— Да.
— Все еще работаешь? — сказал он, уходя от опасной темы.
Я закивала.
Он обнял меня снова и пошел по своим делам, оставив меня с продавщицей по имени Марианна. Она сосредоточила внимание на нас, когда Бобо присоединился ко мне, а теперь, когда он ушел, она застряла со мной.
После того, как я отошла от шока, купить новую одежду казалось отличной идеей. Я отрезала ценники и повесила все новые вещи в шкаф в гостевой спальне, а чтобы одежда не морщилась, оставляла промежутки. На следующий день я время от времени смотрела на них, подозрительно приоткрывая дверь, как будто моя новая одежда могла вернуться в магазин.
Я всегда была очень осторожна с косметикой и волосами; ноги мои были как попка младенца. Мне нравилось знать, как я выгляжу; и мне нравилось управлять этим. Но я не хотела, чтобы люди оборачивались и глазели на меня, я не хотела, чтобы люди замечали меня. Джинсы и свитера, которые я носила, когда убиралась в домах, купала собак, покупала по списку товары в бакалее, действовали как камуфляж. Практичный, дешевый камуфляж.
Если я надену новую одежду, люди будут на меня смотреть.
Мне стало неудобно из-за всех этих изменений и перспективы возвращения в Бартли, поэтому, чтобы отвлечься я погрузилась в работу. Я все еще каждую субботу убирала офис Кэрри Труш. Та упомянула, что я должна приходить почаще, но мне стало как-то неприятно, вдруг она уверена, что у меня туго с финансами. Жалости не место в деловых соглашениях или дружбе.
Я убиралась в доме Дринквотерса, офисе турагента и офисе доктора Сайзмора. Я до сих пор убиралась в квартире Дидры Дин, и много времени работала на миссис Розитер, которая сломала руку, когда выгуливала Дурвуда, своего старого кокер-спаниэля. Но этого было недостаточно.
Я и в самом деле получила работу по украшению еще двух офисных Рождественских елок. Хорошенько поработала с одной и отлично поработала с другой, на которой была очень видима реклама, так как она стояла в офисе торговой палаты. Я использовала птиц и фрукты для украшений, теплые приглушенные тона и тщательно скрыла огоньки, делая дерево более спокойным, чем некоторые из увиденных мною в городе.
Я прекратила заказывать газеты из Литл-Рока, чтобы сократить расходы, пока мой список клиентов не вырастет. Таким образом, во вторник днем я была в офисе доктора Сайзмора, когда увидела воскресный выпуск упомянутой газеты. Я подхватила его, чтобы бросить в мусорную корзину, и мой взгляд случайно зацепился за заголовок «Нераскрытые преступления — никакого счастливого праздника». Газета была датирована спустя два дня после Дня благодарения, это подсказало мне, что один из сотрудников офиса засунул ее куда-то, а перед Рождественской уборкой откопал.
Я опустилась на край стула приемной, чтобы прочитать первые три абзаца.
Из года в год они пытались разместить на страницах газеты как можно больше историй, связанных с праздником, в вестнике «Арканзас демократ» брали интервью у членов семей убитых (если убийство не было раскрыто) или похищенных (если похититель не был найден).
Я бы не продолжила читать статью, вызвавшую впоследствии череду неприятных воспоминаний, если бы не фотография малышки.
Заголовок под фотографией гласил: «Саммер Дон Макклесби на момент ее исчезновения. О местонахождении Саммер ничего неизвестно на протяжении восьми лет».
На фотографии она была крошечным младенцем, может быть, неделю от роду. Маленький кружевной бантик каким-то чудом обхватывал редкие прядки волос малышки.
Хотя я знала, что расстроюсь, но все равно стала выискивать имя ребенка в колонке текста. Оно всплыло после историй о трех матерях, застреленных в банке в Сочельник, и о девушке-клерке, работающей в магазине, которую изнасиловали и зарезали ножом в ее день рождения, совпавший с Днем благодарения.
«Восемь лет назад на этой неделе, Саммер Дон Макклесби украли из детского кресла Порше ее родителей, живших в пригороде Конвея, — так началась статья. — Тереза Макклесби, готовясь к походу по магазинам, оставила свою грудную дочь в машине, на минуту зайдя в дом, чтобы забрать пакет с письмами, которые собиралась отправить в преддверии Рождества. Пока она находилась в доме, зазвонил телефон, и хотя Макклесби уверена, что отсутствовала не больше пяти минут, к моменту ее возвращения Саммер Дон исчезла».
Я закрыла глаза. Свернула газету, чтобы не читать остальную часть истории и отправила ее в мусорную корзину, как будто она была заражена горем и страданиями, подразумеваемыми в той личной истории.
Тем вечером я собиралась на прогулку.
В некоторые ночи сон играл со мной злую шутку и уходил. В те ночи независимо от усталости, независимо от необходимости восполнить энергию на предстоящий день, я шла прогуляться. По сравнению с прошлым годом это случалось не так часто, но так все-таки случалось, возможно, раз в две недели.
