– Я слышал, как Джеймс выбежал. Тина истерически плакала, ей хотелось утешения, она хотела, чтобы ее обняли…
– А! – Картина складывалась.
– Нет, я не сделал того, что ты подумал, – ответил Люк на невысказанный упрек. – Но она сказала мне, что не любит Джеймса, потому что влюблена в меня уже долгое время, и хочет, чтобы мы были вместе. Она сказала, что видела, как я смотрел на нее, она знала, что я чувствую то же самое, именно поэтому я ушел от Бридж и пошел к ней. Клянусь, Джек, я понятия не имел, о чем она говорит. Я чувствовал себя так, словно сбежал со сковородки и попал в чан с кипящим маслом. Я сразу же отступил, сказал ей, что она схватилась не за тот конец палки; она взбесилась, обвинила меня в том, что я ее обманываю. Я вышел из дома с сумками через пять минут. И тогда она использовала меня как оружие против Джеймса, а Джеймса – как оружие против меня. Она сказала ему, что я спал с ней. Он поверил. И рассказал обо всем Бридж.
– Но ты этого не делал?
– Нет, я бы никогда этого не сделал.
Джек поморщился.
– Вот дерьмо. Это кавардак. Настоящая неразбериха.
– Бывает и хуже. Бридж и Джеймс взяли свое. Секс из мести. Секс из мести за секс, которого никогда не было.
Джек издал глухой, полный боли звук.
– И это был конец. Наш брак больше не лежал на жизнеобеспечении в реанимации; это событие выдернуло все трубки и отрубило питание. Мы были мертвы.
Это звучало как история ужасов. Как брак родителей Джека: столько жара и ненависти, интенсивности и ярости, ревности и горечи. То, чего нужно избегать любой ценой. Когда отношения становились сложными и запутанными, Джек бежал, чувствуя, будто он вот-вот пойдет по стопам своих родителей. Ему и в голову не приходило, что этого может не случиться.
– Мне было так больно, когда Джеймс рассказал мне, что сделали Тина и Люк, – сказала Бридж. – Он использовал меня, чтобы отомстить своей жене, я это понимаю. Мною манипулировали, нанесли удар по месту, где находились все мои сомнения. Мы с Люком так и не смогли оправиться от этого. Он клялся, что не спал с ней, а я не поверила ему и просто чертовски хотела отомстить. С тех пор я задаюсь вопросом, не пыталась ли я таким образом удачно выйти из брака, который и без того хромал уже на обе ноги. Я не могла простить измену, и я знала, что Люк тоже не смог бы. – Она сделала глубокий порывистый выдох. – Знаешь, Мэри, я так много изучала то, что произошло с нами за эти годы, что могла бы стать кандидатом наук, но в этом все равно нет смысла. Если бы мы тогда были такими, какие мы сейчас, мы могли бы завоевать весь мир.
– Скажи мне, что ты не дружишь после этого с Джеймсом и Тиной.
– Нет, не дружу. И я проколола все четыре шины на ее «БМВ» отверткой однажды поздно вечером. В тот момент я полностью состояла из обиды, гнева, слез – и ничего больше.
– Кто от кого ушел первым? – спросил Джек.
– Спорный вопрос. Бридж скажет, что она. Но я ушел в тот момент, когда обнаружил ее чемоданы, собранные у подножия лестницы. Так что я опередил ее, когда вышел из дома в последний раз. – Он тяжко вздохнул. – Тогда для моего эго имело значение, что я был первым. Сейчас я больше не веду счет.
Он понял, что говорит так, будто все произошло несколько десятилетий назад. Эти пять лет казались намного длиннее, будто за эти годы он набрался мудрости, здравого смысла и зрелости на целый век вперед.
– Должно быть, вам стало легче, когда все наконец закончилось, – предположил Джек, вспоминая липкие отношения, которые были у него много лет назад и из которых он с трудом выбрался.
– Это ты так думаешь, но я скучал по ней целую вечность, и мне действительно приходилось заставлять себя не брать трубку. Я понял, что у меня была зависимость от этого высокооктанового театра, от поцелуев и примирений. Это напоминало наркотик, но когда меня от него отлучили, я понял, что жизнь без него намного лучше и восхитительно проще. Конечно, я погряз в делах, а бизнес, казалось, расцвел в одночасье. У меня была пара краткосрочных отношений, ничего серьезного, просто приятные интерлюдии. Но в те недели, когда я оставался вдвоем с собакой, я находил мир в своей душе. Потом я начал встречаться с Кармен, этот мир стал лучше.
В темноте Люк издал долгий звук сожаления.
– Мы с Бридж были автокатастрофой, но…
Он не стал продолжать, а Джек не стал настаивать. Это «но» было наполнено множеством эмоций. И он не понимал, знает ли сам Люк, что это были за эмоции.
– Моя жизнь началась с Люка, – сказала Бридж. – Будто до него ничего не существовало. Возможно, я подала ему идею «Мальчика-саженца», но он дал мне стабильность, дом и радость, которых у меня никогда не было, и, более того, заставил меня поверить в то, что я достойна любви. – Голос Бридж надломился. Она откашлялась, чтобы вернуть в него силу. – Я поломала об него зубы и причинила ему боль.
