– Ты не пойдешь на соревнования, и точка, – сказала Аллисон.
– Мама, я не устану. Мне нужно только переезжать с места на место и спрашивать зрителей, не согласятся ли они спонсировать мой забег.
Аллисон сложила высохшее полотенце и покачала головой.
– Меган, доктор Гёрц велел тебе отдыхать.
– Я пропустила два дня тренировок. Лежу здесь как бревно. Кто захочет спонсировать бегунью, которая не встает с кровати?
Аллисон вышла на кухню и вернулась с толстой телефонной книгой и телефонным аппаратом.
– Вот. Спонсоров можно искать и лежа на диване, – заявила она, кладя книгу на колени дочери.
Меган посмотрела на книгу, потом на мать.
– Помощи мне не дождаться, – пробормотала она, но все же раскрыла телефонный справочник. А вдруг получится.
Меган взяла трубку и набрала первый номер.
– Здравствуйте, я организую благотворительный забег в фонд пациентов кардиологии. Может быть, ваша компания поддержит это мероприятие?
Не поддержит. Меган разочарованно положила трубку. Могли бы хоть дослушать мою речь, а не давать отбой на полуслове. Но, если честно – разве такими словами заинтересуешь потенциального спонсора? Поразмыслив, Меган снова взялась за телефон.
– Добрый день, я участвую в благотворительном забеге, чтобы собрать средства для пациентов кардиологии, и ищу спонсоров для этого мероприятия.
Трубку снова повесили. Меган грустно фыркнула. Да, это не просто. К тому же очень раздражает. Она позвонила еще по нескольким номерам. Десятым в ее списке оказалась юридическая фирма, и Меган неожиданно улыбнулась удача.
– «Лейтон и партнеры», – ответили на том конце. – Говорит Джоди.
Меган снова произнесла свою маленькую речь. Джоди Гэвин работала в компании Роберта Лейтона пять лет. Сначала она отвечала на звонки по два-три часа в день после занятий в колледже, а когда получила диплом, поступила на должность секретаря. Джоди никогда не беспокоила Роберта по пустякам, однако этот случай чем-то ее тронул: девушка говорила о благотворительности так искренне… Джоди решила ей помочь.
В трубке щелкнуло, и Меган удивленно подняла брови.
– Роберт Лейтон.
Услышав мужской голос, Меган едва не выронила трубку. Раньше она разговаривала только с секретаршами.
– Кто участвует в забеге? – спросил Роберт.
Получив столько отказов, Меган не рассчитывала, что кто-то заинтересуется забегом.
– Ну, я и некоторые доктора из больницы.
Роберт спросил о чем-то еще, и Меган, к своему удивлению, ответила уверенно и четко. Тревога улетучилась.
– Запишите меня спонсором. Я внесу пятьсот долларов.
Джоди улыбнулась и закрыла дверь в кабинет Роберта.
Рот Меган сам собой раскрылся от изумления. Она записала данные Роберта, продиктовала ему свое имя и номер телефона и попросила звонить, если появятся вопросы. Повесив трубку, Меган скинула с коленей теплый плед.
– Мама! Ты не поверишь!
На следующий день я позвонил Меган, и мы договорились встретиться в субботу после моего дежурства. Однако к субботе я так и не смог придумать, куда ее пригласить.
В обеденный перерыв я заглянул к Хоуп. Малышка лежала одна, вопреки обыкновению очень грустная и бледная. Я присел на край ее кровати и улыбнулся. Девочка посмотрела на меня и смахнула со щеки слезинку. Она протянула ко мне руки, и я осторожно ее обнял.
– Что случилось, Хоуп? – прошептал я, вытирая ей слезы. – Позвать доктора Гёрца?
Она покачала головой и уткнулась мне в грудь.
– Мне грустно, доктор Эндрюс, – сказала Хоуп.
Я улыбнулся. Что бы я ни говорил и как бы старательно ни объяснял, что я не доктор, убедить Хоуп мне не удалось. Я отстранился и посмотрел ей в лицо.
– Отчего ты грустишь?
– Тот мальчик умер… ради меня. – Хоуп снова расплакалась, и я протянул ей салфетку. – Он умер, и поэтому мне грустно. – Я вытер ей щеки и опять обнял девочку. – А я даже не могу сказать «спасибо»…
– Ты благодаришь его каждый день, – ответил я и погладил Хоуп по голове.
Она удивленно посмотрела на меня.
– Как это?
– Ты открываешь глаза и дышишь.
– И так я говорю «спасибо»?
– Да, это самое большое «спасибо» на свете, Хоуп, потому что ты жива.
– Но почему я жива, а он – нет? Не понимаю.
Я помог девочке лечь на подушку и взял ее за руку.
– Он знает, – сказал я. – Он теперь все знает, и этот мальчик очень рад, что помог тебе.
Хоуп помолчала.
– Его маме и папе грустно?
– Да, – ответил я. – Они всегда будут печалиться о сыне. Когда умирает тот, кого мы любим, у нас на сердце открывается незаживающая рана. Со временем становится легче, но рана никогда не затягивается до конца. Понимаешь? – Хоуп кивнула и крепко обняла мягкую игрушку Винни-Пуха. – Родителям мальчика очень плохо, но они рады, зная, что где-то на свете есть девочка, которая обнимает Винни-Пуха.
Хоуп чмокнула медвежонка в мягкий, черный нос.
– Почему они решили мне помочь? – прошептала она.
