а, как ее младшая сестра трепещет в объятиях африканца. И как шея девчонки покрывается темными пятнами засосов.
Как ей было признаться, что мужчина, которого она встретила во время войны, стал совсем другим? Под гнетом забот и унижений Амин изменился, сделался угрюмым. Сколько раз, идя с ним под руку, Матильда ловила тяжелые взгляды прохожих! И тогда ей становилось неприятны его прикосновения, они как будто ее обжигали, и она с некоторой долей отвращения осознавала, до чего они с мужем разные. Она думала, что нужно очень много любви – гораздо больше, чем ей дано, – чтобы вынести людское презрение. Нужна непоколебимая, безграничная, крепкая любовь, чтобы спокойно переносить унижение, когда французы обращаются к Амину на «ты», когда полицейские требуют предъявить документы, а потом извиняются, заметив его воинские награды и безупречный французский: «Надо же, дружище, вы не такой, как другие». Амин улыбался. Прилюдно он уверял, что у него нет проблем с Францией, поскольку он едва не погиб за нее. Но как только они оставались одни, Амин замыкался в молчании, снова и снова испытывая стыд за свое малодушие и за то, что он предал свой народ. Он входил в дом, распахивал шкафы и сбрасывал на пол все, что попадало ему под руку. Матильда тоже быстро вспыхивала и однажды, посреди ссоры, когда он орал: «Заткнись! Ты меня позоришь!» – она открыла холодильник и схватила миску со спелыми персиками, из которых собиралась варить джем. Она выплеснула размякшие перезрелые плоды в лицо Амину, не заметив, что Аиша все это время внимательно наблюдала за ними и теперь с изумлением таращилась на отца, с волос и шеи которого стекал сладкий сок.
Амин говорил с Матильдой только о делах. Работники, проблемы, цены на пшеницу, прогноз погоды. Когда их приезжали навестить родственники, они усаживались в маленькой гостиной, раза три-четыре осведомлялись о ее здоровье, потом сидели молча и пили чай. Матильда всех их считала до тошноты раболепными и заурядными, они причиняли ей больше страданий, чем тоска по родине и одиночество. Ей хотелось бы поговорить о своих чувствах, надеждах, о тревогах, накатывающих неожиданно и чаще всего беспричинно, как и любые тревоги. «Неужели у него нет никакой внутренней жизни?» – размышляла она, наблюдая, как Амин молча ест, уставившись в тарелку с приготовленным служанкой тажином из нута с отвратительным, по мнению Матильды, жирным соусом. У Амина не было никаких интересов, кроме фермы и упорного труда. Ни смеха, ни танцев, ни досуга, ни болтовни – никогда. Здесь, в этой стране, они друг с другом не разговаривали. Ее муж был суров как квакер. Обращался с ней как с девочкой, которую ему поручили воспитывать. Она получала уроки хороших манер вместе с Аишей, и ей оставалось только послушно кивать, когда Амин объяснял: «Так делать нельзя» или «У нас нет денег». Когда Матильда приехала в Марокко, она была как ребенок. Всего за несколько месяцев ей пришлось научиться переносить одиночество и жизнь в четырех стенах, терпеть мужскую грубость и обычаи чужой страны. Она переехала из отчего дома в дом мужа, но ей казалось, что от этого у нее не прибавилось ни независимости, ни авторитета. Она с трудом добилась повиновения от молоденькой служанки, Тамо. Однако старшая служанка, Ито, мать девушки, проявляла бдительность, и в ее присутствии Матильда не осмеливалась повышать голос. Еще хуже дело у нее обстояло с терпением и педагогикой. Она то бросалась к дочке и жадно ее ласкала, то орала на нее в приступе гнева. Порой, когда она смотрела на свое дитя, материнство казалось ей чем-то ужасным, жестоким, бесчеловечным. Как один ребенок может воспитывать другого? Ее тело безжалостно разъяли и вытащили из него безвинную страдалицу, которую она не способна защитить.
Когда Амин женился на Матильде, ей едва исполнилось двадцать лет, но тогда это его не беспокоило. Напротив, он находил совершенно очаровательными молодость своей жены, ее широко распахнутые глаза, полные восторга и удивления перед всем на свете, ее ломкий, подростковый голос, мягкий и нежный, как у ребенка, язык. Ему исполнилось двадцать восемь лет, немногим больше, чем ей, но впоследствии ему пришлось признать, что тягостное чувство неловкости, которое временами вызывала у него жена, не имело отношения к возрасту. Он был мужчиной и прошел войну. Родился в стране, где честь и Всевышний – понятия одного порядка, к тому же он потерял отца, а это заставляло его вести себя серьезно и степенно. Все, что очаровывало его, пока они были в Европе, теперь начало тяготить и даже раздражать. Матильда была капризной и легкомысленной. Амин злился на нее за то, что она не умела проявлять твердость, что оказалась недостаточно толстокожей. У него не хватало ни времени на нее, ни таланта утешителя. А ее слезы! Сколько слез она пролила с тех пор, как они приехали в Марокко! Она плакала из-за малейшей неприятности, рыдала по любому поводу, и это выводило его из себя. «Перестань плакать. Моя мать, не раз хоронившая детей и в сорок лет оставшаяся вдовой, пролила меньше слез, чем ты за одну только прошлую неделю. Перестань, перестань немедленно!» Европейские женщины, видимо, склонны к отрицанию реальности, думал он.
