В тот день — и в дни, которые последовали за ним (а их набралось ни много ни мало одна тысяча девяносто восемь), — Николас искренне верил, что дальше будет только хуже. Что он обречён просыпаться в слезах до конца своей жизни, виня себя за то, что бросил маму, пусть он и думал, что она бежит за ним.
Каждую ночь Николас молился, чтобы она вернулась.
А Джоэл продолжал твердить, как мальчик похож на свою мать. Но Николас не был таким румяным, поэтому иногда натирал щёки клюквой и гляделся в озеро. И тогда ему чудилось, что там, в мутной воде, не его отражение, но мама смотрит на него будто из сна.
— Знаешь, папа, — сказал он однажды, наблюдая, как отец рубит дерево, — слёз, которые я наплакал, хватило бы, чтобы наполнить этот колодец.
— Мама бы очень огорчилась, что ты плачешь. Она бы хотела, чтобы ты был счастливым. И весёлым. Она была самым счастливым человеком, кого мне доводилось встречать.
На следующее утро Николас проснулся — и не заплакал. Он решил, что не проронит больше ни слезинки. И ставший уже привычным кошмар о том, как мама падает, падает, падает в колодец, почему-то перестал его мучить. Тогда Николас понял, что в мире может случиться всякое, даже самое страшное и ужасное, но жизнь будет идти своим чередом. И мальчик пообещал себе, что когда вырастет, постарается быть похожим на мать. Он станет таким же ярким, добрым и полным счастья.
И тогда она навсегда останется с ним.
Окон в камере не было.
Дверь сколотили из крепких досок и кованого железа. К тому же за ней стояли стражники. Николас торчал в промозглой круглой камере, как ось в колесе, не в силах оттуда выбраться. За покрытыми сажей стенами раскинулся целый мир — мир лесов и озёр, гор и надежд. Теперь он принадлежал другим людям. Не ему. Но — удивительное дело! — Николас не чувствовал себя несчастным. Может, немного напуганным — и всё. Он почему-то не терял присутствия духа. Его вдруг начал разбирать совершенно неуместный в этой ситуации смех.
Невозможно.
Так вот о чём говорил Отец Топо.
Вот в чём заключается суть магии! В том, чтобы невозможное делать возможным.
Способен ли он, Николас, на настоящее волшебство?
Мальчик снова уставился на маленький кружок дымохода. Он сосредоточился на тёмном туннеле и на том, как сквозь него пробраться. Тьма, клубившаяся в печной трубе, была сродни тьме в колодце. Николас подумал о маме, которая падала вниз, и представил, как представлял много раз до того, что всё происходит наоборот — и она возвращается к жизни. Он вспомнил последнюю встречу с бурым медведем — ведь он тогда совсем не испугался, и зверь ушёл, а не напал на него.
Разум Николаса продолжал твердить, что это невозможно, но мальчик всё смотрел и смотрел на дымоход, и в груди его медленно разгоралась надежда. А вместе с ней — желание. Николас подумал о всех несчастных эльфах в Главном зале. О грустном лице отца в тот день, когда он вышел из дома и отправился на север. Он вспомнил тётю Карлотту, которая выгнала его спать на улице. Подумал о человеческих бедах и горестях. А ещё — о том, что всё может быть иначе. Что в глубине души люди и эльфы совсем не злые, просто сбились с пути. Но усерднее всего Николас думал о том, как выбраться из башни. И о маме, которая улыбалась, смеялась и радовалась жизни, несмотря ни на что.
Внезапно Николас снова поймал то необычное чувство, которое охватило его при встрече с Отцом Топо и Малышкой Нуш: словно по телу заструился тёплый сироп. Его переполняли неудержимая радость и надежда, хотя надежда, должно быть, давно не заглядывала в тёмную башню. И не успел Николас опомниться, как оторвался от пола. Он медленно поднимался вверх, над Себастианом и Пикси Правды. Он чувствовал себя лёгким, как пёрышко, пока не ударился головой о потолок, — как раз рядом с дымоходом. После этого Николас рухнул вниз — прямо на спящего тролля.
— Сегодня уже не есть Рождество. Сегодня уже после Рождества, — провозгласил Себастиан, потирая кулачищем глаза. — Так что я тебя убивать.
Вспугнутая суматохой Пикси Правды тоже проснулась.
— Ура! — воскликнула она. — В смысле, технически сегодня канун Рождества, но всё равно ура!
Николас кинулся вперёд и выхватил у пикси разрыв-траву. Он ткнул ею в Себастиана, но отнюдь не жалкий листок заставил громилу-тролля отступить. Нет, его ошарашило то, что Николас снова повис в воздухе.
— Ты делать волшебство. Почему ты сидеть здесь, если уметь волшебство?
— Вот я сейчас задаюсь тем же вопросом, — признался Николас.
— Эй! — завопила Пикси Правды. — А ну спускайся и отдай мой листик!
— Держитесь от меня подальше! — выкрикнул Николас, искренне надеясь, что голос его звучит достаточно грозно.
— И как ты себе это представляешь? Мы же в камере, — напомнила ему пикси.
А Себастиан бесцеремонно схватил его за ногу и попытался притянуть к земле.
— Ой, как весело! — И Пикси Правды захлопала в ладоши, улыбаясь от остроконечного уха до остроконечного уха. — Обожаю трагедии!
