Она радостно машет руками.
– Я думала, он… – умолкаю на полуслове.
Я ведь действительно не спрашивала. Меня накрывает жгучий стыд. Лицо горит, уши пылают. Я никогда не спрашивала Гретхен о ее муже. Итан сказал, что он подорвался, а я не удосужилась узнать подробности. Просто решила, что он погиб. С тех пор, как мы познакомились с Гретхен, я только и делала, что жаловалась ей на Рамону, и ни разу не поинтересовалась, что произошло с ее мужем, не поинтересовалась их семейной жизнью до трагедии. Я приходила к ней в гости, ела макароны и ничего не спрашивала, потому что боялась почувствовать себя неловко. Я даже про детей, которые сейчас сладко спят в своей комнате, не спрашивала. Она смотрит на меня, и я понимаю, что это единственный человек, который может стать моим настоящим другом, но даже сейчас не нахожу нужных слов.
– Я думала, он…
Гретхен протягивает маме салфетку.
– Оно и понятно. Я сначала тоже так думала.
В груди закипает ярость.
– Нет! Когда мы познакомились с вами и с Итаном, он рассказал мне про папу и про то, что бомба взорвалась. А я ничего не ответила. Просто стояла, как истукан.
Прямиком устремляюсь к выходу, где висит мое пальто.
– Я больше не могу здесь оставаться. Мне тут не место.
Гретхен идет следом.
– Вы куда?
Снимаю пальто с вешалки, засовываю руку в рукав.
– Вам сейчас нужно побыть с семьей и друзьями.
Она стягивает с меня пальто, крепко прижимает его к груди.
– Я уже с ними.
Она обращается ко мне мягко и приветливо, а Мириам с Глорией украдкой поглядывают в мою сторону из-за открытой кухонной двери.
– Я не друг, – отвечаю, стараясь говорить потише.
– А кто же?
Чувствую себя полной дурой.
– Я должна была спросить.
Гретхен протягивает мне пальто и удивленно поднимает брови.
– Мы еще не закончили с выпечкой, так что возвращайтесь и спрашивайте все, что хотите.
Растерянно мну пальто в руках. Я очень многое промотала в своей жизни. Еще никогда у меня не было такой связи – а как иначе назвать? – как с этими женщинами. Понятия не имею, как себя с ними вести. Я почти постоянно теряюсь и не знаю, что сказать, зато точно знаю одно: не хочу разрушить эти отношения. Вешаю пальто и иду обратно на кухню доделывать торт.
Глава десятая
«Каждое утро я просыпаюсь и говорю себе: «Я все еще жив! Какое чудо!» И это помогает мне двигаться вперед».
ГРЕТХЕН
В августе прошлого года восемьдесят вторую воздушно-десантную дивизию перебросили на юг Афганистана. Кайл служил там пехотинцем и к тому времени получил звание сержанта первого класса. Длившаяся больше года командировка (в Афганистан его посылали уже во второй раз) должна была окончиться в ноябре. Завершив на этом свою двадцатилетнюю военную службу, Кайл собирался уйти в отставку и окончательно вернуться домой. Значит, больше никаких переездов, никаких командировок.
В первый же день он собрал кучку местных ребятишек и решил погонять с ними мяч недалеко от расположения части. Он и еще несколько его сослуживцев всегда находили время поиграть с афганскими детьми. Кайл рассказывал, что они очень милые и добрые и всегда рады общению. Тем утром, пятнадцатого сентября, он вышел к детям, и они принялись бросать мяч. Под рукой всегда можно было найти пустые консервные банки или продовольственные мешки, из них сооружали самодельные базы. В то утро Кайл машинально отметил, что один из мешков как будто чем-то заполнен, но не придал этому значения. Дети бесцельно гоняли мяч туда-сюда, и Кайл предложил сыграть в настоящую игру, как раньше: один пинает мяч и бежит на базы, а другие пытаются ему помешать. Малыши попросили, чтобы Кайл был водящим и как прежде далеко-предалеко забросил мяч. Кайл ударил изо всей силы. Дети бросились за мячом, а сам он побежал на базу. Двое солдат из части громкими криками болели за ребят – чтобы они поймали мяч прежде, чем Кайл окажется на базе. Он сделал вид, что выбился из сил, добежал до первой базы, и здесь его попытался задержать маленький мальчик лет шести. Вот он уже на второй, а мальчишка все не отставал. Кайл с вцепившимся в него ребенком побежал к третьему укрытию, не подозревая, что там бомба.
В уведомлении сказано, что Кайла отбросило на тридцать футов. Ему оторвало руку, повредило голову, и он потерял сознание. Осколки камней и металла впились в лицо, шею, челюсть и грудь. Малыш погиб. Кайла отправили в немецкий военный госпиталь города Ландштуль. Перед дорогой сотрудник медицинской службы приколол ему на грудь бирку со словом «Тяжелый». Это значило, что до больницы он может не дотянуть.
В те выходные, когда раздался злополучный звонок, мы с детьми собирались переезжать из городка Спринг-Лейк (что расположен недалеко от воинской части Форт-Брэгг) в наш новый дом в Грендоне.
– Миссис Дэниелс?
Я тут же почувствовала, что звонят сообщить о муже, и что с ним случилось нечто ужасное. Хотя звонивший представился, я при всем желании не смогла бы сегодня вспомнить его имя.
