— Держись от неё подальше! — зашипела она. — Эта девочка опасна! Она здесь чужая!
Маленькая эльфа испуганно вытаращилась на меня, а потом громко заревела. Её пронзительные завывания острыми когтями рвали мне душу и барабанные перепонки.
Я опустила голову и зашагала вперёд, ни на кого не глядя.
Эльфы в очереди к газетному киоску оживлённо зашептались, завидев меня. За прилавком стоял добрый старый эльф с торчащими из-под колпака клочками седых волос. Он посмотрел на меня с неподдельным сочувствием и сказал:
— Прости, милая. Я это не пишу, только продаю.
— Всё в порядке, — ответила я, старательно сдерживая слёзы, хотя печаль внутри росла, как тесто, в которое бухнули слишком много дрожжей.
Увы, долго сдерживаться не получилось. Слёзы прорвались и горячими ручейками потекли по щекам. И я пустилась бежать.
— ДА! БЕГИ ОТСЮДА! — крикнул кто-то мне вслед. — НАМ ЗДЕСЬ НЕ НУЖНЫ ТАКИЕ, КАК ТЫ!
Я пробежала мимо Шоколадного банка и Музыкального магазина Матушки Кутерьмы, мимо обувной лавки «БАШ! МА! КИ!» и магазина одежды «Красный и зелёный», мимо волшебного книжного, который так и назывался «Волшебные книги», и опомнилась только на Оленьем лугу. Здесь не было эльфов, только олени, а олени, как известно, газет не читают. Я почувствовала себя в безопасности, но не остановилась, а продолжила бежать. Блитцен отвлёкся от выкапывания лишайника и проводил меня озадаченным взглядом. А я всё бежала и бежала, пока не добралась до дома. Я постучала, но мне никто не открыл, и я постучала ещё раз, а потом ещё и ещё, пока не вспомнила, что в Эльфхельме никто не запирает двери. Тогда я повернула ручку, вошла в дом и расплакалась. Я плакала, и плакала, и плакала.
Капитан Сажа спал в корзинке возле разлапистой ёлки в гостиной. На стенах висели рождественские украшения. Огонь в камине не горел. Я тупо уставилась на тёмный очаг — отчего-то его вид меня успокаивал. Я подошла поближе, присела на корточки и какое-то время просто смотрела в темноту. Потом до меня донеслись шаги — кто-то шёл по тропинке к дому. Бросив взгляд в окно, я увидела Мэри: она шагала с корзинкой, что-то напевая себе под нос.
Должно быть, она ходила в Лесистые холмы собирать ягоды для рождественского пирога.
Мэри не видела, как я зашла в дом.
И я пока не хотела с ней встречаться. Мне вообще меньше всего хотелось с кем-то разговаривать.
Я не хотела плакать перед Мэри, не хотела, чтобы она печалилась и переживала из-за меня. Но я знала, что скоро она откроет дверь и войдёт в гостиную.
И тогда я сделала то, что умела лучше всех в мире — полезла в дымоход.
Дом Отца Рождество строили с учётом человеческих размеров, и дымоход в нём мало отличался от тех, что мне приходилось чистить в Лондоне. Забравшись повыше, я упёрлась ногами и спиной в покрытые сажей стенки и зависла в пропахшей дымом пустоте, прижав колени к груди.
И позволила себе поплакать вволю.
Мне хотелось навечно остаться в уютном полумраке, где я никого не могла потревожить, никому не могла навредить.
Пока я плакала, на меня снизошло озарение: мне нигде нет места. И как бы я ни старалась, это не изменится. Когда я жила в работном доме, Иеремия Мор ненавидел меня больше остальных. Даже там меня не приняли. А до работного дома я была девочкой-трубочистом, и другие дети сторонились меня. И теперь это повторяется, повторяется в Эльфхельме, когда я уже поверила, что моя жизнь отныне будет полна радости и чудес. В Эльфхельме, где я надеялась обрести счастье.
Но я плакала не от жалости к себе.
Ладно, не только от жалости к себе.
Я плакала из-за того, что по моей вине у Отца Рождество прибавилось забот. Что, возможно, теперь на него ополчится весь город.
Тщетно пытаясь унять рыдания, я услышала, как кто-то зовёт меня.
— Амелия?
Я наскоро вытерла глаза и посмотрела вниз. Мэри залезла в камин и взирала на меня со вполне понятным удивлением.
— Милая, что ты там делаешь?
— Просто хотела побыть одна, — хрипло ответила я.
— Нам всем порой хочется побыть наедине со своими мыслями. Уж мне-то точно. Но я не лезу в дымоход, а иду в свою комнату и закрываю дверь.
— Мне нравятся дымоходы, — откликнулась я. — Здесь я хотя бы знаю, что делать.
— Вылезай оттуда, поешь ягод и расскажи мне, что случилось.
Я сделала, как сказала Мэри.
— Ты только посмотри на себя, — ахнула Мэри, когда я вылезла из камина. — Вся в саже и в слезах.
Я нашла своё отражение в зеркале. На щеках темнели чёрные полосы.
— Амелия, что случилось? — с неподдельной тревогой в голосе спросила Мэри.
Я подумала о первой полосе «Снежной правды». О разбитых санях. О школе. О Мастерской игрушек. О том, как меня едва не съела говорящая сосна. Подумала об Отце Водоле, который с самого начала затаил на меня злобу. Об эльфах, которые стояли в очереди за газетой и таращились на меня.
