Странно, никто мне еще не говорил настолько ободряющих слов.
– Надеюсь, вы правы.
Он серьезно посмотрел на меня.
– Я знаю, что прав. Я бывал в вашей шкуре.
– Вы оказывались в центре публичного скандала?
Эндрю запнулся на секунду, но потом собрался с мыслями.
– Оказывался. Только связан он был с бизнесом, а не с семьей. Жаль. вам пришлось рассказывать о своем горе прессе. Мне кажется, иногда они забывают, что пишут про реальных людей.
– Забывают или плюют на это, – добавила я.
– Может, и то, и другое. Увы.
– Все пройдет, – приободрилась я. – Не устаю твердить себе об этом.
Эндрю нахмурился.
– Простите, что поднял такую тему. Хочется ассоциироваться у вас только с хорошим.
– Мне, правда, с вами хорошо.
– Вот и отлично. Значит, больше никаких грустных разговоров.
– Поддерживаю, – обрадовалась я.
Мы снова взялись за вилки. Доев пасту, Эндрю попросил добавки, чем очень меня осчастливил. Когда он покончил с макаронами, я сообщила:
– На десерт тирамису.
– Обожаю тирамису.
– Очень хорошо. Я приготовила целый таз и собиралась завернуть остатки вам с собой.
Я встала, убрала грязные тарелки, отрезала по квадратику тирамису и принесла на стол. Эндрю попробовал и восхищенно воскликнул:
– Вкуснотища.
– Знаете, что значит «тирамису»?
– Понятия не имею.
– С итальянского tiru переводится как «тяни», mi – «меня», а su – «вверх». Получается «тяни меня вверх» или «взбодри меня».
– Неудивительно, в нем же столько эспрессо.
– Именно, – подтвердила я. – Магия кофеина.
– Теперь, когда весь кофеин уже во мне, – сказал Эндрю, – не пора ли нам помыть посуду?
– С этим я справлюсь сама, – возразила я.
– Знаю, но может, все-таки помоем?
– Уверены, что у вас есть время?
– Времени у меня хоть отбавляй.
– Ну, хорошо, помогите. Вы будете мыть, а я вытирать и расставлять все по местам.
Эндрю стал убирать со стола. Я тем временем налила в раковину горячей воды.
– Вы до сих пор носите обручальное кольцо, – заметил он, пока я передавала ему тарелки.
Я пожала плечами.
– Никогда его не снимаю, – и взглянула на кольцо: простенькое, из белого золота, с бриллиантом «маркиз» в полкарата. – Может, по той же причине, почему люди носят на шее зубчики чеснока.
– Кто носит чеснок на шее?
– Тот, кто боится вампиров.
– То есть вы сравниваете мужчин с вампирами?
– Некоторых. Мне даже доводилось встречать вампирш.
– Не удивлен.
– По-моему, в каждом человеке есть и плохое, и хорошее. Просто в ком-то больше плохого, а в ком-то – хорошего. – Я подняла на него глаза. – Ну, если только он не кровопивец.
Эндрю кивнул.
– Если только не кровопивец.
Мы дружно засмеялись. Я посмотрела ему в глаза.
– Вы вампир?
Он встретил мой взгляд.
– Настоящий вампир никогда в этом не признается. А как думаете?
Я помотала головой.
– Думаю… вы очень милый.
К моему удивлению, его губы исказила разочарованная ухмылка.
– Милый. Как девчонка?
– В вас нет ничего девчачьего.
Мне вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он меня поцеловал. Надеюсь, он хотел того же.
– Последняя. – Он протянул мне тарелку и улыбнулся. – Давайте я довытираю, а вы убирайте все по местам.
– По рукам, – медленно выдохнула я.
Закончив в кухне, мы отправились украшать елку.
– Сначала повесим гирлянды? – спросила я.
– Да, только надо убедиться, работают ли они.
– Неплохая идея. Продавец, действительно, показался каким-то мутным.
Он расплылся в улыбке.
– Да уж. Никогда не доверял этим бродягам, работающим на елочных базарах.
Эндрю разложил коробки, открыл их и осторожно достал аккуратно уложенные нити гирлянд.
– Есть удлинитель?
– Сейчас принесу.
– Может, включим рождественскую музыку? Создадим, так сказать, настроение.
– Будет сделано. – Я захватила из кладовки удлинитель, нашла на айподе подходящую музыку и подключила его к стереоколонкам на кухне. По дому разлились приятные мелодичные звуки. Я вернулась в гостиную. На полу уже были аккуратно разложены соединенные между собой гирлянды. Я протянула удлинитель.
– Спасибо. – Эндрю включил их в розетку, и лампочки весело замигали. Совсем забыла, что они горели разными цветами. – Работает.
– Очень красиво.
– Как вы хотели. – И он начал рассоединять гирлянды.
– Зачем вы это делаете?
– Затем, что, если разбить дерево на четыре части, вешать гирлянды будет проще.
– А начинать будете сверху или снизу?
– Только сверху. Представьте, вы уже дойдете до макушки, а у вас еще целый ярд лишний останется. Что тогда будете делать?
– Просто намотаю.
Эндрю неодобрительно покачал головой.
– Вам еще учиться и учиться.
Когда лампочки были развешаны, он отошел в центр комнаты, прищурился и уставился на елку.
– Что вы делаете?
