Недалеко от города находится несколько монастырей, каждый из которых, если на него смотреть издали, представляется чем-то вроде отдельного города».
Герберштейну, хорошо знакомому с городами Западной Европы, ещё во многом носившими черты Средневековья, странно было видеть огромный город, лишённый внешних укреплений (в Москве ещё не было ни стен Китай-города, ни стен Белого, ни земляного вала). Поэтому он с видимым удовольствием отмечал, что столица Московии не совсем уж беззащитна.
«В городе есть крепость, выстроенная из кирпича, которую с одной стороны омывает река Москва, а с другой Неглинная. Крепость настолько велика, что кроме весьма обширных и великолепно выстроенных из камня хором государевых в ней находятся хоромы митрополита, а также братьев государевых, вельмож и других весьма многих лиц. К тому же в крепости много церквей, так что своей обширностью она почти как бы напоминает вид города.
Укрепления и башни этой крепости, вместе с дворцом государя, выстроены из кирпича на итальянский лад итальянскими мастерами, которых государь за большие деньги вызвал из Италии. Как я сказал, в этой крепости много церквей, почти все они деревянные, за исключением двух, более замечательных, которые выстроены из кирпича».
Герберштейн дал в своём труде сведения о многих территориях европейской части Московской Руси, описал состояние её вооружённых сил, политическое положение и торговлю, коснулся быта населения. Конечно, всё это под углом зрения «западника», то есть человека предубеждённого и враждебного стране своего временного пребывания. Вот его мнение о русских купцах. «Иностранцам любую вещь они продают дороже и за то, что при других обстоятельствах можно купить за дукат, запрашивают пять, восемь, десять, иногда двадцать дукатов», – жалуется барон. Тут же добавляет: «Впрочем, и сами они в свою очередь иногда покупают у иностранцев за десять или пятнадцать флоринов редкую вещь, которая на самом деле вряд ли стоит один или два».
Обратите внимание – в первом случае сказано: продают. Русские продают иностранцам вещи втридорога. Коварно, не так ли? Во втором – стороны как будто сквитались. Нет! Русские покупают втридорога. Не иностранцев тут вина – самих московитов. В первом случае – коварны, во втором – глупы. Один и тот же поступок оценивается по-разному, в зависимости от того, кто его совершил.
Русский дипломат не желает первым слезть с лошади – гордец. Барону удалось обмануть русского: сделав вид, что слезает, он в последний момент задержался, так что русский, повторивший движение Герберштейна, всё-таки ступил на землю первым – блестящая уловка, демонстрирующая преимущество европейского ума. И такой двойной счёт во всём.
Первым из иноземцев Герберштейн заговорил о склонности русских к покорности и слепому подчинению: «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе».
На основании чего сделан этот вывод? «…По большей части господа перед смертью отпускают иных своих рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам». Естественно, возникает вопрос: много ли подобных случаев наблюдал Герберштейн во время своего пребывания в России? Наверное, не так много знатных людей умерло при нём. Несомненно, что свой глобальный вывод, отказывающий целому народу едва ли не в коренном человеческом качестве – стремлении к свободе, автор «Записок…» основывает на считаных примерах.
Что касается войск великого князя (напоминаем: Герберштейн был в Москве при Василии III), то они вообще недееспособны. А как же территориальные приобретения? Возвращение Смоленска? Оказывается, этим русские обязаны иностранцам, служащим у них.
И эта точка зрения не наивное германофильство, как могут подумать некоторые читатели, а стремление убедить западноевропейцев в том, что русский человек лишён по своей сути волевого начала. В любой ситуации «московит» выглядит не субъектом, а объектом чьей-то чужой воли. Словом, иди и владей ими.
И Запад, в лице его правящих элит, охотно принял эту точку зрения на Россию. Уже через четыре года после выхода в свет «Записок…» Герберштейна на «освоение» России отправились англичане, прикрыв экспедицию по северным морям поиском пути в Индию.
Кстати. «Записки о московитских делах», при всей их тенденциозности, донесли до нас не только много ценной информации, но порой и весьма неожиданной. Так, Герберштейн первый из иностранцев упоминает о выращивании в царских садах и во владениях крупных бояр роз. Путь царицы цветов в суровую Московию был долог: Индия, Иран, Передняя Азия, страны античного мира, средневековая Европа. Путешествие это заняло тысячелетия.