— Много чего случилось, — выдохнула я.
И рассказала обо всём, что камнем лежало у меня на душе. А когда Отец Рождество пришёл домой, Мэри пересказала всё ему.
Хотя Отец Рождество и так уже знал.
— Я видел газету, — сказал он, тяжело опускаясь в кресло-качалку. Капитан Сажа привычно запрыгнул к нему на колени и замурчал. — Отец Водоль опять взялся за старое.
— Простите меня, — пробормотала я, шмыгнув носом. — Мне не следовало оставаться в Эльфхельме. Я должна вернуться в Лондон. Отец Рождество, ты сможешь сегодня отвезти меня туда?
— Амелия, не говори глупостей! — воскликнула Мэри.
— Но мне здесь не место!
— Чепуха, — сердито фыркнул Отец Рождество.
И в этот самый миг мимо дома прошёл эльф-коротышка в бело-зелёной шляпе. Увидев меня в окно, он крикнул:
— Тебе здесь не место!
Отец Рождество кинулся к двери, распахнул её и заорал:
— Проваливай отсюда и слова свои вонючие забери, Сосулий! Это отравленным вракам Отца Водоля здесь не место!
— Прости, Отец Рождество, — отозвался Сосулий. — Но человеческая девочка задумала разрушить Эльфхельм. Так в «Снежной правде» написали, а разве будут в «Снежной правде» писать неправду? Но мы ей не позволим!
Через открытую дверь я видела, что вокруг дома Отца Рождество собираются эльфы. Мог ли этот день стать ещё хуже?..
Глава 15
Прожив год бок о бок с эльфами, я узнала, что они любят собираться толпами — и делают это при каждом удобном и неудобном случае. Если на улице стоят два эльфа, можно поспорить на тысячу золотых монет, что через минуту их будет тридцать, а через десять минут — три сотни. Толпа у дома Отца Рождество росла с каждой секундой.
— Правда в том, — сказал Отец Топо, поднявшись на порог, — что Отец Водоль снова пытается отравить нам мозги своей ложью. Кажется, мы обошлись с ним слишком мягко.
Отец Рождество вздохнул.
— Мы уволили его с поста главного редактора и отправили жить на Очень тихой улице, — напомнил он.
— И этого явно было недостаточно, — веско заметил Отец Топо. — От него всегда были одни неприятности. В тюрьме ему самое место, Отец Рождество. Вот как только узнали, что он натравил на нас троллей, так сразу и надо было бросить его за решётку.
— Ну-ну, Отец Топо, — покачал головой Отец Рождество. — В тюрьме никому не место. Мы в Эльфхельме так не поступаем с тех самых пор, как… как… как Отец Водоль запер в камере меня, когда я был ребёнком. К тому же сейчас нам не в чем его обвинить.
— А стоило бы! — с горечью отозвался Отец Топо. Его седые усы понуро повисли. — Теперь почти весь Эльфхельм читает «Снежную правду». Первый номер поступил в продажу всего пару часов назад, а газета уже стала самой популярной в городе. И то, что у «Ежеснежника» осталось каких-то семнадцать читателей, нисколько не помогает. Бедная Нуш.
— «Ежеснежник» скучный! — выкрикнул один эльф из толпы.
— И в нём никогда не пишут правду! — завопил другой.
— Верно, — поддакнул Сосулий. — Ни единого слова правды. Поэтому «Ежеснежник» такой скучный.
— В «Ежеснежнике» печатают правду и ничего, кроме правды. Во всяком случае, теперь, когда главным редактором стала Нуш, — заступился за правнучку Отец Топо.
Отец Рождество окинул взглядом разросшуюся толпу.
— Так-так, давайте-ка все успокоимся. Мы не должны верить выдумкам Отца Водоля про людей. Он годами сочиняет про них всякие небылицы. Эльфхельм не одобряет человекофобию.
— Что такое человекофобия? — послышался тоненький голос Малыша Мима. Я увидела, что он держит за руку своего прапрапрапрапрапрадедушку Отца Топо.
— Человекофобия — это беспричинный страх перед людьми, — объяснил Отец Топо, негромко, но так, чтобы ближайшие эльфы его услышали. Один из них — высокий, худощавый, слегка сутулящийся, выступил вперёд. Я сразу его узнала, и сердце застучало в груди, как испуганный барабан. Это был Кип.
— Может, этот страх вовсе не беспричинный, — сказал он.
Теперь все смотрели на него. Прочие эльфы считали Кипа немного странным. А он куда охотнее общался со своими учениками в Школе санного мастерства, чем со взрослыми собратьями.
— На самом деле, у нас есть множество причин бояться людей, — продолжил Кип.
Некоторые эльфы закивали и взволнованно зашептались.
Лицо Отца Рождество болезненно скривилось, будто он наступил на что-то острое.
— Но Кип, посмотри на меня, — сказал он. — Я ведь тоже человек.
— Как и твой отец, — ответил Кип. Толпа испуганно ахнула. — Все знают, что твой отец меня похитил.
Я сглотнула. Так вот почему Кип побелел как снег, когда впервые меня увидел. Я встала в дверях рядом с Отцом Рождество, чтобы поддержать его. Взглянув ему в лицо, я увидела, что глаза Отца Рождество блестят от слёз. Он старательно смаргивал их, не давая пролиться.
— Кип, ты знаешь, как мне жаль, что тебе пришлось через это пройти. Мой отец был непростым человеком.
Кип угрюмо покачал головой.
— Непростым похитителем.