– Пардон? – сказал Джек, недоумевая.
– Ми-ми-ми-ми-ми-ми, – пропел Люк, словно настраиваясь на исполнение Nessun Dorma[53]. – Извини, не смог удержаться. В любом случае скажи мне, что побудило тебя вывести «Баттерли» из зоны комфорта и превратить его в такую громадину, Джек? – Он перебросил ему пакет с ростками для готовки.
– Я просто увидел потенциал…
– Настоящая причина, Джек. Что заставило твое страстное желание преуспеть гореть так яростно?
Джек положил книгу на полку, чтобы не испачкать ее, и взялся за нож.
– Я не уверен. – Это была очевидная ложь.
– Ладно, – произнес Люк, решив обменять правду на правду, – для меня это была месть Бридж. Я хотел, чтобы она не только забрала свои слова назад, но и отказалась от них с тошнотворной завистью, а потом забрала снова. Я хотел показать ей, из чего сделан. Ненависть – неплохое топливо, так я думал. Впрочем, возможно, это была не ненависть, а боль. Вот что включило во мне зажигание. Теперь ты.
– Ладно, хорошо. Мой отец, – сказал Джек. – Я хотел, чтобы он гордился мной. Это было моим топливом. – Он нервно рассмеялся и поскреб затылок, прежде чем продолжить. – Звучит жалко, не так ли? Взрослый мужчина хочет, чтобы отец обратил на него внимание. Я никогда не знал, что он на самом деле чувствует ко мне, понимаешь? Долгое время я думал, что он отправил меня в школу, чтобы я не крутился рядом.
– Вовсе нет, – ответил Люк. – Я понял. По иронии судьбы отчужденность твоего отца, вероятно, помогла тебе сделать этот бизнес таким, какой он есть сегодня. Может быть, если бы он осыпал тебя любовью, ты бы не стал так стараться, чтобы он тобой гордился.
Джек подумал об этом, потом отбросил эту мысль.
– Может быть, если бы я знал, что он меня любит, я бы старался еще больше.
Люк одарил его язвительной улыбкой.
– Ты никогда не узнаешь. Все, что ты знаешь, это то, что ты – именно ты! – сделал «Баттерли» процветающим. Господи, Люк, два миллиона булочек в день, это же просто вау. А вот тебе изречение из моей философской книги: работай, чтобы жить, а не живи, чтобы работать. И Чарли прав насчет требований: тебе нужен партнер, но твоей миссис будешь нужен ты. Убедись, что она не осталась на заднем плане, питаясь крохами твоего внимания, в то время как ты отдаешь целый кекс людям, с которыми ведешь дела. Найди баланс. И вообще, Джек, в самом хорошем смысле… займись своей жизнью.
Джек кивнул. Люк только что раскрыл шаблон, по которому жил его отец. Человек, который умер богатым, горьким, несчастным, успешным… И очень одиноким.
– Так что же вы, мои слушатели, получили на Рождество? – спросил радио-Брайан у своей аудитории. – Я получил немного брюта – на Рождество всегда приятно получить что-то настолько приятно пахнущее, не так ли – и книгу с очень интригующим названием: «Мандолина капитана Корелли». Интересно, о чем же это?
– Наверняка он слышал о ней. – Бридж скривила губы, как Элвис. – Я думала, все слышали.
– Я думал, это «Мандарин капитана Корелли», – сказал Люк. – Разве это не про итальянца, который любит апельсины?
– Идиот, – произнесла Бридж.
– …И мой любимый шоколад – огромный «Тоблерон»[54], – продолжил Брайан.
– Он никогда не сможет откусить его одними деснами, – заметил Чарли, полируя столовые приборы чайным полотенцем «Йоркширский сувенир», прежде чем поставить их на стол. – В итоге он просто отпилит себе половину лица. Я бы решил, что лучше бы ему подарили что-нибудь более щадящее, например, турецкие лакомства, если только миссис радио-Брайан не наслаждается шоу.
– Или желе из фруктов, – вставил Робин, недавно прибывший из кухни. Он заглядывал туда, чтобы проверить индейку.
– Да, потому что ничто так не говорит о твоих чувствах, как подарок в виде желе, – ответил Люк.
Бридж заметила, что голова Мэри слегка дернулась в ответ. А вот у Джека – нет.
– Ленивый подарок, – сказал Робин. – Племянница Чарли Роза всегда покупает ему коробку с чем-то ненужным на Рождество. Она ни разу не потратила время, чтобы спросить меня, что ему нравится.
– Хорошо, что еще можно назвать дерьмовыми подарками? – спросил Люк, сидя у камина с предпраздничным бокалом хереса. Мэри настояла на том, чтобы они все выпили по бокалу. «Ничто так не возбуждает предвкушение рождественского ужина, как аромат хереса», – сказала она.
– Я знаю. Духи – как удар ножом из темноты, – сказал Чарли. – Никто не должен покупать духи для кого-то другого, не зная, что ему подойдет. На Робине Arpège[55] пахнет божественно, и я его обожаю, но на мне больше похож на кошачью мочу.
– Чарли всегда дарит лучшие подарки, – похвастался Робин, поглаживая свою недавно украшенную руку. Люк снова присвистнул; Робин демонстрировал ее с тех пор, как они с Чарли спустились.
