Солнце выглянуло ненадолго, но все сразу посмотрели в окно. Очень вовремя, ведь к дому прибыли очередные гости – пухленькая Мария и ее муж Степан.
– А где Екатерина? – Лизавета выглядела разочарованной.
– С нашими детьми на ярмарке. Накупила им карамельных сластей! – сказала Мария, впрочем, без досады. – Теперь обедать не станут.
– Екатерина, – сказала Лизавета и со значением пихнула Николая в бок, – добрая и милейшая девушка. Я уже раз упоминала о ней.
– Не стойте в дверях, – пригласил новых гостей великан Аркадий. – Заходите уж.
Мария была хохотушкой и яркой дамой. Ее совсем не портила некоторая упитанность. Модным эластичным корсетом она не злоупотребляла и казалась еще шире за счет чуть старомодного платья с пышными рукавами-бутонами. Казалось, она занимает половину гостиной и может объять все темы сразу и развлечь всех. Следующие полчаса она в красках расписывала, как за компанию с другими дамами всю неделю посещала больницу, тюрьму да сиротский дом. В канун Рождества было принято творить добрые дела, и она увлекалась этим с полной отдачей сама и охотно привлекала других.
– Екатерина, к слову, помогала нам рассылать открытки, – как бы между прочим обронила Мария и заговорщически уставилась в сторону Николая.
– А ведь и я о чем! – подхватила Лизавета. – Такая сердечная девушка! Все о других думает. И такая кроткая, сама благодетель.
Аркадий закатил глаза, украдкой разливая целебный бальзам уже на троих.
Скоро доставили елку. Огромная пушистая красавица засыпала душистыми иголками крыльцо.
– Припозднились мы, надо было раньше ее поставить, – огорчалась Лизавета. – Дети не должны видеть елку в столь… непотребном виде.
– У нас в просеке рядом такие растут. Вид вполне приличный, – густо пробасил Аркадий.
– Хотели успеть, да опять как обычно, – махнула рукой Лизавета.
– Дети все равно еще в отъезде, – сказал Николай. – Сообща успеем.
Лизавета задержала руку на его плече.
– Все ж очень хорошо, что ты сподобился приехать. Сколько звали… И обещай гостить почаще, хорошо? Негоже одному куковать.
– Ладно.
– Носитесь как с дитем малым! – воскликнула смешливая Мария. – Скорее, давайте рядить елку! Только слишком много нас. Чего толпиться. Лизонька, сыграй нам пока что-нибудь.
Лизавета с радостью села за клавесин.
Время за праздничными хлопотами летело незаметно. Лишь за окном снова потеплело и хлопья сменились густым туманом. Николай избегал смотреть в окно, за которым плыли смутно знакомые дымные силуэты. Его рука с конфетой на ниточке вдруг замерла у разлапистой душистой ветки. Но он отогнал дурные помыслы и сосредоточился. Может, бальзам Аркадия делал свое дело, а может, приятное общество. И все же, когда на смену рождественскому гимну заиграл медленный, сосредоточенный вальс, он сжал в руке конфету, звучно хрустнув оберткой.
– Довольно, Маша! – вдруг сказала Лизавета.
Николай обернулся, как и все прочие.
Оказывается, за клавесином хозяйку успела сменить Мария.
Но Лизавета стояла рядом, положив руку на крышку инструмента.
– Сама же велела мне быть серьезнее, – попеняла Мария. – Я еще даже петь не начала, а ты вот так оборвала… Знаменитая нынче вещь в столицах, «На сопках…»
– Маша, ну какие сопки…
Возникла минутная неловкость.
Вернулись дети. Не раз упомянутая Екатерина едва справлялась с двумя галдящими чужими сорванцами четырех и семи лет и одним собственным, чуть старше прочих. На все буйство и непослушание детворы она кротко, но немного нервно улыбалась. Это была миловидная стройная женщина в модном платье силуэта «неогрек» с очень прямой спиной и высокой аккуратной прической. Она сдала детей кухарке, а сама осталась в гостиной.
Николай решил, что Екатерина действительно хороша собой и очевидно мила. Даже легкий тик в уголке рта ее не портил.
В памяти мелькнул образ девушки, что когда-то ждала Петра. Они с Екатериной были совсем не похожи. Только в глазах общая странная печаль. Николай решил, что надумывает зря. Откуда печаль у такой женщины, как Екатерина? Она молода и не в трауре. Возможно, от природы подвержена меланхолии.
Екатерина повернулась к нему. Очевидно, ей тоже о нем говорили.
Николай, озаренный ее робкой улыбкой, вдруг подумал, что все же ей мог быть к лицу наряд сестры милосердия.
– Простите? – не поняла Екатерина.
– Я говорю…
Николай сообразил, что все смотрят на него как на чудака.
– От столь печального вальса немудрено задуматься, – поспешно сказала Лизавета и отряхнула передник. – Маша, давай уже, исполни что повеселее!
За дверью гостиной раздался глухой стук.
– Дети! – всплеснула руками Екатерина.
Дети так и эдак пытались заглянуть в замочную скважину. Им хотелось посмотреть на елку. Екатерина вышла к ним, и топот ног донесся с лестницы – детвора бежала на второй этаж, хохоча. Лизавета поспешила на помощь подруге.
Николай вышел за трубкой. Хотелось курить. Слишком много людей создавали слишком много внезапного шума. В его школе на уроках куда тише.