Иногда я проверяла, что никто не видел меня. Иногда я шагала посередине улицы. Мои мысли редко бывали приятными, и все же мой ум не мог больше находиться в ладу с телом.
Я никогда не понимала этого.
В конце концов, я часто говорю себе: «Плохое уже произошло. Больше бояться я не должна».
Разве не все ждут плохого? Каждая женщина, которую я когда-либо знала, ждала чего-то плохого. Возможно, у мужчин тоже есть что-то Плохое, и они не допускают его. Плохое для женщины — это, конечно, похищение, изнасилование, удары ножом; потом остановка кровотечения, и вот она объект отвращения и жалости для тех, кто обнаруживает ее, будь она мертвой или живой.
Ну, так было и со мной.
Поскольку я никогда не была матерью, других бедствий я себе не представляла. Но сегодня вечером я подумала, что, возможно, есть что-то и похуже. Похищение твоего ребенка. Годы представлять, что кости ребенка валяются в канавной грязи, или что он жив, и его систематически насилует какой-нибудь монстр.
Незнание.
Благодаря тому просмотру газеты, теперь я это представляла.
Я надеялась, что Саммер Дон Макклесби мертва. Я надеялась, что она умерла в течение часа после похищения. Я надеялась, что в течение того часа она находилась без сознания. Когда я шла и шла холодной ночью, это казалось мне наилучшим вариантом развития событий.
Конечно, существовала вероятность, что какая-то любящая пара, отчаянно желающая завести себе маленькую девочку, просто забрала Саммер Дон и купила для нее все, что сердце той пожелало, отправила ее в превосходную школу и проделала большую работу по ее воспитанию.
Но я не думала, что у такой истории, как у Саммер Дон Макклесби, мог быть счастливый конец, как и не считала большинство людей хорошими. Я не считала, что Господь дает компенсацию за горе. Я не считала, что, когда одна дверь закрывается, открывается другая.
Я считала, что это все чушь собачья.
***
Я пропущу парочку занятий каратэ, пока буду в Бартли. Да и спортзал будет закрыт на рождественские каникулы. Возможно, я компенсирую это, занимаясь гимнастикой в своей комнате? И я дала бы передышку больному плечу. Я старалась ворчать не больше обычного, дабы упаковать чемодан перед отъездом. Мне следовало прибыть туда и делать все с вынужденным изяществом.
Во время поездки в Бартли, который находился в трех часах езды на восток и немного севернее Шекспира, я попыталась получить какое-то радостное предвкушение от предстоящего визита.
Это было бы проще, если бы я ненавидела своих родителей. Но я любила их.
Это никоим образом не их вина, что меня похитили, изнасиловали, и СМИ везде раструбили об этом, моя и их жизни изменились еще больше, чем это было неизбежно.
И никоим образом это не их вина, что никто, пока я росла, не относился ко мне, как к нормальному человеку, после того мига, когда изнасилование оказалось под вниманием прессы и телевизионных камер.
Это не вина моих родителей, что мой парень, с которым мы встречались два года, бросил меня после того, как пресса переключила свое внимание с меня на него.
Ничто из этого не было их или моей ошибками, но это навсегда изменило отношения между нами. Мои мать и отец не могли смотреть на меня, не думая о том, что произошло со мной. Они не могли говорить со мной без окрашивания разговора в банальный тон. Моя единственная родная сестра, Верена, которая всегда была более спокойной и гибкой, чем я, никогда не могла понять, почему я не отошла от этого и не продолжила вести привычный образ жизни; мои родители не знали, как наладить контакт с женщиной, которой я стала.
Борьба с этими эмоциями была утомительной, похожей на бег хомячка в колесе, и я обрадовалась, завидев предместья Бартли — бедные покосившихся домишки и незначительные компании, которые покрывали пятнами подъезд к большинству маленьких городов.
Потом я проехала мимо заправки, где мои родители пополняли баки своих автомобилей; мимо химчистки, куда мама сдавала пальто; мимо пресвитерианской церкви, которую они посещали всю свою жизнь, где их крестили, женили, крестили их дочерей, и где они будут похоронены.
Я повернула на знакомую улицу. Еще один квартал, и вот дом, в котором я выросла, одетый в свое зимнее пальто. Розовые кусты подстрижены. Ровная трава большого двора была бледной от инея. Дом стоял посреди большого участка, окруженный клумбами моего отца. На парадной двери висел огромный рождественский венок, сделанный из скрученных виноградных лоз и небольших игрушечных золотых труб, а украшенная ель виднелась в большом окне гостиной. Родители перекрасили дом, когда Верена и Дил обручились, поэтому дом сиял белым в честь проведения свадебных торжеств.
Я припарковалась на обочине дороги на бетонном козырьке, который сделали мои родители, когда мы с Вереной начали ездить. У нас частенько бывали друзья, и родители устали от того, что их машинам постоянно закрывали проезд.
Я вылезла из автомобиля и долго-долго смотрела на дом, разминая ноги после поездки. Когда я тут жила, он казался таким большим. Я всегда считала, что мне повезло расти в этом доме.