– А ты уверена, что с вами покончено? – спросила Мэри. Что бы Бридж ни говорила об обратном, в голосе, который начал ломаться, все еще оставалось ужасно много чувств к Люку. – Неужели для вас нет пути назад?
– Мы счастливее друг без друга, – сказала Бридж. Она повторяла себе это снова и снова, пока окончательно не поверила. – Спокойной ночи, Мэри. Давай попробуем немного поспать. Я достаточно долго тебя утомляла.
Глава 22
Рождественский день
Волшебство рождественского дня безмолвно Ты не слышишь его, ты его чувствуешь Ты знаешь его, ты веришь в него
В четверть десятого Люк постучал в дверь Чарли и Робина с бойким «ра-та-та-та-та».
– Вы встали? – спросил он.
– Встали. Дайте нам пять минут, – ответил Робин. – Чарли в туалете. Он читает «Доводы рассудка».
– О, расскажи всему миру, – крикнул Чарли через дверь.
– Это всего лишь Люк, а не репортер выпуска новостей, – рявкнул Робин.
Он достал таблетку из оранжевого бутылька и стоял в ожидании, как часовой, вытянув руку, когда Чарли вышел из ванной.
– Это та, которая придает всему вкус рыбы? – спросил Чарли.
– Да, но ты должен ее принять, – настаивал Робин.
– А я не приму. Она ведь не так уж необходима? Не как те, в зеленой бутылке.
– Нет, это оранжевая.
– Робин, я не хочу есть индейку и рождественский пудинг и ощущать привкус лосося.
– Чарли, это обезболивающее.
– Я знаю, что это такое, но я не приму его. И ты не сможешь меня заставить. Я не суфражистка, чтобы ты совал мне это под нос.
Робин положил руки на бедра.
– За кого ты меня принимаешь, Чарльз Глейзер?
Рука Чарли легла на руку Робина, его голос был мягким, когда он ответил на этот вопрос.
– За того, кто заботится, вот за кого я тебя принимаю. Я знаю, как сильно ты хочешь сделать этот… этот этап легким для меня, но я больше не буду принимать те, что в оранжевой бутылке. Они портят все удовольствие от еды. Я могу смириться с небольшой болью, если это означает, что я могу полностью погрузиться в празднование Рождества, в противном случае я с таким же успехом мог бы быть подключен к капельницам в больнице. – Чарли улыбнулся. – Нет смысла в том, чтобы иметь аппетит шайрской лошади без возможности с наслаждением набивать брюхо.
Робин запыхтел от досады.
– Это твои похор… – Он осекся и покачал головой, будто осуждая себя.
– Да, моя дорогая Энни, это мои похороны. В конце концов. Но не сейчас. Не позволяй моей последней трапезе пахнуть рыбой. Пожалуйста.
Робин, надув губы, вернул таблетку обратно в бутылку. Он мог направлять, но никогда – запугивать. Если Чарли что-то твердо решил, то он имел право распоряжаться балом, они договорились об этом с самого начала.
Единственное условие Чарли, которое ему удалось выполнить после постановки диагноза, – по возможности продолжать жить как обычно. Пусть они продолжают свои веселые препирательства; у Робина был карт-бланш на то, чтобы привычно ворчать, лишь бы все это укладывалось в рамки нормы, потому что именно это больше всего помогло бы Чарли справиться с проблемой психологически. Но нормальность была яичной скорлупой, мерцающей иллюзией, и Робин чувствовал, как с каждым днем трещины в нем самом все больше разрушали ее.
Рыбная таблетка все равно перестала работать, хотя Чарли ничего не говорил, не желая беспокоить. Он уже несколько дней сплевывал ее в руку, когда Робин не видел, так что, кажется, пришло время для небольшой откровенности. Он стал ощущать повсюду ноющую боль, которую все труднее было скрыть и из-за которой ему все труднее было нормально спать. За исключением, надо сказать, двух последних ночей в гостинице «Фигги Холлоу». Он спал крепко, как напившийся молока ребенок, и боль казалась лишь слабым шорохом на заднем плане. В это рождественское утро после крепкого спокойного сна он чувствовал себя настолько свежим, насколько это вообще было возможно для человека в его состоянии.
Он положил книгу на прикроватную тумбочку, чтобы потом дочитать. Повторное знакомство с героями «Доводов рассудка» было для него вишенкой на торте.
– Ладно. Пойдем посмотрим, положил ли Санта что-нибудь в мой чулок, – сказал он, хлопая в ладоши.
Он улыбнулся Робину, который снова подумал о том, что его улыбка никогда не стареет. Она освещает родные серо-голубые глаза и позволяет ему еще раз взглянуть на Чарли Глейзера, в которого он влюбился целых три десятилетия назад. Как он мог существовать без этого человека?
«Забавно, что простые удовольствия часто оказываются самыми лучшими», – подумала Бридж, надевая теплые после радиатора трусики, а потом вспомнила, что она всегда вешала их сушиться вот так, когда оставалась ночевать у своей богатенькой школьной подружки Джейн. Джейн жила в двухквартирном доме с центральным отоплением, которое ее отец оставлял включенным на ночь, а в их крошечной спальне-коробке стояло пианино, из-за чего мама Джейн называла ее «музыкальной комнатой».
На поверхность этого омута воспоминаний вынырнули и другие образы той части ее прошлого, выбитые из осевшего ила ощущением теплых трусиков на заднице Бридж.