо от того оно не отражало никаких его движений. Эразм затрепетал от ужаса.
– Джульетта! – воскликнул он. – Любя тебя, я дойду до сумасшествия! Отдай мне мое отражение и возьми меня самого, мое тело, душу и жизнь!
– Между нами есть еще кое-кто, милый Эразм, – сказала Джульстга, – ты ведь знаешь. Разве не сказал тебе Данертутто?..
– Ради бога, Джульетта! – прервал Эразм. – Если только так я могу быть твоим, то лучше мне умереть!
– Дапертутто не должен был склонять тебя на такое дело, – сказала Джульетта. – Конечно, это дурно, что так много значит обет и благословение священника. Но ты должен разорвать узы, которые тебя связывают, потому что иначе ты никогда не будешь окончательно моим. Для этого есть другое, лучшее средство, чем то, которое предлагал тебе Дапертутто.
– В чем же оно состоит? – порывисто спросил Эразм.
Тут Джульетта обвила его шею рукой и, прижавшись головой к его груди, тихо прошептала:
– Ты напишешь на бумаге твое имя, Эразм Спикхер, под словами: «Я даю моему доброму другу Дапертутто власть над моей женой и ребенком, чтобы он делал с ними все, что захочет, и развязал бы узы, которые меня связывают, потому что впредь я хочу принадлежать и телом, и бессмертной душой Джульетте, которую я избрал себе в жены, и с которой хочу навеки связать себя особым обетом».
Все нервы Эразма передернулись в судороге, огненные поцелуи Джульетты горели у него на устах, в руке его была бумага, которую дала ему Джульетта. Вдруг за Джульеттой вырос, точно гигант, Дапертутто, протягивая Эразму металлическое перо. В ту же минуту на левой руке его лопнула жила, и из нее брызнула кровь.
– Обмакни перо, обмакни! Пиши свое имя! – закаркал великан в красном.
– Подпишись, подпишись, мой единый, навеки любимый, – шептала Джульетта.
Он намочил уже перо своею кровью и хотел писать, но тут отворилась дверь, и явилась белая фигура, которая, как призрак, устремила на Эразма недвижный взор и глухо и горестно воскликнула:
– Эразм, Эразм! Что ты делаешь! Именем Спасителя заклинаю тебя, оставь это страшное дело!
Эразм узнал в предостерегающем образе свою жену. Он далеко отбросил перо и бумагу. Из глаз Джульетты посыпались искры и молнии, лицо ее страшно искривилось, тело превратилось в пламень.
– Оставь меня, адское отродье, тебе не должна принадлежать моя душа! Во имя Спасителя, отойди от меня, змея! Ты пылаешь адским огнем!
Так крикнул Эразм и сильной рукой оттолкнул Джульетту, которая все еще обвивала его рукой.
Тут что-то завыло и завизжало нестройными голосами, и по комнате зашумели точно черные вороновы крылья. Джульетта, и Дапертутто исчезли в густом дыму, который их жалил как будто из самих стен, задувая свечи.
Наконец проникли в окно лучи утренней зари. Эразм сейчас же пошел к жене. Он нашел ее кроткой и спокойной. Маленький Расмус уже весело сидел на ее постели. Она протянула руку измученному мужу, говоря:
– Я знаю теперь все, что случилось с тобой дурного в Италии, и жалею тебя от всего сердца. Враг очень силен, а так как он предан всем порокам, то очень завистлив, и не мог противостоять искушению похитить у тебя коварным образом твое прекрасное отражение. Посмотрись вон в то зеркало, милый добрый муж!
Спикхер исполнил это, дрожа всем телом, с самой жалобной миной. Но зеркало осталось также светло и гладко, Эразм Спикхер не смотрел из его глубины.
