— Привет, Кип, — сказал Отец Рождество, стряхивая пыль с карнавальной маски, которую только что нашёл под обломками. — Получится починить сани?
Кип покачал головой.
— Нет. Это невозможно.
Отец Рождество досадливо поморщился.
— Да что ж сегодня все ругаются?
В ответ Кип принялся объяснять, почему это невозможно.
— Компас сломан, рама вдребезги, сиденья исчезли, от оленьей упряжи остались одни ошмётки, преобразователь надежды и двигатель сгорели, спидометр треснул, альтиметр разбился, ходовая часть восстановлению не подлежит, тормоза заклинило, ручное управление вышло из строя. А, ещё часы пропали.
Отец Рождество кивнул.
— Но всё остальное в порядке?
— Они даже в воздух не смогут подняться, не то что облететь вокруг света.
Отец Рождество задумчиво посмотрел на маску, которую всё ещё держал в руке. Это была скорее заготовка для маски: украсить её не успели.
— Спасибо, Кип. Я тебя понял.
Он тяжело опустился на снег и принялся размышлять, что же делать. Отец Топо принёс ему чашку горячего шоколада. Отец Рождество заметил в руках у эльфа свежий номер «Ежеснежника».
— Дай-ка поглядеть, — попросил он.
Старый эльф неохотно протянул ему газету.
«УЖАСНЫЕ ТРОЛЛИ УНИЧТОЖИЛИ РОЖДЕСТВО», — кричал заголовок.
— Отец Водоль знает, как обнадёжить народ, — хмыкнул Отец Рождество.
Отец Топо улыбнулся.
— Несчастья хорошо продаются, — ответил он. — Но послушай, боюсь, сейчас он прав. Лучше оставь эту затею.
— А как же дети?
— Вряд ли они успели забыть Рождество с прошлого года. Придётся потерпеть. В следующий раз наверстаем.
— А если нет? — спросил Отец Рождество.
Отец Топо не нашёлся с ответом. Хотя обычно у него находился ответ на всё.
Глава 16
Отец Рождество направился к оленям, аккуратно перешагивая через трещины в земле. По животным было заметно, что они ещё не пришли в себя после случившегося.
— Выше нос, рогатушки. Знаю, денёк выдался непростой, но мы должны постараться и вести себя, как обычно. Вы со мной?
Олени избегали встречаться с ним взглядом. Блитцен жевал снег. Купидон и Комета нервно жались друг к другу. Резвая укусила Грозу за ухо просто потому, что та понюхала её хвост. Вихрь нервно выписывал круги. Скакун внимательно изучал свои копыта.
— Да, саней у нас больше нет, и подарков на всех не хватит. Но я хочу порадовать столько детей, сколько смогу. Без вашей помощи не обойтись. Придётся лететь верхом. Ночь будет жаркой, и мне нужен кто-то, кто верит, что у нас всё получится.
Олени переглянулись, потом посмотрели на Отца Рождество. В глазах Скакуна читалось: «Ты, должно быть, шутишь».
Но затем, к великой радости Отца Рождество, Блитцен выступил вперёд.
— Ты настоящий друг, Блитцен, — шепнул Отец Рождество на ухо оленю и попытался на него взобраться. Увы, он не ездил верхом уже много лет, так что подрастерял сноровку и теперь спикировал головой вниз с другой стороны. Комета хихикнула. Однако Отец Рождество не смутился, а со второго раза вышло лучше.
— Вот так. Легче лёгкого, — сказал он и поднял глаза к небу, выискивая проблески Северного сияния. Нужно подняться очень высоко, чтобы окунуться в него целиком и покрыться частичками волшебства и надежды, которые наполняют воздух на Рождество. Тогда чудо сделается возможным, и время остановится. В Рождественскую ночь небо над Эльфхельмом обычно пылало зелёным, пурпурным и синим, но сегодня в нём не было ничего, кроме темноты, луны и звёзд. Это было самое обычное небо — без малейших признаков волшебства.
Отец Рождество достал из кармана часы. Неумолимые стрелки показывали десять минут Пора Спятого.
Невозможность — это всего лишь возможность, которую ты ещё не увидел…
— Давай, Блитцен, мы справимся. Вперёд, на поиски Северного сияния!
Блитцен пустился в галоп. Он бежал, и бежал, и бежал. Он был самым сильным оленем в упряжке, а в скорости уступал только Вихрю. У Отца Рождество ветер засвистел в ушах. Блитцен играючи перескакивал оставленные троллями трещины и разломы.
Отец Рождество наклонился и ухватился за оленьи рога.
— Отлично, Блитцен, а теперь лети. Взлетай! У тебя получится!
Блитцен старался изо всех сил, в этом не было никаких сомнений. Но стараться и лететь — это две большие разницы. Даже Отец Рождество забеспокоился, когда они приблизились к замёрзшему озеру на краю Оленьего луга.
— Давай же, Блитцен!
И Блитцен взлетел. Топот копыт по снегу сменился тишиной. Перебирая ногами по воздуху, олень поднимался всё выше и выше.
— Да, Блитцен! Мы сделали это!
Отец Рождество посмотрел на юг, где в ночи темнели руины Эльфхельма. Как будто злой ребёнок построил игрушечную деревню, а потом взял и разломал её в припадке ярости. Над развалинами одиноко возвышалась редакция «Ежеснежника». «Должно быть, дело в дорогих строительных материалах, которые использовал Отец Водоль, — подумал Отец Рождество. — Пряники усиленной крепости».
