Затем Дорис протянула мальчику конверт с двумя другими снимками. Один из них запечатлел Мэгги, когда она проводила конкурс по арифметике. Она показывала однокласснику Натана табличку с примером, который надо было решить. Мальчик сосредоточенно вглядывался в цифры, а Мэгги, заметив, что ее фотографируют, повернулась к объективу и подмигнула. На втором снимке она прижималась щекой к тому же мальчику и широко, радостно улыбалась.
– Эти фотографии сделаны в прошлом году, – напомнила Дорис.
Натан рассматривал их, перебирал, как колоду карт: сначала снимок в рамке, потом два из конверта, а затем в обратном порядке, он изучал их, снова и снова вглядываясь в мамино лицо. Мама здесь выглядела как-то не так… и вдруг он понял почему. Эти снимки были сделаны до того, как Мэгги заболела, когда она еще бегала с ним по траве, и танцевала под радио, и помогала в школе. Он запомнит маму такой, какой она была на этих снимках.
Они молча посидели еще несколько минут, потом Дорис встала и собралась уходить.
– Спасибо, миссис Паттерсон, – проговорил Натан, сжимая в руках фотографии.
Дорис обернулась, желая как-нибудь утешить мальчика, но не нашла слов. Они с мужем уже прощались с Джеком и Эвелин, когда Дорис заметила серебряные туфли, лежащие на стопке одежды возле входной двери. Она посмотрела на Натана, который в ответ застенчиво улыбнулся.
– Я купил их, чтобы мама знала: она самая особенная и самая красивая, – проговорил он.
В глазах Дорис показались слезы.
– О, милый, она это знала. Я уверена, она это знала.
Дорис отпустила руку мужа и обняла Натана. Через мгновение дверь за ними закрылась.
Натан наблюдал в окно, как Паттерсоны сели в машину и уехали. Из коридора доносились обрывки фраз. Он не мог разобрать всех слов, но понял: мама не хотела бы, чтобы он это слушал. Мальчик снова взглянул на улыбающееся лицо на фотографии и стал смотреть в небо, надеясь разглядеть маму среди облаков.
Сияющее в небе солнце играло своими лучами на сугробах и подсвечивало согнувшиеся под снежными шапками деревья. Мы с Ханной и Лили играли в прятки, как вдруг меня позвала Кейт:
– Тебя к телефону. Это Далтон.
Далтон и Хедди с грустными заплаканными лицами ждали нас на крыльце. Я распахнул дверцу, выскочил из «мерседеса», не дожидаясь Кейт, и бросился в дом. Обежав гостиную, кухню, второй этаж, отчаянно надеясь найти маму и не найдя ее, я спустился вниз, где уже собрались Далтон, Хедди и Кейт.
– Нет, Далтон, – взмолился я, опускаясь на диван. Мой голос срывался на крик. – Не говори, что ее нет!
Кейт присела рядом, обняла меня, положила голову мне на плечо.
– Она пригласила нас на завтрак, – тихо сказал Далтон. – Мы постучали, никто не ответил. У нас был запасной ключ, и мы открыли дверь. Ваша мама сидела в кресле возле елки. «Скорая помощь» приехала быстро, но…
Он замолчал. Далтон очень любил мою мать. Шагнув ко мне, он протянул мне листок бумаги.
– Это было у нее в руках.
Я сунул листок в карман.
Натан стоял у двери и наблюдал, как грузчики выкатывают из гостиной больничную кровать и поднимают в фургон, припаркованный возле дома. Встревоженный и испуганный, он следил за действиями грузчиков. Когда дверцы фургона захлопнулись, его сердце забилось сильнее. Машина отъехала, и Натан понял, что все кончено. Он захлопнул дверь, прижался к ней носом, и по его щекам покатились слезы.
Поплакав, Натан глубоко вздохнул и задумался. Бывало, сидя в классе или играя с друзьями, он старался представить, где находятся в этот момент его папа и мама. Какую машину чинит папа? Что делает мама – играет с Рейчел? Или печет печенье к его приходу из школы? А может, катит тележку по универсаму, покупая продукты? Раньше Натан часто рисовал в уме, чем занимается мама в течение дня, но больше ему не придется гадать. Теперь он точно знает, где она и что делает. Мама бегает, прыгает и играет – как тогда, когда в их доме еще не было больничной кровати. И каким-то необъяснимым образом это видение успокоило заплаканного мальчика, стоявшего у окна, и подарило ему надежду.
В тот же вечер мне позвонили из коронерской службы и сообщили, что моя мама умерла от аневризмы головного мозга. Голос в трубке объяснил, что она скончалась мгновенно, не испытывая боли. Я позвонил брату и сделал еще несколько звонков родственникам и друзьям, а затем пошел пожелать Ханне и Лили спокойной ночи.
Потом мы с Кейт сидели в гостиной, освещенной лишь огоньками елочных гирлянд.
– Думаю, надо похоронить ее в новом сиреневом блейзере, – сказал я, глядя на огни. – И в новой блузке. И с брошью.
Я прокашлялся, потому что голос мой срывался, и тихо продолжил:
– Она бы обязательно захотела надеть эту брошь и никогда не простила бы мне, если бы я похоронил ее без этого украшения.
Кейт откинулась на спинку дивана, размазывая слезы по щекам.
– И надо попросить Далтона сказать на похоронах несколько слов, – добавил я. – Они ведь так дружили.