– На этот раз, – продолжала жена, – хорошо, что зеркало не отражает твоего лица, у тебя очень глупый вид, мой милый Эразм. Вообще ты и сам можешь понять, что без отражения ты составляешь для людей предмет насмешек, и не можешь быть настоящим отцом семейства, внушающим уважение жене и детям. Сынок и теперь над тобой смеется и скоро нарисует тебе углем усы, потому что ты этого не можешь заметить. Постранствуй еще немного по свету и попробуй при случае отнять у черта твое отражение. Если ты его получишь, то ты будешь для меня снова желанным гостем. Поцелуй меня…
Спикхер исполнил это.
– А теперь счастливого пути! Посылай время от времени Расмусу пару новых штанишек, ведь он часто ползает на коленях, и ему нужно их очень много. Если ты проедешь через Нюрнберг, прибавь к этому раскрашенного гусара и пряник, как подобает доброму отцу. Прощай же, милый Эразм.
Она повернулась на другой бок и заснула.
Спикхер поднял маленького Расмуса и прижал его к сердцу, но тот громко закричал. Тогда Спикхер поставил его на пол и отправился странствовать. Однажды наткнулся он на некоего Петра Шлемиля, который продал свою тень. Они хотели странствовать вместе так, чтобы Эразм Спикхер бросал нужную тень, а Петр Шлемиль отражался в зеркале, но из этого ничего не вышло.
Конец истории о потерянном отражении
Постскриптум странствующего энтузиаста. Кто глядит на меня из этого зеркала? Разве это я? О, Юлия, Джульетта! Небесный образ и адский дух! Восторг и мучение! Стремление и отчаяние! Ты видишь, мой милый Теодор Амадей Гофман, что чуждая, темная сила слишком часто и видимо вступает в твою жизнь и, обманывая сон мой прекрасными грезами, ставит у меня на дороге странные образы. Весь полный видениями новогодней ночи, я почти готов думать, что советник юстиции, в самом деле, сделан из камеди, что общество его гостей – это украшенная к Рождеству и Новому году витрина кондитерской, а прекрасная Юлия – тот соблазнительный женский образ Рембрандта или Калло, который лишил Эразма Спикхера его прекрасного, верного отражения.
Прости мне это!
Повелитель блох
Приключение первое
Введение, из коего благосклонный читатель узнает о жизни господина Перегринуса Тиса ровно столько, сколько ему нужно знать. – Рождественская елка у переплетчика Лэммерхирта в Кальбахской улице и начало первого приключения. – Две Алины.
Однажды – но какой автор ныне отважится начать так свой рассказ. «Старо! Скучно!» – восклицает благосклонный или, скорее, неблагосклонный читатель, который, согласно мудрому совету древнеримского поэта, хочет сразу же быть перенесенным medias in res. Ему становится так же не по себе, как если бы вошел к нему болтливый гость и расселся и стал бы откашливаться, собираясь приступить к своей нескончаемой речи, – он захлопывает с досады книгу, только что им раскрытую. Издатель чудесной сказки о Повелителе блох полагает, правда, что такое начало очень хорошо, что оно, собственно говоря, даже наилучшее для всякого повествования – недаром самые искусные сказочницы, как нянюшки, бабушки и прочие, искони приступали так к своим сказкам. Но так как каждый автор пишет преимущественно для того, чтобы его читали, то он (то есть вышеуказанный издатель) вовсе не хочет отнимать у благосклонного читателя удовольствия быть действительно его читателем. Посему сообщает он ему сразу безо всяких околичностей, что у того самого Перегринуса Тиса, о странной судьбе которого будет идти здесь речь, ни в один из рождественских сочельников сердце не билось так сильно от тревожной радости ожидания, как именно в тот, с коего начинается рассказ о его приключениях.
Перегринус находился в темной комнате, прилегавшей к парадной зале, где для него обыкновенно приготовлялись святочные подарки. Он то бродил по ней осторожно взад и вперед и прислушивался, подходя к двери, к тому, что за ней делалось, то усаживался смирно в угол и, закрывши глаза, вдыхал мистические благоухания марципана и пряников, струившиеся из соседней комнаты. Когда же, сразу опять открыв глаза, он бывал ослеплен яркими лучами, прыгавшими туда и сюда по стене, пробиваясь сквозь дверные щели, то его охватывал сладостный таинственный трепет.