– …довел меня до слез. Не могу сладить с этим мальчишкой!
Николай курил в сенях, когда услышал за дверью тихие женские голоса.
– Дети всегда такие, Катенька…
– Только не Миша! – сетовала Екатерина. – Он не слушается. Иногда я так устаю. Так устаю! Думаю, не отдать ли его матушке. Ну что так смотришь? Она сама просила, да и мне будет легче какое-то время… Устала я от него. Все время с ним…
– Не спеши, прошу. Он ведь твой сын!
– Жизнь моя сломана этим мальчишкой, Лизонька. Нет больше сил. А его отец и слышать не желает…
Послышались сдавленные рыдания.
Николай остро почувствовал себя лишним. Но зайти по понятным причинам не мог. Поэтому стоически продолжил зябнуть. Благо Екатерина вскоре взяла себя в руки.
Нет, она не походила на ту, другую девушку в форме сестры милосердия. Кроткую и милую. Плачет ли та девушка сейчас? Память вытеснила ее лицо и имя.
– А вы все же пригласили его, – сменила тему Екатерина.
– Рождество надобно праздновать в кругу семьи, – ответила Елизавета.
– Так правда, будто он не помнит ничего о себе?
– Да какое там «ничего». Всего-то пару лет. Долго лежал в госпитале во Владивостоке, пока его не отыскали родственники. Забрали к себе, но со временем Ники решил переехать сюда и…
– И работать учителем? В подобном состоянии? Угрюм как сыч…
– А что не так с его состоянием? Географию и арифметику знает блестяще!
Екатерина всхлипнула напоследок.
– Разве в земской школе нынче преподают географию?
– В его школе теперь преподают. Диакон Никодим вон не нарадуется. Ну все, довольно плакать. Пойдем, чаю выпьем.
Николай изучал крыльцо, усыпанное еловой хвоей. В темноте доски казались изрытыми острыми мелкими осколками. Николай смотрел на прогалины в подтаявшем снегу, похожие на раны в белоснежном покрове.
В подобном состоянии…
Воздух был чист и свеж. Фыркала лошадь, рядом хлопотал конюх. Завидев Николая, махнул ему. Но Николай чувствовал стремительно подкатывавшую дурноту. Он кивнул и зашагал мимо. Конюх покачал головой. Он не в первый раз видел чудаковатого учителя, похожего то ли на натянутую струну, то ли на горящий бикфордов шнур. А тот в ответ давно оставил затею составить о себе приличное впечатление. Ни один из них не любил говорить о себе, и на кивках все обыкновенно заканчивалось. Конюх вернулся к своему занятию – готовил сани к утренним катаниям. Что-то напевая под нос, он сосредоточенно крепил на расписную дугу коренника – центральной лошади в тройке – звонкие бубенцы.
– Что-то бледны вы, учитель! – все же заметил вдогонку конюх. – Да и скользко сегодня, не к добру. Воротились бы лучше в дом.
Но Николай упрямо шагал в лесок по дороге, похожей на вспаханную двигателями кильватерную линию. Густой туман пожирал его силуэт. Николай не видел ни зги и шел в тумане, как в дыму. Остановился. Ему почудился запах жженого угля.
В подобном состоянии…
Темнело, и озеро, на которое он вышел, случилось впереди как-то резко и вдруг.
Оно словно нашло его само, выскочило навстречу из-за густых деревьев, и он едва не сверзился с отвесного берега в темную воду.
Лед на озере подтаял, а судя по большой проруби, здесь часто и успешно ловили рыбу.
Николай огляделся. Ни души. Но как-то ведь рыбаки сюда попали. И, приглядевшись, он увидел чуть поодаль каменную лестницу с коваными перилами, ведущую к пологому берегу.
Николай сел, опершись о ствол близ самого обрыва. Темная вода целиком поглотила мысли, а призрачный угольный дым окутал рваным едким саваном. Напротив молча сидел Петр.
Николай проснулся оттого, что замерз, а щеки были мокрыми. Он возвращался в темноте. Ему было неловко. Ни к чему заставлять людей волноваться. Даже «в подобном состоянии». Он усмехнулся.
– Скоро, – сказал он. – Скоро, Петр.
И Петр кивнул, провожая взглядом. А после сам исчез в дыму, что скрывал звезды.
Николай почти достиг крыльца, когда услышал чью-то ссору. Заглянул за угол дома.
Екатерина держала сына за шиворот и трясла, как тряпичную куклу.
– Тяжело! Как тяжело с тобой! – шипела она. – Не понимаешь, несносный ты мальчишка?!
Миша плакал и цеплялся за ее руки. Он был самым обычным ребенком и вел себя не хуже и не лучше прочих. Николай знал это. Насмотрелся на разных детей в своей школе.
Голова Миши дергалась из стороны в сторону.
– Я больше не буду, мамочка!
Женщина влепила ему затрещину.
– Сдам в военное, учти! Бестолковый ты негодник! Одни проблемы от тебя! Только крутишься под ногами, жизнь мне…
Николай не успел среагировать.
Миша в слезах вырвался и побежал, вписавшись с размаху прямо в Николая.
В этот миг Екатерина наконец заметила неловкого свидетеля. Даже в свете луны стало заметно, как вспыхнули ее щеки.
– Что вы здесь забыли? – воскликнула она. – Ну что смотрите? Со свету меня все решили сжить, да?!