– Кому, как не Далтону, – согласилась Кейт.
Я взглянул на часы.
– Хью вылетает в десять, значит, будет здесь где-то в половине шестого утра. Завтра придет пастор, обсудим с ним, как проводить службу.
Я уперся локтями в колени и потер усталые глаза. Кейт прильнула ко мне, взяла мою руку в свою и не выпускала ее, пока не уснула. Я прикрыл жену покрывалом и молча сидел в тишине, глядя на елку, как любила делать мама. Я вспомнил день, когда Ханна и Лили наряжали бабушкину елку, как их маленькие ручки ныряли в коробки с украшениями, выбирая самые красивые шары. Для мамы елка была не только украшением, но и напоминанием о времени, которое она провела со своими детьми и внуками. Я снова вытер набежавшую слезу и сказал сам себе, растирая виски:
– Как же тяжело потерять маму в Рождество.
Под утро я тоже начал клевать носом и решил сходить за пледом. Затем переложил Кейт поудобнее и стал выкладывать содержимое карманов на стол. И вдруг нащупал письмо, которое передал мне Далтон. За печальными хлопотами я совсем забыл о нем.
Повернув листок к ярко освещенной елке, я прочитал: «Дорогой Роберт, я знаю, что самое трудное для тебя еще впереди, но однажды ты поймешь, что все это было не напрасно…»
Читая незаконченное письмо, я не мог сдержать слез.
Глава восьмая
Власть смерти не безгранична – она не может стереть воспоминания или убить любовь. Она не может разрушить даже слабую веру или заставить навсегда утратить надежду на Бога. Она не в силах проникнуть в душу и не в силах ослабить дух. Она просто разделяет нас на время. Это единственное, что может смерть. А больше ничего.
Рождество, 2000 г.
Поздно вечером раздался телефонный звонок. Мы с Кейт одновременно рванулись к телефону, и она меня опередила. Я следил за выражением ее лица: напряженное волнение вдруг сменилось безграничной радостью.
– Мальчик! – завопила она.
«Я – дедушка. Мы теперь – бабушка и дедушка!» – пронеслось у меня в голове под бешеный стук сердца. Кейт передала мне трубку.
– Она хочет поговорить с тобой.
– Привет, малышка, поздравляю! Как ты?
– Спасибо, папа, хорошо, – ответила Ханна бодрым, уверенным голосом.
– Ну а как наш внук? – Я не мог сдержать радость.
– Он – чудо, папа, только у него ноги, как у дяди Хью, – воскликнула Ханна.
– Да ты что? Такой маленький и уже мозоли? – пошутил я.
– Нет, он просто косолапенький… но знаешь, ему идет! – засмеялась моя дочь.
– Ну, а имя у мальчугана уже есть?
После секундной паузы Ханна сказала:
– Да. Мы назвали его Эван Роберт. В честь тебя, папа.
К нам приехал Эван Роберт! Весил он на тот момент три с половиной килограмма, а росту в нем было пятьдесят три сантиметра. Круглым розовым личиком и пучками мягких волосиков по обе стороны головы он удивительно напоминал облысевшего старичка.
Ханна и ее муж Стивен живут в небольшом городке в четырех часах езды от нашего. Ханна преподает в местной школе, а Стивен – полицейский. Старшая дочь – точная копия Кейт в молодости: те же блестящие черные волосы, тот же мелодичный смех и то же доброе сердце. Лили заканчивает колледж, после прошлогодней стажировки в моей фирме она собирается стать адвокатом. Лили любит подначивать старика-отца, говорит, что мне не повредит небольшая конкуренция. Пару лет назад я наконец открыл собственную фирму, и мы даже выиграли несколько относительно громких дел. Ханна – стопроцентная брюнетка, а Лили – блондинка, и при этом настоящая красавица, хотя сама, похоже, совершенно этого не осознает, в отличие от парней из студенческого городка. И вот теперь Ханна привезла сына к нам, отмечать первое в его жизни Рождество.
Кейт сбилась с ног, готовясь к приезду дочерей и внука.
– Передвинь-ка этот столик, Роберт, – говорила она, но уже через минуту меняла решение:
– Нет-нет, поставь обратно. Здесь он как-то не вписывается.
Я едва поспевал за ее указаниями, помогая готовить, доставать с чердака рождественские украшения, покупать подарки для малыша.
– Подумать только, наше первое Рождество с внуком, – визжит Кейт мне в ухо.
Я на собственном опыте убедился в справедливости расхожего выражения: «С появлением внуков люди превращаются в сумасшедших». Наш холодильник полностью обклеен фотографиями улыбающегося Эвана в ванне, улыбающегося Эвана на полу, улыбающегося Эвана в кроватке, улыбающегося Эвана в машине. В принципе, это одна и та же фотография, просто на разных фонах.
Когда мы услышали звук подъезжающего автомобиля, Кейт чуть не сбила меня с ног, бросившись открывать дверь. С криком «Счастливого Рождества!», нелепо размахивая руками, она понеслась к машине, торопливо обняла Ханну и Стивена и трепетно подхватила сверток с внуком.
– А вот и он! – воскликнула Кейт. – Вот он, бабушкин мальчик!
Ханна чмокнула меня в щеку, взяла с заднего сиденья сумку с детскими вещами и прошла вслед за Кейт в дом, где они принялись охать и ахать над Эваном, закрыв за собой дверь. Мы со Стивеном переглянулись и захохотали.