Себастиан стиснул ногу Николаса с такой силой, будто кулаки у него были из камня.
— Отстань, — просипел от натуги мальчик, но всё было без толку. Мама в его мыслях снова падала, а не взлетала, и волшебство, которому и так было нелегко бороться с троллем, начало слабеть. Затем что-то сдавило шею Николаса — Себастиан вспомнил, что у него есть ещё одна, свободная рука.
— Не могу… дышать… — прохрипел мальчик, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
И каменная хватка вдруг разжалась.
— Я тут подумать, — как ни в чём не бывало заявил Себастиан. — Лучше я тебя съесть. Зуб у меня всего один, но дело своё он знать.
Тролль распахнул зловонную пасть и уже собрался впиться в Николаса единственным зубом, как мальчик запихнул ему в рот разрыв-траву. Пикси Правды снова захлопала в ладоши.
— Эй! — окликнул их стоявший за дверью стражник. — Что у вас там происходит?
— Ничего! — живо отозвался Николас.
— Ничего! — повторил за ним Себастиан.
Пикси Правды зажала ладонями рот, но тщетно.
— Человеческий мальчик летает по воздуху, а Себастиан пытается его съесть. Но мальчик засунул ему в рот разрыв-траву, и я жду не дождусь, когда у Себастиана взорвётся голова! — выпалила она.
— Тревога! — завопил стражник. — В печной комнате беда!
По винтовой лестнице дробно застучали эльфийские башмаки, и тролль отступил к стене. Лицо его вдруг задрожало. Себастиан заметно встревожился.
— Что происходить? — озадаченно спросил он.
Николас услышал, как заворчал тролльский желудок. Хотя звук больше походил не на ворчание или бурчание, а на грохотание.
Грохотание близкого грома.
Николас обнаружил, что стоит на полу и никто его не держит.
— Мне жаль, — сказал он Себастиану.
— Он сейчас взорвётся! — завизжала от восторга Пикси Правды. — Лучшее рождественское представление, что я видела!
Рокот внутри тролля всё нарастал и нарастал: теперь он уже доносился не из живота, а из головы. Щеки Себастиана надулись, лоб вспучился, а губы и уши распухли так, словно его искусали невидимые пчелы. Голова тролля стремительно увеличивалась в размерах — она уже с трудом умещалась на плечах, и Себастиан пошатывался под её весом. А пикси всё хлопала и хлопала в ладоши.
— О, это будет знатный взрыв! Такого я ещё не видела!
Стражники снова топтались за дверью: судя по звяканью ключей, они никак не могли подобрать нужный.
Себастиан попытался что-то сказать, но язык тролля тоже распух. Сейчас он торчал изо рта, напоминая большой красный башмак.
— Буб-буб-бубуб, — вот и всё, что Себастиану удалось произнести.
Тролль обхватил голову огромными ручищами. Глаза его стали такими большими, что, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Впрочем, один и в самом деле выскочил и прикатился под ноги к Николасу. Теперь он лежал там, поглядывая на мальчика, и выглядел на редкость омерзительно.
Пикси Правды при виде выпавшего глаза зашлась в истерике.
— Невероятно! — визжала она. — Нет, я не должна смеяться. Плохая пикси, плохая! Но это просто…
Она вдруг замолчала, и лицо её обрело задумчивое выражение.
— Что такое? — спросил Николас.
— Я только что обмочилась со смеху, — ответила пикси и снова принялась хихикать.
— Что у вас там творится? — прокричал стражник.
— Я бы на вашем месте не торопилась открывать! — ответила пикси. — Сейчас тут будет взрыыы…
Как раз в этот миг голова Себастиана действительно взорвалась — с громким влажным бумом. Багряная кровь и ошмётки зелёных мозгов оросили стены и пол камеры. Николас и Пикси Правды тоже стояли, выпачканные с головы до ног.
— Вос-хи-ти-тель-но! — выдохнула пикси, хлопая уже порядком отбитыми ладонями. — Браво, Себастиан!
Тролль ничего ей не ответил — и не потому, что ему недоставало воспитания, но потому, что ему недоставало головы. От него осталось лишь большое тело с толстыми ручищами. И тело это медленно заваливалось на Пикси Правды, которая зажмурилась от смеха и ничего не видела. Поэтому Николас кинулся к пикси и буквально выдернул её из-под обезглавленного тролля. Тот рухнул на пол, расплющив выпавший глаз.
— Ты спас мне жизнь, — сказала Пикси Правды чуть-чуть влюблённо.
— Всегда пожалуйста.
В замке камеры наконец щёлкнул ключ. Николас закрыл глаза, чувствуя, как к горлу подкатывает паника. Усилием воли он отогнал её прочь.
— Ты сможешь, — сказала пикси.
— Смогу?
— Ну конечно, сможешь! — Пикси Правды ничуть в нём не сомневалась.
Когда дверь распахнулась, Николас уже снова висел в воздухе.
— Эй! — заорал один из стражников.
Николас живо припомнил слова Отца Топо: «Нужно закрыть глаза и пожелать чего-то всем сердцем». А вдруг желание — это, по сути, всего лишь хорошо нацеленная надежда?
Если хорошенько чего-то пожелать, всё может случиться. Николас подумал о том, как Отец Водоль двигал мебель силой мысли. Кто знает, вдруг у Николаса тоже получится раздвинуть трубу?