– Подумай, – предложил голос.
– А хрен тут думать, – повысил, не подумавши, голос Батон.
Удар, падение, стон, возвращение на табурет.
Батон закашлялся.
– Кто предложил заехать во двор? – спросил голос.
– Никто. Так, вместе реш…
Удар, падение, стон, удар, крик, возвращение на табурет.
– А кореша твои сказали, что ты предложил.
– Врут…
Удар, пол, табурет.
– Я сказал.
– А почему именно туда?
– Так просто…
Упасть Батону не дали, но почкам и печени досталось.
– Честно, в натуре, в первый попавшийся…
Сознания Батон не потерял, дыхание, правда, восстановилось не сразу.
– А бабки куда дели? – спросил голос.
– Какие бабки? – Батон сжался, ожидая удара, но его не последовало.
– Не было денег? – спросил голос.
– Не было, – белее уверенным тоном подтвердил Батон.
– А почему на тот завод поехали?
Батон тяжело вздохнул.
Говорить на эту тему совсем не хотелось. Но и молчать не получалось.
– Помочь? – спросил голос.
– Я сам, – сказал Батон. – Все расскажу, типа. В натуре.
И рассказал. Его не перебивали. И даже перестали бить.
Рассказ получился не очень долгий, но подробный и, самое главное, правдивый.
– Все, – закончил рассказ Батон.
– Вот и хорошо, – сказал голос удовлетворенно. – Теперь ты немного посидишь тут, руки и глаза тебе развяжут. Но если ты дернешься не по делу, то, брат, извини. Болеть будет не долго, до самой смерти.
Голос был спокойный, но внушающий доверие.
Больше Батона и приятелей не беспокоили.
Они даже смогли уснуть со временем, не смотря на мокрую одежду.
Не всем так повезло той ночью. Мехтиев, например, уснуть не смог. Лечь в постель – лег. А уснуть – не вышло.
Али всю ночь ездил по городу и тоже, понятное дело, не спал.
Не спала, также, Инга. Браток почти до рассвета бродил по квартире, раз за разом вспоминая свой разговор с Гринчуком.
Гринчук успел перехватить для сна всего пару часов, потом его поднял звонок в дверь.
Это приехал Михаил.
Гринчук впустил его в квартиру, а сам некоторое время стоял в коридоре, пытаясь окончательно проснуться.
– Что у вас нового? – спросил Михаил.
– Мы с Братком пообщались, – сказал, борясь с зевотой Гринчук.
– Все выяснили?
– Ну, свои проблемы он обрисовал достаточно конкретно, – Гринчук сделал несколько приседаний, застонал, демонстративно хватаясь за поясницу. – Старый я, больной. Измученный бессонницей. Уже, наверное, четвертую ночь практически не сплю.
Гринчук печально посмотрел на свою расстеленную постель, махнул рукой и стал одеваться.
– Как там погода на улице? – спросил Гринчук.
– Идет снег. Это, кстати, видно и в окно.
– У меня только и проблем, что в окно смотреть, – сварливым тоном ответил Гринчук. – Жрать хочешь?
– Можно.
– Тогда сходи на кухню и приготовь на двоих. А я схожу под душ. Может, проснусь.
Под холодным душем Гринчук проснулся окончательно. Тщательно вытерся, оделся и вышел на кухню. Михаил стоял возле печки. На огне стояла кастрюля.
– Что это будет? – спросил Гринчук.
– Это будут пельмени из пакетов, – ответил Михаил.
– Я очень люблю пельмени из пакетов, – заявил Гринчук и сел на табурет возле стола. – Прикинь, вчера был в кабаке и ушел голодный. Бегаешь, как собака, и никто тебя не накормит, кроме Михаила, никто не приласкает.
– Кроме?
– Просто никто.
Гринчук посмотрел на часы.
– Сволочь, ты, Миша. Разбудить человека в семь утра. После того, как он проспал всего два часа.
– Было велено товарищем подполковником по прибытии немедленно явиться с рапортом.
– Является только черт во сне, – поправил Гринчук.
– Если бы я сказал «прибыть», то получилась бы тавтология «по прибытии прибыть».
– Какой ты образованный! – возмутился Гринчук.
– Естественно.
Михаил выловил шумовкой из кастрюли пельмень и внимательно на него посмотрел.
– Готово? – спросил Гринчук.
Михаил выключил под кастрюлей огонь.
– Что с Громовым? – спросил Михаил, перекладывая пельмени из кастрюли в тарелки.
– Самоубийство. И пропажа личного мобильного телефона. И наркотики в бачке унитаза. Ты не видел, у меня в холодильнике нет сметаны?
– Только сливочное масло.
– Вот ведь Браток бездельник. Пельмени купил, а сметану нет. А я люблю пельмени со сметаной.
– Я могу съесть обе порции, – предложил Михаил.
– Ага, сейчас, – Гринчук подцепил пельмень и сунул его в рот. – Горячо, твою дивизию!
– А у пельменей есть одно необычное свойство, – невозмутимо сказал Михаил. – Если, вынув их из кипятка, вы подождете некоторое время, то есть вероятность, что они остынут. Не обращали внимания?
– У меня нет времени. И я не люблю холодных пельменей.
– Время у вас есть, все начнется часов в десять.