Начатки землемерия
Для составления «Стоглавого собора» указом царя предлагалось «писцов послати во всю землю писати». А именно: земли митрополичии и владычные, монастырские и церковные, княжеские, боярские, вотчинные и поместные, чёрные и оброчные, починки, пустоши и селища. Наряду с описью этих земель предписывалось произвести их измерение: «а мерити пашенная земля и не пашенная, и луги, и лес, и всякие угодья». А кроме этого – все реки и озёра, пруды, оброчные ловли, мосты и перевозы, торжища и огороды, погостья и церковные земли.
В это время в Московии уже имелись определённые понятия о вычислении площадей и о производстве различных измерений. В. Н. Татищев сообщает, что в наказе писцам 1556 года говорилось, что описание городов Русского государства производилось согласно «землемерных правил».
При Иване IV была составлена первая русская геометрия – «книга, именуемая геометрия, или землемерие радиксом и циркулем, глубокомудрая, дающая лёгкий способ измерять места самые недоступные, плоскости, дебри».
Конечно, эти возможности широко использовались русскими людьми, почитавшимися Западом варварами.
«Судия и защитник»
27 февраля 1549 года в Кремле начал свою работу Земский собор, который (на первых порах) представлял собой расширенное совещание митрополита, бояр и наиболее знатных дворян под предводительством самого царя. То есть он мало напоминал собой последующие собрания такого рода, но был первым из них.
Необычным оказалось его начало: Иван IV вышел на Пожар (торг)[8] и с лобного места стал каяться перед народом. Признал произвол бояр, правивших в его малолетство. Сказал, что сам в те годы был глух к нуждам простых людей, «не внимал стенанию бедных». И вдруг принародно обратился к этим самым боярам:
– Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слёз, сколько крови от вас пролилось? Я чист от сей крови, а вы ждите суда небесного.
Надо полагать, что низшие слои населения с удовлетворением восприняли угрозы молодого царя по адресу его окружения. В умах многих мелькнула заветная мысль о наказании всесильных обидчиков, а то и о стихийной расправе с ними. Но Иван тут же погасил робкие надежды простолюдинов:
– Люди божие и нам богом дарованные. Молю вашу веру к нему и любовь ко мне, будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла, могу только спасать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду, соединимся все любовью христианскою! Отныне я судия вам и защитник!
С покаянием и признанием своих грехов царь обратился также к митрополиту и священнослужителям – и их призвал к забвению прошлого и сотрудничеству в настоящем.
Первое Земское собрание получило название «Собор примирения». Летописец писал о нём: «[царь] видя государство в великия тузе и печали от насилья сильных и от неправды, умысли смирити всех в любовь; и советовав со отцом своим Макарием митрополитом како бы оуставити[9] крамолы и вражду оутолити, повеле собрати всякого чину людей».
Выполняя своё обещание о защите простых людей, царь уже на следующий день после открытия Земского собора издал указ о новых формах суда. Этим указом резко ограничивалось влияние старой аристократии. Под особое покровительство Иван IV взял мелких помещиков – детей боярских и небогатых дворян, составлявших костяк вооружённых сил страны, основу её безопасности. По этому указу судить дворян мог только царь, боярский суд для них отменялся.
Чтобы государственное управление не замыкалось на узкой группе лиц, Боярская дума была увеличена с 18 до 41 человека. Были созданы также первые в России правительственные учреждения – «избы» (в дальнейшем – «приказы»), Челобитная и Посольская. Во главе первой из них царь поставил своего «добродетельного» друга Адашева, которому полностью доверял. Посольской избой управлял Иван Висковатый, вчерашний подьячий, в одночасье ставший (по современной градации) министром иностранных дел.
Земский собор работал несколько месяцев, царь в это время находился в войсках, шедших на Казань. От него долго не было никаких вестей, и в Москве встревожились. Современник писал: «Вся земля была в велицей печали и скорби». В народе говорили:
– Един государь был во всей Русской земли, како такого государя из земли выпустили. Ох, горе земле нашей!
Обращение Ивана IV ко «всей земле» породило в народе надежды на лучшее, вызвало симпатии к молодому государю. На имя царя стали поступать не только жалобы, но и предложения по улучшению жизни народа и усилению государства. До наших дней сохранились «рекомендации» Максима Грека, Ивана Пересветова и Ермолая-Еразма.
В рассуждениях о судьбах византийских царей, которые презирали своих «бояр», и в притче о юном царе, подпавшим под власть своих порочных страстей, сказывалась явная ориентация М. Грека на княжеско-боярские круги, недовольные политикой молодого государя.
Пересветов предлагал укрепление самодержавной власти путём введения порядков, господствовавших в Османской империи: строгой справедливости; выдвижения на государственные посты не по знатности фамилий, а по личным качествам; заботы о «воинниках», которыми держатся все царства. А что касается православия, полагал Пересветов, так «Бог не веру любит, а правду».