— Джен! — крикнул кто-то из горной пещеры. Через несколько мгновений оттуда вышел человек в длинном халате, протягивая мне небольшой поднос, на котором лежало ружье.
Передо мной был мистер Рочестер.
Тогда, вырванная ударом и криком из воистину страшного состояния, моя память как бы укрепилась на краю обрыва… Чувства мои затрепетали.
Тем временем мистер Рочестер, несший ружье на подносе, очень медленно, шаг за шагом, приближался ко мне.
Внешность его была сильно изменена. Волосы, выстриженные ровным кругом, напоминали шапочку желудя. Острый нос, тонкие, упрямо сжатые губы, бесцветные глаза и клочки седых баков на розоватом лице, оканчивающемся выдающимся вперед подбородком, — все носило следы явного, только что совершенного преступления.
Приблизившись ко мне, он сказал:
— Возьми, Джен… Теперь я свободен.
Он протянул мне поднос с ружьем и засмеялся старческим смехом.
— Что ты сделал, Эдвард? — с ужасом прошептала я. — Где Джон?
— Я говорил тебе, Джен, что надо остеречься… Кажется, я говорил это… Но, прости меня, я не вполне помню, что еще я говорил… Мне кажется, что теперь я в глубоком обмороке… Но я свободен…
— Ты убил Джона?! — закричала я.
— Он устал, Джен… Он сам хотел этого, — сказал мистер Рочестер. — Я знаю, что такое — устать…
— Это шутка, — пробормотала я. — Скажи, что это шутка…
— Шутка, конечно.
Мистер Рочестер повернулся ко мне спиной и скрылся в глухой горной пещере…
Я была уверена, что умерла.
Но сознание с новой силой извлекало из глубины души смутные образы, потерявшиеся во времени.
— Папа! — вдруг прошептал чей-то голос.
— Кто сказал это? — спросила я.
— Это ты, Джен… Твой голос…
— Я снова стала маленькой?
— Да…
Я снова увидела то, что случилось со мной в раннем детстве, когда впечатления от пережитого связывались для меня простыми словами: «это уже было раньше…»
Так я чувствовала тогда…
Однажды вместе с миссис Рид и ее дочерьми мне пришлось ночевать в каком-то незнакомом доме, куда миссис Рид была приглашена в гости…
Именно в ту ночь произошли события, о которых я никому не рассказывала, но которые снова увидела теперь с поразительной четкостью.
Я снова слышала бой часов на Соборе (правда, не такой родной и близкий, как в детстве, и не такой пугающий и оглушительный, как в Ловудском приюте).
Было четыре часа ночи.
Я тогда поняла, что мне нестерпимо хочется в уборную. Я позвала няньку Бесси, но никто не откликнулся.
— Я хочу в уборную! — снова проговорила я.
И, открыв глаза, поняла, что нахожусь в чужом доме. Я выбралась из-под одеяла, и в одной ночной сорочке, начала лихорадочно искать горшок. Но горшка нигде не было.
— Горшка здесь нет, придется идти в уборную, — сказала я сама себе.
С трудом сдерживаясь, я отправилась в путешествие по незнакомому дому. В окно втекал бледный рассвет.
— Будем надеяться, что здесь нет привидений, — сказала я, чтобы как-то себя ободрить. Все увиденное тогда сбило меня с толку. Коридоры и неожиданно открывающиеся комнаты, забитые хламом, какими-то стульями, картинами, драгоценностями, книгами…
Я слышала чей-то приглушенный храп, одна дверь была приоткрыта. На высоком ложе спал мистер Брокльхерст, он лежал точно король в саркофаге.
Рядом с ним спала миссис Рид. Мне стало как-то не по себе. «Как здесь оказался мистер Брокльхерст, да еще рядом с миссис Рид?» — подумала я.
Я посмотрела на спящего как на грозного врага, с некоторым отвращением и страхом.
Сделав еще несколько шагов, я нашла наконец уборную.
— Теперь надо найти дорогу обратно… Вероятно, это будет не так просто, — произнесла я вслух.
Я открыла одну из дверей и поняла, что попала не туда. Неприятное, леденящее чувство заставило меня присесть на ближайший стул и крепко зажмуриться, чтобы отогнать страх или сдержать слезы…
Когда я опять открыла глаза, я увидела перед собой покойного отца, который смотрел на меня добрым озабоченным взглядом.
Я не испугалась, но и не очень обрадовалась. Я отвела глаза. Мой отец осторожно опустился в невысокое кресло и, благодаря этому, стал ниже меня ростом.
— Я не виноват, Джен, что все пошло вкривь и вкось, — сказал он. — Я бессилен, дочка. Ужасно стоять рядом и видеть, как ты все время страдаешь… Не знаю, за какие грехи я осужден жить в таком аду…
— Можешь держаться подальше, как все другие, — сказала я ему.
— Многие могут, я — нет.
— Но ты всегда говорил, что человек после смерти приходит к Богу. Или это неправда?
— Я не могу тебя бросить, дочка.
— Но если ты все равно не в силах мне помочь, было бы гораздо лучше, если бы ты подумал о себе, отец, и убрался на небо или куда там положено.
Слезы обиды и гнева стояли в моих глазах.
— Всю жизнь я прожил с твоей матерью, Джен… А твоя тетя, миссис Рид, всегда была рядом… Смерть не имеет никакого значения…
— Вообще-то это не мое дело, — ответила я.
— Почему ты сердита, Джен?
Я молчала.
— Я ведь не сделал тебе ничего плохого.