Она слишком много плакала и слишком много и нескромно смеялась. Когда они только познакомились, то целыми днями валялись в траве на берегу Рейна. Матильда делилась с ним своими мечтами, а он обнадеживал ее, не думая о последствиях, не замечая собственного тщеславия. Она забавляла Амина, который не умел искренне и открыто веселиться и, смеясь, прикрывал рот ладонью, как будто считал смех чем-то постыдным, глубоко неприличным. Здесь, в Мекнесе, все было по-другому, и в те редкие дни, когда он водил Матильду в кинотеатр «Империя», выходил после сеансов в скверном настроении, сердясь на жену за то, что она громко хохотала да к тому же пыталась осыпать его поцелуями.
Матильде хотелось бывать в театре, включать музыку на полную громкость, танцевать в маленькой гостиной. Она мечтала о красивых платьях, о приемах, вечеринках с танцами, роскошных праздниках под сенью пальм. Она хотела ездить на балы во «Французское кафе» по субботам, в «Счастливую долину»[7] по воскресеньям, приглашать друзей на чашечку чая. С грустью вспоминала о вечеринках, которые устраивали ее родители. Она боялась, что время пролетит слишком быстро, что бедность и тяжкий труд – это надолго, а когда она сможет наконец отдохнуть, то станет слишком старой для красивых платьев и вечеринок под пальмами.
Однажды вечером, вскоре после того, как они поселились на ферме, Амин, одетый в праздничный костюм, прошел у нее перед носом через кухню, где она кормила ужином Аишу. Потеряв дар речи, она подняла глаза на мужа, не зная, радоваться ей или сердиться.
– У меня встреча, – произнес он. – Старые друзья, с которыми я вместе служил, сейчас в городе. – Наклонившись к Аише, он поцеловал ее в лоб, но тут Матильда проворно вскочила. Она позвала Тамо, наводившую порядок во дворе, и сунула ей в руки малышку. Не терпящим возражения голосом Матильда спросила:
– Мне одеться понаряднее или это необязательно?
Амин опешил. Пробормотал что-то о том, что это просто встреча старых товарищей и для женщины это неподходящее место.
– Если это неподходящее место для меня, то я не понимаю, почему оно подходит для тебя, – заявила Матильда.
Растерявшись и не понимая, что делает, Амин позволил Матильде поехать с ним, та швырнула домашний халат на кухонный стул и стала щипать себе щеки, чтобы на них заиграл румянец.
В машине Амин не произнес ни слова и рулил с мрачным видом, не отрывая глаз от дороги, злясь на Матильду и проклиная собственную слабость. Она болтала, улыбалась, вела себя так, словно не замечала, что ее слишком много. Она убедила себя в том, что ее веселое настроение поможет ему расслабиться, и была нежна, шаловлива, раскованна. Они уже въехали в город, а Амин даже рта не раскрыл. Припарковал машину, торопливо выскочил из нее и поспешил к террасе кафе. Можно было подумать, что он питает смутную надежду, что она отстанет от него и затеряется на улицах европейской части города, а может, просто хотел избежать унизительной сцены появления в кафе под руку с женой.
Матильда догнала его так быстро, что он даже не успел ничего объяснить своим товарищам, которые его уже ждали. Мужчины встали, застенчиво и учтиво поприветствовали Матильду. Омар, брат Амина, пригласил ее сесть рядом с ним. Все мужчины выглядели очень элегантно, надели пиджаки, пригладили волосы бриолином. Подозвали веселого грека, уже почти двадцать лет державшего это кафе, заказали выпить. В этом кафе, одном из немногих заведений в городе, не было и намека на сегрегацию, за одним столиком сидели и выпивали арабы с европейцами, и мужское общество приятно разбавляли не проститутки, а обычные женщины. Террасу, расположенную на пересечении двух улиц, защищали от людских глаз большие померанцевые деревья с густой листвой. Амин с друзьями чокались и выпивали, но говорили мало. То и дело повисали паузы, прерываемые негромкими смешками и изредка – анекдотами. Так было всегда, но Матильда этого не знала. Она поверить не могла, что так проходят все вечера в мужской компании Амина, вечера, к которым она так его ревновала, которые так занимали ее воображение. Она думала, что все это из-за нее, что это она испортила им вечер. Ей захотелось что-нибудь им рассказать. Пиво придало ей отваги, и она робким голосом поведала им забавную историю из своей жизни в родном Эльзасе. Голос ее дрожал, она с трудом подбирала слова, и ее рассказ никого не заинтересовал и не рассмешил. Амин посмотрел на нее с презрением, и это причинило ей боль. Никогда еще она так остро не чувствовала себя непрошеной гостьей.
Фонарь на противоположной стороне улицы несколько раз мигнул и перегорел. Едва освещенная несколькими свечами терраса кафе приобрела новые, волшебные очертания, темнота успокоила Матильду, и у нее появилось ощущение, будто все о ней забыли. Она боялась, что в какой-то момент Амин решит раньше времени прервать этот вечер, положить конец всеобщему замешательству, и произнесет: «Нам пора». Тогда она, конечно, имела бы право устроить сцену, закричать, дать ему пощечину, всю обратную дорогу ехать, прижавшись лбом к стеклу. А пока она наслаждалась шумом города, ловила разговоры соседей по столу, потом закрыла глаза, чтобы лучше слышать музыку, доносящуюся из глубины кафе. Ей очень хотелось, чтобы это продлилось еще хоть немного, у нее не было ни малейшего желания возвращаться домой.