Несколько раз Маша звонила маме. Та очень волновалась за дочь, просила, как только станет лучше, сразу прилететь. С Борисом Михайловичем мама обо всем договорилась, он передавал Маше привет и желал быстрейшего выздоровления.
Оставаясь одна, Маша не скучала. Через день в дом приходила та самая женщина, которая присматривала за ней во время болезни. Женщина делала покупки, готовила, стирала и убиралась. Она частенько беседовала с Машей, расспрашивала ее про Москву, семью, рассказывала о себе, о том, что у нее такого же возраста дочка, у которой есть дружок, и она хочет выйти за него замуж.
В это время Маша с грустью думала о себе, о своей несчастной жизни, о Гоше и деньгах, которые ей придется отдавать.
«Пьер, наверное, видел, что у меня нет денег, ведь полицейский отдал ему мою сумочку, однако он меня ни о чем не спросил», — с ужасом думала Маша.
Может, он считает, что деньги у меня в чемодане? — Вещи из гостиницы ей привезли. — Как ему объяснить? Когда надо будет покупать билет, придется выдумать, что кошелек потерялся во время аварии». При одной мысли об этом девушке становилось стыдно, хотелось оттянуть неприятный разговор.
Пьер, не подозревая о Машиных переживаниях, радовался ее присутствию в доме. Возвращаясь вечерами, он приносил ей маленькие подарки — цветы, подобранные в необычные широкие букетики, сладости и постоянно говорил приятные вещи: что она хорошо выглядит, что стала лучше говорить по-французски. Часто просил поиграть на рояле, слушал серьезно, потом долго восхищался, благодарил.
Он был среднего роста, худощавый, с темными глазами и густыми седыми волосами. Одевался всегда аккуратно, в неизменные строгие костюмы, и каждый день — Маша обратила внимание — менял сорочки. Очень следил за обувью. Пальто и кашне носил темного цвета, из мягкого, приятного на ощупь материала.
Пьер много рассказывал Маше об истории Франции, о литературе, интересовался политикой в России.
Однажды в конце января Пьер сказал Маше, что в субботу к ним в гости придут друзья. В этот день они всегда собирались вместе, отметить именины его жены. Уже много лет после ее смерти традиция не нарушалась.
— Это был ее день, день Татьяны, — грустно произнес Пьер, и Маша вспомнила, что действительно Двадцать пятого января в Москве отмечали Татьянин день. — Жена была православная, а я католик, — объяснил он. — Мы часто ходили и в русскую церковь, и в костел.
Маша сочла уместным осторожно предложить Пьеру вместе съездить в этот день в русскую церковь.
— Конечно, конечно, — быстро согласился он, — но сначала я поговорю с доктором, позволит ли он тебе.
Накануне, в пятницу, доктор осмотрел Машу и нашел ее состояние вполне приличным. Повязки он сиял неделю назад. Отек на лице совсем прошел, и, помяв плечо, врач удовлетворенно заявил, что девушка уже здорова.
7
На следующий день Маша вновь увидела Париж. Город ее мечты. Он был залит ярким солнцем, которое грело, как в Москве в апреле. Из окон автомобиля девушка с интересом смотрела по сторонам. Медленно проезжая по Елисейским полям, от Триумфальной арки к площади Согласия. Пьер рассказал ей, что еще два столетия назад эта самая широкая улица Парижа была не застроена и являлась местом праздничных прогулок горожан. Маша не смогла себе представить, что по забитой сейчас до отказа автомобилями магистрали совершали променад французские дамы в кринолинах и с зонтиками.
Перед глазами проплывали кафе, рестораны, дорогие магазины. Вдруг Маша заметила знакомое название — «Аэрофлот».
— Да, здесь ваше представительство, — подтвердил Пьер и указал на хорошо видный сквозь окно здания портрет Ленина из цветной мозаики, занимавший целую стену холла. Портрет был настолько большой, что как бы вылезал через окно на Елисейские поля, совершенно не вписываясь в их облик.
— Лучше бы выложили из мозаики другой сюжет, например Кремль, — сказала Маша.
— Конечно, в вашей истории есть многое, что было бы интересно парижанам, — вежливо согласился Пьер.
Обогнув колонну на площади Согласия, они проехали мимо входа в сад Тюильри, оставив справа Елисейский дворец.
— В 1815 году в Серебряном салоне дворца, — продолжил экскурс Пьер, — Наполеон подписал второе отречение от престола, а позже через знаменитую Триумфальную арку проехала погребальная колесница Наполеона, когда его прах привезли с острова Святой Елены.
Сделав круг, они вернулись к Триумфальной арке и вышли из машины, чтобы направиться в знаменитую русскую церковь Александра Невского, расположенную на улице Дарю. По дороге Пьер рассказал Маше, что в 1792 году на площади Согласия (несколько раз менявшей свое название) восставший народ разрушил конную статую Людовика XV, годом позже между центром площади и Елисейскими полями был гильотинирован Людовик XVI, а на эшафоте, установленном у решетки сада, обезглавили Марию-Антуанетту и Дантона. Через год здесь же были казнены жертвы термидорианского переворота во главе с Робеспьером. А еще год спустя площадь, ставшая свидетельницей многочисленных кровавых событий, получила название Согласия.
В русской церкви было торжественно и тихо. Они поставили свечи за упокой жены Пьера — Татьяны, молча постояли в храме и вернулись домой.
