– Необязательно, – ответил Юрий. – Змей мог появиться в жизни этого человека и сам. Меня больше интересует, почему эта игрушка против своего кусочка души.
– Да о чем вы? – не выдержала Лида.
– О человеке, который когда-то побывал на Рождественском балу, – сказал Николай. – И который почему-то решил, что игрушки не должны быть живыми. Нужен список.
– Время заканчивается, – простонала Аделаида. – Мы не успеем!
– А кто должен был привести восьмого? – В голове Лиды стала формироваться мысль. – Никто не знает, в каком доме должна быть эта игрушка, или фигурка, или машинка. или что там? Здесь ведь все перемещаются как-то странно – волшебством, может быть, мы еще успеем прийти на помощь тому посланцу?
– И кто пойдет туда? Вдруг это ловушка? – фыркнул Денис. – Еще застрянете там…
– Давайте я и пойду, – решительно сказала Лида, вручая звезду Софии. Лидия все еще ощущала незримое присутствие за плечом. – Объясню все и…
– У тебя не будет времени на объяснения, – решил Николай. – Просто хватай этого героя – или героиню – и тащи сюда. Главное – закинуть его на испытание, а дальше разберемся.
Остальные загудели, кто растерянно, кто возмущенно, кто – объясняя, что так нельзя и неправильно…
– Другие варианты есть? – прервал начавшийся было спор Юрий.
Выяснилось, что других вариантов никто предложить не может. И Мишель, взяв Лиду за руку, переместился с волшебной поляны в чью-то гостиную.
– Кто вы? Как вы сюда попали? – испуганно спросил рыжий гимназист лет пятнадцати, отступая и косясь вокруг в поисках пригодного для защиты предмета.
– Неважно, – сказала Лида. – Нам нужна ваша помощь. Прошу, пройдемте с нами!
– Нет, – замотал головой тот, – ни за что! Я не стану помогать игрушкам!
Лида хорошо понимала его страхи, но не понимала ненависти. Стоило поговорить, узнать больше, только время стремительно утекало и на объяснения его не оставалось. Схватив гимназиста за руку, Лида дернула его на себя, и Мишель тут же переместил их в мир игрушек.
– Где мы? Что происходит? – завертел головой недоумевающий гимназист.
– Прошу вас, принесите звезду! – умоляюще сказала Лида. – Это очень, очень важно!
– Я не собираюсь…
– Иначе ты не вернешься домой, – выпрыгнул из своей коробки Джек-попрыгунчик.
– Ложь, – сказал гимназист, но в его голосе не было уверенности.
– Хочешь проверить? – уточнил Джек-попрыгунчик.
– Н-нет, – замотал головой гимназист.
– Тогда вперед, – сказал Джек, и гимназист исчез. На долю секунды Лиде показалось, что она видит дорожку среди цветов. Впрочем, скорее всего, это было наваждение.
Стали ждать. Игрушки негромко переговаривались, а люди ждали, прижимая к себе крохотные звездочки. И хотя гимназист появился довольно быстро, Лиде показалось, что прошла вечность.
– А теперь немедленно верните меня домой, – потребовал он, сжимая звезду.
– Сначала вы отдадите нам звезду, – мягко сказала Аделаида, протягивая руку.
– Нет, – помотал головой гимназист. – Игрушки не должны быть живыми. Вы созданы человеческими руками, а не богом. Вы немедленно вернете меня домой вместе со звездой.
– А вам не кажется, что это вы берете на себя полномочия бога? – прищурилась София. – Решать это ему, а не вам, и это, вообще-то, грех гордыни.
– Если господь позволил людям создавать, почему вы отказываете ему в этом праве? – согласился с ней Юрий.
– Но… Я не могу ошибаться! Отец говорил… Даже змея убедил…
– Отдайте звезду, – мягко попросила Лида. – Пожалуйста. Ошибаться могут все, но не позволяйте ошибке разрушить чужие жизни. Даже если это жизни игрушек.
– У игрушек не должно быть жизни… – но уверенность в голосе гимназиста поубавилась.
– Какое у вас было испытание? – спросила Лида, подходя ближе. – Чему оно вас научило?
– Оно… я… – гимназист опустил голову. – Я должен был… Отказаться от решения чужих судеб. Но речь ведь шла о людях, не об игрушках! – закричал он в отчаянии.
И разжал руки. Звезда выскользнула из них. Остальные звезды тоже вспыхнули в руках людей и Мишеля, и, вырвавшись на свободу, слились в одну прекрасную голубоватую звезду. Она засияла, заливая все вокруг удивительным теплым светом. Лида ощутила, как на душе становится легко и радостно.
– С Рождеством! – зашумели вокруг, и зазвучал рождественский гимн. Лида и не заметила, как присоединилась к нему.
– А теперь – праздновать! – раздалось, когда гимн закончился. И Лиду подхватил в вальс какой-то бравый гусар.
Танец за танцем. Лида кружилась, переполненная счастьем. Даже огорченный неудачей гимназист под конец стал улыбаться, и, кажется, смирился с тем, что стать вершителем чужих судеб ему не дано.
Но вот пришло время прощаться. Лида рассталась с остальными, ослабело и загадочное присутствие за плечом. Но она знала: ее невидимый хранитель не оставит ее никогда, даже когда уйдут все ее близкие… и когда уйдет из мира она сама.