– Они знают, что такое настоящая любовь. И даже не подозревая, что сердце нужно именно тебе, эти люди решили помочь.
– Хотя им было так тяжело?
– Да, в самые мрачные минуты они чувствовали, что кому-то нужна помощь.
– И это была я!
– Правильно.
Я укутал Хоуп вместе с Винни-Пухом одеялом, и девочка поманила меня поближе, будто собираясь открыть мне тайну. Я склонился над ней, и Хоуп обхватила меня за шею крошечными ручками, чмокнув в щеку.
– Доктор Эндрюс, я вас люблю! – тихонько засмеялась она.
И мне вдруг стало невыносимо тяжело даже представить, что скоро я больше не увижу таких детишек, как Хоуп. Я погладил ее по руке и обернулся – в палату вошла мать девочки с чашкой кофе и целой стопкой детских книг, которыми она надеялась развеселить дочку. Увидев на лице Хоуп улыбку, она удивленно посмотрела на меня, недоумевая, как мне это удалось.
Я решил перекусить кофе с сэндвичем, но больничный кафетерий закрыли – прорвало трубу, случился настоящий потоп. Я перешел через улицу в кафе «Макбет» и увидел там доктора Гёрца. Я впервые встретил его вне больницы. Мне было невдомек, что заведующий отделением кардиологии обедает в забегаловках вроде «Макбет». Я отвернулся в надежде остаться незамеченным, но доктор Гёрц меня окликнул. Я помахал ему в ответ и подошел.
– Присаживайтесь, – указал он на стул.
Я сел.
– Как практика?
Неужели еще не слышал? Я-то думал, что доктора знают, кто из студентов первый кандидат на вылет.
– Мне нравится работать с новыми пациентами, – сказал я, избегая прямого ответа на вопрос.
– Я заметил. Хоуп от вас в восторге. А на нее непросто произвести впечатление.
Я отпил кофе и покачал головой.
– Не знаю, как вам удается не привязываться всей душой к пациентам, таким как Хоуп, Чарли и Меган.
– А кто сказал, что я не привязываюсь? – Доктор Гёрц вытер пальцы салфеткой. – Я держал Меган на руках, когда ей было всего несколько дней от роду. И не описать, каким глубоким стариком я себя чувствую, когда вспоминаю об этом. Родители носили Меган на прием к семейному доктору, а потом заходили ко мне, чтобы проверить диагноз, узнать мое мнение о новых лекарствах. Дошло до того, что Меган приносили ко мне, едва родителям казалось, что с ней что-то не так.
Я слушал и думал, что ни один заведующий отделением кардиологии большой больницы никогда не согласился бы вот так запросто принимать пациентов.
– А почему вы не отправили их обратно к семейному врачу?
Доктор снял пластиковую крышечку с картонного стаканчика с черным кофе и сделал большой глоток.
– Не знаю. Когда Меган впервые посмотрела на меня огромными голубыми глазами… я просто понял, что нужен ей и должен стать ее врачом. Дети, у которых больное сердце… не такие, как все. Они слушают сердцем и чувствуют жизнь сердцем. Когда ребенок смотрит на меня, я точно знаю, что он видит не дипломы и награды, висящие на стенах, а просто врача в белом халате. И от этой мысли становится страшно.
Я и представить себе не мог, что доктору Гёрцу не чуждо чувство юмора.
– Вы помните всех пациентов, которых лечили за годы работы?
– Взрослых не вспомню, а вот детей помню всех. – Он помолчал. – Всех до одного. – Сейчас он говорил о тех, кого не смог спасти. – Сколько детских лиц встает перед глазами… и над каждым – вопросительный знак. Почему у этого ребенка было больное сердце? Почему он не родился с сильным и здоровым сердцем, как другие дети? Девочка умерла в прошлом году спустя две недели после трансплантации сердца. Ей было четыре года. И я не могу объяснить, почему так случилось и почему она сейчас не скачет по детской площадке возле дома.
Я впервые почувствовал, что доктор Гёрц мне нравится. Он не считал себя лучше, достойнее других. Он осознавал свое место в жизни куда лучше, чем я свое.
– Вам никогда не хотелось бросить работу?
Доктор Гёрц откинулся на спинку стула и улыбнулся.
– Было дело. Я уходил из больницы.
– Когда?
– Восемнадцать лет назад. Взял отпуск на целых шесть лет.
Я не мог себе представить, что такой врач решился оставить медицину. С первого дня я чувствовал, что он всегда был выскочкой, даже в студенческие годы.
– Почему вы ушли из больницы?
– Устал. Устал от горя и боли. Каждый вечер я возвращался к семье мрачнее день ото дня. Я насмотрелся на умирающих детей и стал садовником. Проектировал сады. Никакого отношения к медицине. Работал каждый день до седьмого пота, но не беспокоился о том, что из-за меня кто-то умрет.
– Почему вы вернулись?
– По той же причине, что и ушел.
Не знаю, с чего доктор Гёрц так со мной разоткровенничался. Может быть, слышал, что я собираюсь бросить медицинский, или просто хотел показать, что черная полоса бывает у многих? Я вышел из кафе и вернулся в больницу, размышляя о разговоре с заведующим, о Хоуп и Чарли и о других детях в отделении кардиологии. Разве можно прятать голову в песок, когда маленькие дети каждый день смотрят в лицо своим страхам? Я не смог ответить себе на этот вопрос и трусливо решил, что подумаю об этом после.