Вдруг Блитцен начал снижаться.
— Эй, что случилось? Мы должны лететь вверх! — переполошился Отец Рождество.
Но они теряли высоту, причём очень быстро. Замёрзшее озеро стремительно надвигалось. Блитцен никогда не был поклонником фигурного катания, так что ему стоило больших трудов устоять на льду. Копыта оленя разъезжались во все стороны, пока он отчаянно пытался удержать равновесие и затормозить.
Наконец они врезались в берег, и Отец Рождество, неуклюже кувырнувшись в воздухе, плюхнулся в большой сугроб. Следующие несколько минут он лежал там неподвижно, глядя в лишённое волшебства небо, и думал о письме Амелии, которое до сих пор хранил в кармане. Теперь он уже и сам не верил, что сможет на него ответить.
Глава 17
Работный дом оказался пугающим местом. Он стоял на отшибе, словно другие дома боялись к нему приближаться. За чёрными металлическими воротами виднелась угрюмая дверь болотного цвета. Над домом нависли тяжёлые облака, отчего он ещё больше походил на тюрьму.
— Спасибо, констебль Нюхлз, дальше я сам, — сказал мистер Мор и дал полицейскому монетку.
— О, благодарю вас, сэр, благодарю! — И констебль Нюхлз посмотрел на Амелию: — Делай, что велит тебе добрый мистер Мор.
— Я сюда не хочу! — закричала Амелия, когда ворота со скрипом затворились, лишая её всякой надежды.
Мистер Мор потащил девочку к работному дому.
— Никто не хочет, — буркнул он, почёсывая сломанный нос. — В том-то и дело.
Им навстречу вышла женщина в тёмно-синем платье с накрахмаленным воротником. Невысокая, худая, с тяжёлым подбородком, она выглядела так, будто откусила лимона. Увидев Амелию, она втянула носом воздух, и на лице у неё появилась гримаса отвращения.
— У нас новенькая, миссис Резче.
— Что это ещё за отрепье?
— Говори! — рыкнул мистер Мор, подкрепляя слова ударом трости.
— Меня зовут Амелия.
— Амелия? — переспросила миссис Резче. — Похоже на «милая». Но, боюсь, нелегко будет сделать что-нибудь милое из такого исходного материала.
Тихий смешок, сорвавшийся с её губ, последовал за Амелией, как призрак утраченного счастья.
Каким бы жутким ни казался работный дом снаружи, внутри он был ещё страшнее. Он будто весь состоял из острых краёв и углов. Коридоры вели в общие спальни и комнаты для работы. Стены были выкрашены в самый унылый оттенок коричневого, какой Амелия только видела в жизни. От одного взгляда на него сердце наливалось грустью. Измождённый старик с печальным лицом возил по стене малярной кистью. Амелия покосилась на банку в его руках. Надпись на этикетке гласила: «Унылая коричневая краска».
Казалось, в этом месте никто и не помнил про Сочельник.
— Здесь всегда найдётся работа, — с явным удовольствием сказал мистер Мор. — Оставляю девочку на вас, миссис Резче.
Он повернулся к Амелии.
— Мне пора домой. Вечером должен прийти трубочист. Он гораздо лучше той бестолочи, что занималась моим дымоходом в прошлый раз.
С этими словами мистер Мор ушёл.
— Ну что ж, — сказала миссис Резче. — Пора тебя отмыть.
Она подвела девочку к деревянной двери, с которой струпьями облезала краска. За ней обнаружилась большая промозглая комната с ванной посередине. Из пятен сырости на стенах легко можно было составить карту мира.
Миссис Резче проследила за тем, чтобы Амелия приняла самую холодную ванну в своей жизни. Даже слёзы не смогли согреть ледяную воду. Затем женщина протянула ей что-то, по виду напоминавшее мешок.
— А это зачем? — спросила Амелия.
Миссис Резче сердито покачала головой.
— В работном доме вопросов не задают.
Но Амелия и сама уже догадалась, что это не мешок, а её новая одежда. Она натянула жуткую бесформенную хламиду и поёжилась.
— Колется, — пожаловалась девочка.
Миссис Резче довольно кивнула и принялась грубо расчёсывать волосы Амелии.
— Прекратите! — закричала девочка. — Отстаньте от меня, вы… — Она уже не соображала, что говорит. Амелия устала и была сама не своя от горя. У неё выдался худший день в жизни, и, когда миссис Резче в очередной раз дёрнула её за волосы, у девочки вырвалось: — Чудовище!
Миссис Резче пришла в ярость. Она схватила кусок мыла, который лежал на краю ванной, и крикнула:
— Открой рот!
— Нет, — сказала Амелия и крепко сжала губы.
— Гадкая девчонка! Живо открывай рот, а не то запру тебя в подвале!
Амелия нехотя повиновалась, и мерзкая миссис Резче намылила ей язык. Девочка зажмурилась от отвращения. Рот наполнился вязким мыльным вкусом, её затошнило, но Амелия не собиралась показывать миссис Резче, как ей плохо. Чтобы успокоиться, она начала выдумывать и выкрикивать разные обидные прозвища — правда, только в своей голове.
Чудовище!
Ведьма!
Старая форточка!
Дырявая волынка!
Перечница!