– А Джек дарит хорошие подарки? – спросила Бридж у Мэри, нагло сверкая глазами. Мэри могла бы запустить в нее подушкой.
– Э-э-э, да, – ответила она. – Очень милые. Кто-нибудь хочет подзаправиться?
– Я собираюсь проверить свой трайфл[56], – сказал Люк.
– Ты приготовил трайфл? – Чарли задохнулся от радости. – Пожалуйста, скажи мне, что в нем есть херес.
– Конечно. Рождественский ужин не может быть без трайфла, а трайфл не может быть без хереса, – последовал ответ.
– Еще хереса? – спросил Робин. – Разве тебе недостаточно, Чарльз?
– Недостаточно. Положи, пожалуйста, вишни сверху, Люк.
– Специально для тебя, Чарли, – пообещал Люк и поднялся со стула. С тех пор как Мэри рассказала им о Чарли, Люк забрал себе все кухонные дела.
– Помните те кубики для ванны, которые обычно дают в подарок и по которым нужно было бить молотком? – сказала Бридж. – Те, которые никогда не растворяются как следует.
– Да, именно такие мне покупает племянница Чарли каждое Рождество. – Робин фыркнул. – Если на них сесть, они впиваются в задницу, словно шрапнель.
Мэри хихикнула и тут же закашлялась, потому что херес попал ей в нос.
– Наша уборщица Дотти всегда приносит нам большую коробку Quality Street[57]. Мы их обожаем.
– Когда открываешь банку Quality Street, тебя тут же окутывает запах Рождества, – сказало радио Брайана, как будто присоединяясь к разговору.
– К сожалению, такого эффекта не добиться от пластиковых банок, в которых они продаются сейчас, Брайан, – ответил Робин. – Это не то же самое.
Бридж снова устроилась в кресле. Наступило Рождество, и она чувствовала себя именно так, как и должна была. Не хватало только каштанов, жарившихся на открытом огне, который бы весело потрескивал. Херес успокаивал ее, она не помнила, чтобы успокаивалась так в течение многих лет, и ее мысли устремились на юг, к Бену. На Рождество она купила ему ручку «Монблан»[58] – он всегда хотел такую, но никогда бы себе не купил. Он заслужил это: он был самым добрым, самым милым человеком, которого она знала. Она надеялась, что он не ел рождественский ужин в одиночестве и отважился, несмотря на погоду, поехать к своей сестре и ее семье, которые жили менее чем в километре от дома.
Чарли уронил вилку и чуть не упал, пытаясь ее поднять. Мэри сразу же вскочила, чтобы помочь.
– Спасибо, Мэри. Знаешь, у меня никогда не было детей, но, если бы они были, я бы хотел такую дочь, как ты. Я думаю, что твоим родителям очень повезло.
Мэри просияла.
– О, спасибо, Чарли. Это так приятно слышать.
– Важно говорить все, что возникает в твоем сердце, – ответил он. – Никогда не знаешь, что ожидает тебя за углом.
Робин кивнул в знак согласия. Он был так рад, что утром у них состоялся «тот самый» разговор.
Он оказался не таким мрачным, как он ожидал, к тому же это очень утешило Чарли. Да и его самого. Теперь он не будет сожалеть о том, что не признался Чарли в чувствах; он произнес важные слова, которые томились невысказанными в его собственном сердце.
– Полагаю, ни у кого из вас нет детей? – спросила Бридж.
– Нет, но я бы хотел их иметь, – сказал Чарли. – Когда я был молодым, идея о том, что гей может воспитывать ребенка, не рассматривалась. Сейчас мир гораздо более терпим к нам, чем тогда. Когда мне было восемнадцать лет, я улыбнулся прохожему в парке. Он не только сильно избил меня, но и арестовал, сказав, что я приставал к нему. Какая наглая ложь! Я провел три месяца в тюрьме. Судья решил, что я представляю опасность, заражая мужчин гомосексуализмом, что бы это ни значило. В то ужасное время я и подумать не мог, что когда-нибудь мужчины смогут вступать в брак и воспитывать детей вместе.
Он вздрогнул, когда ужасные воспоминания всплыли на поверхность.
– Ваши семьи поддерживали вас? – спросила Мэри и Чарли, и Робина. Ужасно было думать, что такие архаичные взгляды на самом деле существовали когда-то.
– Не меня, – сказал Робин. – Я был единственным ребенком и большим разочарованием. Когда я рос, никто не замечал слона в комнате. Отец заставлял меня заниматься боксом и играть в футбол. Если бы он мог вколоть мне тестостерон, он бы это сделал. Однажды, когда он выпил слишком много, он спросил меня, предпочитаю ли я мальчиков девочкам, и сказал, чтобы я был с ним откровенен. Так я и сделал. И в течение часа меня вышвырнули вместе с чемоданом. Мне было семнадцать. Они продолжили ходили в церковь, собирали деньги для бедных, слушали проповеди о доброте и терпимости, но при этом отвернулись от своего единственного ребенка. Моя двоюродная сестра сообщила мне, когда умер мой отец, но в завещании было написано, чтобы я не приходил на похороны. Я связался с матерью после почтительного периода ожидания, но… – Он сделал паузу, вздохнул. – Она не захотела меня знать. Я был мертв для нее. Она также написала в своем завещании, чтобы я не приходил на ее похороны. И это было в 1980-х.