Обратная дорога по чудесному лесу заняла совсем немного времени. И вот уже Лида стоит в гостиной своей квартиры, держа в руках две фигурки. Аделаида не двигалась. Подмигнув девочке напоследок, Мишель разок шевельнулся и замер.
Лида вздохнула. Ну и приключеньице. Положила фигурки в коробку и закрыла ее.
В гостиную вошли взрослые. Лида отвела в сторонку крестную и тихо спросила:
– Тетя, а вы верите, что в рождественскую ночь даже игрушки могут оживать?
– Верю, – твердо сказала Екатерина Андреевна. – Это ведь Рождество.
– Значит, мне не приснилось? Не почудилось?
– Ну, это тебе самой решать, – подмигнула крестная. – Верить или не верить – зависит лишь от самого человека, правильно?
– Тогда я хочу верить, – сказала Лида.
– Пора на службу, – сказала мама. – Лидушка…
– Я пойду, – перебила ее Лида. – Сейчас, уже одеваюсь.
И, выходя из дома, от всей души пожелала, чтобы и дальше на Рождество игрушки оживали. А само оно никогда, никогда не исчезало.
Ведь Рождество – ночь самого большого волшебства.
Анна ДербенёваНадежда и бездна
Он собирался так долго, что почти опоздал.
Туманные пасмурные дни всегда выматывали его более прочих. Николай не любил такую погоду. И не чувствовал сил покидать дом. Разве что по рабочей надобности. А ради шумного праздничного галдежа тем более не желал. Галдежа и так вокруг в избытке. Ведь подкрался сочельник. Но Лизавета с Аркадием заранее прислали открытку с приглашением. Отказывать им было неловко.
Он долго рассматривал картину Бакста на плотном бумажном прямоугольнике. Открытка была красива и безмятежна. Но в его душе не находила отклика.
Николай заставил себя встать, умыться, причесаться и даже привести в порядок бороду. Холодная вода бодрила. Николай держал в строгости и дом, и себя.
За окном валил мокрый снег. На соседней улице развернули праздничную ярмарку – благотворительный базар. Гомон стоял такой, что хоть святых выноси. Ржание лошадей, детский смех, выкрики торговцев, запах съестного и лай собак. Все это раздражало своей жизнерадостностью. Выходить туда не хотелось.
Николай снова не выспался. Он раза два вскакивал в ночи сам не свой от неприятного, но ставшего в последнее время привычным чувства падения в холодную черную бездну. Тяжелая одежда и сапоги сковывали хаотичные движения, отлетала прошитая осколком фуражка, а рядом тонул…
– Любезный, вы как раз вовремя! – пробасил усатый здоровяк с крыльца.
– Мы тебя заждались, Николай, – улыбчивая брюнетка в глухом синем платье с оборчатым передником протянула изящную руку. Николай поцеловал ее в приветственном поклоне.
Его дальние родственники. И единственная родня в городке N.
Николай отпустил извозчика и поднялся по ступеням крыльца со вкусом отстроенного загородного дома. Вокруг источал спокойствие хвойный лес, чуть дальше среди елей виднелась просека. Здесь было спокойно. И Николай чуть оттаял.
– Мои извинения за опоздание, – сказал он.
– Бледны вы, батенька, – заметил Аркадий. – Как насчет целебного бальзаму по стаканчику?
– Дождитесь-ка обеда, милостивые государи, – нахмурилась Лизавета.
Но Николай не был против бальзама. Снял шинель, стянул сапоги и позволил Аркадию увести себя в небольшой кабинет. Коридор на их пути, светлый и остекленный, был похож на аквариум. За окнами кружились белые хлопья, а дворовая безродная собака прыгала и ловила снег языком.
Николай улыбнулся одними глазами.
Морщины вокруг них углубились, но глаза, серые и прозрачные, быстро стали по обыкновению безучастными.
Кажется, в последнее время ему делалось только хуже.
Он был не рад находиться и здесь. Словно все стремительно теряло вкус, цвет и смысл. Тускнела сама жизнь. И разница была все очевиднее. Как между живой цветущей прима-балериной и ее плоским дагерротипом.
Николай запнулся близ небольшого коридорного зеркала. Оно отражало юрких снегирей, что резвились у ладно сколоченной кормушки среди тяжелых от ягод ветвей рябины. На Николая из-за плеча смотрело бледное лицо. По впалой щеке, впиваясь коготками, полз краб.
Человек этот был мертв уже давно. Но его могилы не существовало. Человек утонул, а Николай не мог вспомнить сих жутких обстоятельств. Память словно расщепили, заклинив два года, и малейшее напоминание заставляло лезть то в бутылку, то в петлю. В последнее время Николай устал выбирать. Человек слаб, как говаривал диакон Никодим, что вел Закон Божий в местной земской школе.
Там же нашел себе работу и Николай, сбежав из Москвы в городок N полтора года тому. Первые месяцы прошли довольно бесцельно, зато потом в его жизни появилась школа.
Общение с детьми и Никодимом благотворно влияли на него. Но иногда от давящих воспоминаний, прорывавшихся в ночных кошмарах, впору было выть. Но Николай не властвовал над снами, и все, что ему оставалось – держаться до последнего.
Он знал мертвеца в зеркале. Его звали Петр.
Одно Николай знал наверняка – Петр тоже держался до последнего.