– Это у вас все начнется часов в десять, а у нас все начнется гораздо раньше. Мне нужно попасть в один высокий кабинет до десяти часов. И, кстати, – Гринчук достал свой телефон, – как полагаешь, некий участковый инспектор в звании майора уже на работе?
– Рановато, – сказал Михаил.
– Это для другого рановато, а мой должен еще быть на работе.
– Вы хотели сказать – уже.
– Я хотел сказать и сказал – еще.
Гринчук набрал номер.
– Да, – ответил Гусак.
– Еще на работе? – довольным тоном спросил Гринчук.
– Да, – ответил Гусак.
– Сержантов сдали?
– Сдал.
– И бумаги уже все подготовили для проверки?
– Да.
– Не врите, майор, за ночь всех бумаг участковый привести в порядок не может. Они так специально придуманы, эти бумаги. Вы еще скажите, что и с вашими подопечными в микрорайоне я смогу побеседовать, и они подтвердят то, что о них написано в ваших бумагах?
Гусак промолчал.
– Радуйтесь, майор, я приеду не с утра. Занят. Я буду где-нибудь к обеду. А сержантами поинтересуюсь лично. И я особенно интересуюсь при проверках порядком и чистотой в помещениях. И очень не люблю застать в кабинетах ответственных работников уборщиц со стороны. Намек уловили?
– Да.
– И заметьте, я не могу требовать от офицера милиции лично убирать в помещении и отдраивать сортир. Но если я случайно, явившись после обеда, или, заехав вдруг через час, замечу посторонних в вашем офисе, – будет большой скандал.
– Понял.
– Тогда – до встречи.
Гринчук выключил телефон.
– Что за участковый? – спросил Михаил.
– А не будет он нашего Братка обижать. Он уже провел целую ночь в подготовке к проверке, теперь проведет целый день в ожидании, потом целую ночь, а потом… Потом я еще что-нибудь придумаю. Он у меня, скотина, рапорт напишет об увольнении искренне и с удовольствием.
Гринчук наколол на вилку пельмень и осторожно сунул его в рот.
– Нормально. Ничто так не улучшает аппетит, как хорошо выполненная работа. У меня, кстати, накопились новости. Слушай и запоминай.
Михаил выслушал внимательно, не перебивая, лишь иногда уточняя детали.
– А где сейчас Леонид Липский? – спросил Михаил.
– Весь вчерашний день он проспал. Врач считает, что сон поможет ему преодолеть стресс. К нему никого не допускали, за этим внимательно следила милицейская охрана. Совет только вчера принял решение закрыть дело, менты еще не получали указания, так что охраняли его, как важного свидетеля. Утречком они охрану снимут, наверное. Так что ты подъедь туда, посиди возле палаты. Мне нужно с ним поговорить по поводу пропавших денег. Вдруг он что-то слышал из разговоров похитителей. И нам совершенно не нужно, чтобы с ним поговорил кто-то другой. Согласен?
– Абсолютно, – кивнул Михаил.
– Мы ничего не забыли?
– Кажется, нет.
– Вот и ладно, – Гринчук встал из-за стола. – Ты пока помой посуду, а я приготовлюсь к встрече с начальством. Начальство начнет задавать, как я полагаю, разные странные вопросы. Часиков, эдак, до десяти.
– Лучше ориентироваться на одиннадцать, – сказал Михаил. – В райотделах начальники не слишком торопятся принимать посетителей. Обычно.
– Это точно, – подтвердил Гринчук. – Мой бывший начальник на посетителей имел аллергию.
Подполковник милиции Константин Петрович Емельянов, аллергии на посетителей не имел, но не любил их искренне. Попытку посетителя проникнуть к себе в кабинет он воспринимал как личное оскорбление. Нужно было обладать совершенно уникальными пробивными способностями и повышенно цепкостью, чтобы не только пробиться в кабинет к подполковнику, но и удержаться там больше двух минут.
Дама, пришедшая в райотдел к десяти часам утра, этими качествами обладала, по-видимому, в высокой степени. На дежурного она потратила не более двух минут. Еще через минуту она вошла в кабинет начальника районного отделения милиции.
И оставалась там целых пятнадцать минут. Потом вышла из кабинета и величественно покинула райотдел.
Емельянов вызвал к себе в кабинет зама.
– Что случилось? – спросил зам, увидев выражение лица начальника.
Лицо не было кислым, на нем не было раздражения или разочарования. На нем ясно читалось отчаяние, потрясение и искреннее горе.
– Читай, – сказал Емельянов, подвигая заму листок.
Тот присел на стул и ознакомился с документом.
В заявлении излагалось требование возбудить уголовное дело по поводу похищения Леонида Олеговича Липского.
– С чего это? – спросил зам.
– А с того, что это требует мать.
– Так ее же…
– Совсем мозги потерял. Убили – мачеху. А требует мать. Надежда Юрьевна Сомова. Липскому еще нет семнадцати, так что она его попечитель. Понятно?
Зам быстро отложил заявление в сторону, будто уже оно угрожало его карьере. Хотя, в общем, так оно и было.
– Будем поднимать дело? – спросил зам.
– А ты как думаешь? – вздохнул Емельянов. – Она сейчас поехала в областное управление. Будет нам глухарь по полной программе. И даже не глухарь, а полный…
– За что, господи? – простонал зам.