– Взорвалась бомба. Ваш муж…
Я не успела понять, как у меня подкосились ноги. Помню только, что в следующее мгновение коснулась лбом пола, сильнее прижимая к уху трубку в попытке заглушить звуки мультика по телевизору. Когда взяла пульт и выключила наконец телевизор, мои руки дрожали. Я повесила трубку, попыталась крикнуть Эмме, чтобы она спустилась вниз со второго этажа, но поняла, что у меня пропал голос.
Когда Кайла в первый раз отправляли в Афганистан, он сказал:
– Сейчас совсем не то, что было, когда воевал мой отец. – Кайл имел в виду Вторую мировую. – Враг пытался взять штурмом наши берега, каждый день гибли тысячи. – Он крепко меня обнял, пытаясь утешить. – За весь нынешний конфликт мы потеряли меньше людей, чем в один день битвы за Иводзиму.
И все же страх, что тебе однажды позвонят с ужасной вестью, постоянно гнездился в глубине души. Теперь дурное предчувствие сбылось.
Итан захныкал – хотел досмотреть «Вперед, Диего, вперед!». Я присела с ним рядом и крепко прижала к себе, зарывшись лицом ему в шею. Эмма застыла на верхней площадке лестницы. Она поняла, что с папой что-то случилось, стояла, смотрела, как я обнимаю Итана, и не двигалась с места. Ждала, что я скажу.
– Папу ранило, – промолвила я.
Она расплакалась, бегом сбежала с лестницы и бросилась обнимать нас с Итаном.
Мама прилетела в Северную Каролину присмотреть за детьми, а я отправилась в Германию. Это был самый длинный полет в моей жизни. Я не ела, не спала, не могла читать. Только неустанно молилась. В душе моей не было злости. Меня парализовала мысль о том, чтоˊ человек способен совершить со своими ближними. В надежде убить кого-нибудь из военных неизвестный подложил бомбу туда, где играли дети. Ему было совершенно все равно, что они тоже могут погибнуть. Когда я подумала, что маме погибшего мальчика придется по-прежнему жить там, ничего не подозревая, сталкиваться с убийцей на улице или торговаться за фрукты на рынке, слезы брызнули из глаз. Для нее нет и никогда не будет ответов, за что и почему. Лишь пустое место появилось за обеденным столом.
Кайл остался жив. Едва-едва, но все же жив. Его не доставили в гробу под конвоем.
Сразу по прилету мне сообщили, что осколок металла застрял у яремной вены, и Кайл чуть не умер во время операции. Доктор подробно рассказывал, какие сложности возникли во время операции и чего следует опасаться после. У меня бешено стучало в висках. Кайла поместили в искусственную кому, чтобы дать мозгу возможность отдохнуть и восстановиться.
– Надолго? – спросила я.
– Бывает по-разному, – ответил доктор. – Учитывая его повреждения, думаю, потребуется не меньше месяца.
У меня перехватило дыхание, ноги стали ватными. Что я скажу детям? Доктор постарался морально подготовить меня к тому, что внешне Кайл сильно изменился. Хотя я сказала, что ко всему готова, это было не так. От правой руки ниже локтя ничего не осталось. Голова с одного бока распухла в два раза, а вверху была отчетливо заметна вмятина. Темно-красные шрамы избороздили шею, лицо и грудь. Но больше всего меня испугали его глаза. Когда я вошла, они были слегка приоткрыты, и это заставило меня подскочить на месте от неожиданности – я-то думала, они будут закрыты. Казалось, они за мной следят. Я, не переставая, говорила с ним, надеясь, что он в ответ поднимет палец, пошевелит ногой или сделает еще какое-нибудь движение… Тщетно. Только глаза неотступно меня преследовали.
– Он понимает, что это я?
– Возможно, – ответил доктор.
По тону я поняла – на самом деле Кайл где-то далеко, погруженный в глубины своего мозга.
Я присела с ним рядом на кровать, сжала в ладонях его лицо, глядя в приоткрытые глаза.
– Возвращайся, возвращайся оттуда, – молила я. – Господи, прикажи Кайлу вернуться. Прошу тебя. – Я поцеловала его в лоб. – Пожалуйста!
Том и Элис, родители Кайла, приехали на следующий день. Страшно вообразить, что они почувствовали, когда его увидели. А если бы это был Итан? Не могу представить, как пережить такое зрелище. Следующие несколько недель я держала Кайла за руку, показывала фотографии детей, надеясь, что он видит их своими полуоткрытыми глазами. Я говорила, что люблю его и как только смогу, заберу израненного и покалеченного домой. Врачи не знали наверняка, насколько сильно пострадал мозг Кайла, однако готовили меня к худшему. Предупреждали, что он никогда не будет говорить, как прежде, не сможет ходить без сопровождения, не будет водить машину, не научится чистить зубы. Мне показывали рентгеновские снимки. На них было видно, что часть мозга словно ложкой вычерпали, и повсюду в голове и под кожей лица плавали мелкие осколки. Я низко склонялась над его головой и молилась, как никогда прежде. В первую неделю после приезда я ничего не ела. Я ни на миг не отходила от мужа.
На тридцать второй день врачи стали выводить его из комы. Ночью на тридцать четвертые сутки после ранения у Кайла дрогнула рука. Я вскочила с кресла, прильнула к нему, держа за руку. Он ответил на мое пожатие, и я погладила его по лицу.