Наполненный впечатлениями день, проведенный со знающим и интересным гидом, подействовал на Машу исцеляюще.
К вечеру, когда пришли гости, настроение у нее было приподнятое. После травмы, болезни и переживаний девушка смогла наконец увидеть и оценить город своей мечты.
Причесав длинные русые волосы и завязав их сзади в пучок. Маша надела мамино концертное платье. Оно было из черного бархата, узкое и длинное (доходившее ей почти до щиколотки), с белым кружевным воротником.
В Париж Маша взяла его на всякий случай, а другой выходной вещи у нее просто не было. Платье придавало Маше очень взрослый и строгий вид.
«Немного старомодно, как бы ретро, ну ничего, что-то в нем есть», — подумала девушка и вышла к гостям.
Гостями были две милые пары, примерно в том же возрасте, что и Пьер. Они вели интеллектуальные беседы, расспрашивали Машу про Москву, произносили тосты, а потом, когда перешли к кофе. Пьер разжег камин и попросил Машу поиграть.
Маша чувствовала, что понравилась друзьям Пьера, и от этого ей стало хорошо на душе. Немного расслабившись от выпитого вина, она села за рояль и начала играть. Это была музыка, которую Маша сочиняла, оставаясь одна в доме Пьера. Она постаралась вложить в мелодию все пережитое ею — ожидание радости от встречи с Парижем, ночь любви, предательство, разочарование, тоску и, наконец, освобождение от прошлого.
Она играла с большим чувством, то убыстряя, то замедляя темп. Менялся и характер музыки — сначала легкая, радостная, затем торжественно-серьезная, и вот уже грустная, заунывная, подобно плачу или стону, музыка как бы совсем затухает, но в финале, вновь набирая силу, становилась спокойной, умиротворенной.
Маша закончила играть, перевела дух и встала. Глаза у нее блестели, в них отражалось пламя камина, волнение придавало всему лицу очарование. В мамином платье, со строгой прической, она была похожа на гимназистку, только что выскочившую из-за двери после сложного экзамена.
— Великолепно! — воскликнул Пьер, подбежал к Маше и поцеловал ей руку.
— Что это за соната? — спросила симпатичная гостья, растроганно вытирая платочком глаза.
Поблагодарив всех, Маша секунду помолчала и, удивляясь, что ей даже в голову не пришло подумать о названии, медленно произнесла:
— Да… это действительно соната, а называется она… «Рождество в Париже». — И затем, к всеобщему изумлению, просто добавила: — Я ее сочинила сама.
Все восторженно зааплодировали.
Вечер подходил к концу. Пьер, накинув кашне, пошел провожать гостей до калитки.
«Наверное, надо все убрать, не оставлять же посуду на завтра», — решила Маша. Поставив на поднос несколько фужеров, она случайно споткнулась, и один из них, со звоном ударившись о мрамор камина, вдребезги разбился. Маша попыталась собрать осколки хрусталя, и тут же уколола палец. Брызнула кровь.
— Что случилось? — ринулся к ней вернувшийся с улицы Пьер. Маша виновато опустила глаза. — Ты не должна этим заниматься. Завтра прислуга все приберет. Опять кровь! Машенька, детка, береги себя.
Маша сидела на полу перед камином в своем черном платье. Волосы рассыпались по плечам, и из зеленых, широко раскрытых глаз уже готовы были брызнуть слезы.
Пьер опустился перед ней на колени.
— Держи палец вверх, — посоветовал он и, видя, что кровь не останавливается, взял девушку за руку.
Маша привстала. Ее волосы касались его лица.
Жар камина обдавал их. Он бережно поднес палец к губам и приник к нему. Пьер был совсем близко — такой добрый, заботливый, обожающий и самый сейчас близкий ей человек. Он помог ей в трудную минуту, поддержал своим теплом и участием, а сколько он пекся о ее здоровье! Если бы не Пьер… Маша чувствовала его учащенное дыхание, видела глаза, полные нежности, любви, страстного желания, и она обвила мужчину длинными, тонкими руками.
— Любимая, я даже не мечтал об этом, — целуя ее глаза, шею, руки, шептал Пьер. И добавил: — Ведь у вас в России говорят, если что-то разбивается — это к счастью, да? — Он осторожно, как хрустальную, взял ее на руки и понес в свою спальню.
На следующее утро Пьер принес Маше в постель кофе и предложил:
— Думаю, если ты хорошо себя чувствуешь, мы можем продолжить нашу экскурсию по Парижу.
Маша буквально подпрыгнула от радости, а он, видя ее восторг, продолжил:
— А вечером я приглашаю тебя на представление в «Лидо».
Девушка слышала про это знаменитое кабаре на Елисейских полях, но никогда даже не мечтала в него попасть.
Весь день Пьер возил ее по прекрасному, сказочному городу. Он показал ей прославленную «Гранд-опера» со скульптурным изображением Аполлона, а также двух групп из золоченой бронзы, символизирующих Поэзию и Гармонию. Театр «Комеди Франсэз», чья труппа была основана Мольером. Знаменитый Королевский дворец — Пале-Рояль, завещанный кардиналом Ришелье королю Людовику XIII. Унаследовавший дворец Людовик XIV подарил его затем своему брату, герцогу Филиппу Орлеанскому, который пристроил целый квартал, окружив дворцовый сад тремя улицами, дав им имена своих сыновей — Божоле, Валуа и Монпансье.