— Наверное, я любила тебя, папа, когда была крошечной… Мне так кажется… Дети миссис Рид, Джорджиана и Элиза, очень любят мистера Брокльхерста, потому что он одаривает их подарками… Но мне кажется, я любила тебя иначе…
— Ты бы тоже получала подарки, Джен, если бы я был жив.
— Наверное, — ответила я. — Но ты всегда был такой глупый, папа. Так говорит миссис Рид. Вечно ты делал какие-нибудь глупости. Моя мама и миссис Рид всегда решали все за тебя… Ты был смешон, говорит миссис Рид, не зная, как поступить, спрашивал у всех совета… И я стыжусь за тебя. Ты ни разу не высказал собственного мнения… Лишь тогда, когда умер… Но это было лишь раз. И сейчас ты тоже, так же как при жизни, не можешь ни на что решиться. Ты говоришь, что тебе меня жалко. Все это одни слова, папа. Почему ты не пойдешь к Богу и не попросишь его убить мистера Брокльхерста? Или Богу на тебя наплевать? И на меня тоже? Ты, папа, видел ли Бога там, по ту сторону? Я могу поклясться, что ты даже не попытался узнать, какие есть возможности приблизиться к Богу… Ты только, как всегда, бестолково суетишься и беспокоишься за меня…
— Мой отец тоже считал меня ничтожеством, — с грустью сказал он.
Он произнес эти слова едва слышно, отвернувшись. Крупные слезы катились по его щекам.
Я хотела ему сказать еще что-то, но сдержала порыв своей ненависти.
— Ты должна любить людей, — сказал отец.
— Они грязные и глупые, почти все! — воскликнула я.
— Со временем ты, Джен, поймешь…
— Не верю я всему этому! Что это за слова «со временем»? Я ведь все вижу, папа! Люди смешны. И я не люблю их.
Я крепко зажмурила глаза. Когда я разомкнула их, моего отца уже не было. Я стояла босая в чужом коридоре и дрожала от холода.
Вдруг я услышала какой-то звук, будто кто-то крался.
В дальнем конце коридора приоткрылась дверь. На ручке двери была пугающе огромная рука… Она переходила в чудовищное предплечье, которое исчезало в широком рукаве.
Из-за двери до меня донеслось мощное, спокойное дыхание. Я вдруг поняла, что там, во мраке коридора, скрывается великан… Я оцепенела от ужаса, волосы мои (так мне казалось) встали дыбом, сердце остановилось, губы заледенели, лицо свело судорогой.
Дверь с тихим скрипом отворилась пошире. Там колыхалось что-то красное, бесформенное, белая рука на ручке двери была похожа на умирающее животное.
Открылась еще одна дверь. Подрагивающее трепетное сияние без усилия перелилось через порог и с журчащим смехом быстро взмыло к потолку. Из глубины мерцающего сияния выглянуло лицо, смеющееся лицо девочки, похожей на меня… Внезапно оно исчезло…
— Господи! Помилуй! — прошептала я. — Кто там стоит за дверью?
— За дверью стоит Бог, — услышала я чей-то голос.
— А ты не мог бы выйти?
— Ни одному живому существу не дозволено узреть лицо Бога.
— Что же тебе от меня нужно? — с дрожью в голосе спросила я.
— Я просто хотел доказать, что я существую.
— Благодарю. Спасибо.
— Ты, Джен, для меня — всего лишь крошечная, ничтожная пылинка. Ты знаешь об этом?
— Нет, — сказала я, подумав.
— Ты очень дурно обращаешься со своими благодетелями, особенно с миссис Рид и ее детьми… Ты забываешься, Джен… И у тебя бывают такие гадкие мысли. Собственно говоря, я сам не понимаю, почему позволяю тебе жить, Джен.
— Да?
— Свет! Джен!
— Что?
— Свет! Кошка на мышку, мышка на веревку, веревка на мясника и так далее… Понимаешь, девочка, что я имею в виду?
— Кажется, нет, — тихо сказала я.
— Бог есть мир, и мир есть Бог. Только и всего…
— Прошу меня простить, но если это так, как ты говоришь, — прошептала я, — значит, я тоже бог.
— Ты, Джен, вовсе не Бог, ты всего лишь тщеславная дерзкая девчонка!
— Но я не более дерзкая, чем Бог! А ты смог бы доказать мне противоположное?
— Любовь! Джен!
— Какая любовь?
— Я говорю о Моей Любви. Любви Бога. Любви Бога к людям. Ну?
Несколько секунд я думала, не зная, что ответить.
— Да, об этой любви я наслышана…
— Может быть, ты хочешь, чтобы я совершил чудо?
— А что ты умеешь?
— Я всемогущ. Ты забыла, Джен? Сейчас ты девочка, ты вновь стала маленькой, но стоит тебе открыть глаза, и ты все увидишь по-другому… Весь мир для тебя окажется иным…
Я неожиданно улыбнулась и с грустью прошептала:
— Да, Господи, я сдаюсь…
Это была тягостная и беспокойная тьма. Вздохнув, я открыла глаза и тотчас же почувствовала сильную боль в груди. Я лежала на каком-то твердом выступе скалы. Океан звезд сиял в черном провале воды. Тревожный ропот замирающего волнения окружал спасшую меня скалу.
В отдалении раздавались голоса, крики, вздохи. Иногда доносился протяжный вопль.
Измученная, я закричала, моля о спасении:
— Где же ты, Господи? Где? Соверши чудо!
Я призывала Спасителя, уповая на его лучшие чувства, уповая на его возлюбленную мать, я рыдала, ломая руки.