– Ищу темные дыры.
– А прищурились зачем?
– Чтобы лучше видеть.
– Да вы педант, – отметила я.
– Нет, профессионал.
Украшать елку мы закончили уже за полночь. Наконец уселись на диван и стали любоваться своим творением.
– В рождественских елках есть что-то умиротворяющее, – поделилась я своим наблюдением. – Помню, как в детстве ложилась возле елки и смотрела на нее, пока не засну.
Эндрю медленно кивнул.
– Каким было ваше детство?
Я простонала что-то невнятное.
– Настолько плохим?
– Да. У меня был интересный отец.
– Интересный – в смысле, уникальный или сущий ад?
– Скорее, последнее. Но и уникальности ему было не занимать.
– Вы выросли в Юте?
– Нет. Я с юга Орегона. Из городка под названием Ашленд. Вряд ли вы о таком слыхали.
– Как же, я там бывал, – сказал он.
– Вы бывали в Ашленде?
– Лет шесть назад, мы с братом ездили на шекспировский фестиваль.
– Гордость Ашленда.
– Чем занимался ваш отец?
– Почти всем. Мастер на все руки, так сказать. В девятнадцать он приехал в Орегон работать на складе пиломатериалов. А закончил тем, что купил себе участок земли. Больше шестисот акров. В то время земля еще была дешевая, это было до того как стали приезжать калифорнийцы, – попыталась я сымитировать говор отца.
– Ваш отец еще жив?
– Да.
– Часто его видите?
– После свадьбы не видела ни разу. Удивительно, что он появился на торжестве.
– А мама?
– Мама была чудеснейшей женщиной. По крайней мере, такой я ее запомнила. Мне было четырнадцать, когда ее не стало.
– Как жалко, – посочувствовал Эндрю. – Отец еще когда-нибудь женился?
– Лет шесть назад. Женился на женщине, которая на несколько лет моложе меня. Официально сообщил, что переписал завещание. После его смерти все отойдет ей. У него земли на несколько миллионов.
– Так он богат?
– По нему не скажешь. Так и живет в бревенчатом домике, который построил сорок лет назад.
– Он живет в бревенчатом домике?
– Ну, не как у Авраама Линкольна, конечно. В доме есть канализация, джакузи и сауна. Почти три тысячи квадратных футов.
– А продавать землю он не собирается.
– Пока жив, нет. Это его пристанище. Он… как сказать… Выживальщик? У него собственный колодец, полный сарай динамита, целый арсенал. Он даже патроны сам делает. – Я снова застонала. – Отец ненавидит весь мир. Ненавидит, когда вторгаются на его территорию. Особенно защитники окружающей среды.
Как-то раз он вырубал на своей земле деревья, и соседи заявили в полицию. Только полицейский уехал, он схватил меня в охапку и отправился к их дому. Отец – человек большой, шесть футов и три дюйма, а в гневе и того больше.
Раньше он просто вызвал бы соседа на улицу, или выволок бы, и хорошенько бы его отдубасил. Но времена изменились. Отец далеко не дурак, понимал, что соседи его засудят, поэтому выбрал другую тактику.
Он начал колотить в дверь, даже весь дом закачался. Хозяева лишь нос осмелились в щелочку высунуть. Помню, как сильно они были испуганы. Спросили у отца, чего ему нужно. Тот спокойно объяснил: «Вы живете с подветренной стороны от меня. Восточный ветер с океана дует так, будто горный поток бежит».
«Ты прям поэт, – отозвался хозяин. – Зачем пришел?»
Отец тогда сказал: «Если еще раз вмешаетесь в мои дела, я построю свиноферму на границе с вашей собственностью. Прямо там, в двадцати ярдах от вашего дома. Бывали когда-нибудь на свиноферме, а, чистоплюи хреновы?» Женщина забормотала что-то бессвязное о веганстве и ужасах, которые творятся на свинобойнях. Отец ответил: «Запах разносится на милю вокруг, на две, если день ветренный. А летом будет стоять ужасная вонь, вы почувствуете ее вкус на губах. Всего двадцать ярдов – будет казаться, что вы сами живете в свинарнике. Вся еда свинячьим навозом пропахнет. И это я еще не говорю про мух. Будет библейское нашествие, обещаю. Потом я начну собственноручно забивать свиней и развешивать туши на крюки вдоль вашего забора. Больше жить здесь не захочется, а дом вы продать не сможете. Так и будете, черт возьми, маяться».
Сосед говорит: «Ты не имеешь права». Отец ему: «Иди, дорогой, проверь, правильно ли межа проведена». Жена туда же: «Ты не посмеешь». Отец захохотал: «Ну, давайте рискните, либералы жалкие. Давайте, попробуйте». Неудивительно, что они больше никогда не заявляли на него в полицию.
– Похоже, отец ваш действительно человек весьма интересный, – дослушав до конца, сказал Эндрю. – С удовольствием бы с ним познакомился.
– Вряд ли.
– Но он был очень умен.
– Он себя в обиду не давал. Это у него лучше всего получалось. – Я насупилась. – Порой думаю, как хорошо, что мама умерла молодой, и ей не пришлось провести всю жизнь рядом с ним.
– Во сколько вы уехали из дома?
– В восемнадцать. Работала официанткой, а потом один дальнобойщик рассказал про Юту. Мне так понравилось, что я переехала сюда.