Царь уступил требованию своего кандидата на митрополичью кафедру, но оговорился: делает это ради того, чтобы не срамить предстоящие торжества; но на будущее просит Филиппа не вмешиваться в государевы дела. Игумен согласился в надежде на то, что с помощью слова божьего склонит самодержца на путь истины и правды. Летопись гласит: «И царю и великому князю со архиепископы и епископы в том было слово; и архиепископы и епископы царю и великому князю били челом о его царьском гневу. И царь и великий князь гнев свой отложил, а игумену Филиппу велел молвити своё слово архиепископом и епископом, чтобы игумен Филипп то отложил, а в опришнину и в царьской домовой обиход не вступался, а на митрополью бы ставился; а по поставленьи бы, что царь и великий князь опришнину не отставил, и в домовой ему царьский обиход вступаться не велел, и за то бы игумен Филипп митропольи не отставливал, а советывал бы с царём и великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцем его великим князем Василием, и с дедом его великим князем Иваном».
«Советовал бы с царём»! Это было для Филиппа главное в договоре с государем. Но ближайшие же дни и недели быстротекущей жизни показали, что правители (светский и духовный) каждый по-своему воспринимают российскую действительность и у Ивана Васильевича это восприятие очень далеко от просто человеческого, где-то на уровне фараонов Ветхого Завета.
1567 г. Два месяца в Москве и в уезде продолжалась расправа с насельниками бояр, обвинённых в измене. Траубе и Крузе, современники этих событий, писали позднее: «Каждый день опричники, по десять, по двадцать человек и более, в панцирях под плащами, с большими топорами, разъезжали по улицам и переулкам. Каждый отряд имел свои списки бояр, дьяков, князей и видных купцов; никто не знал ни о какой вине, ни о часе смерти, ни о том, что он осуждён. Всякий шёл как ни в чём не бывало по своим обычным делам. Тотчас налетала на них банда убийц на улице, у ворот или на рынке, рубили и душили их без всякой вины и суда и бросали их трупы, и ни один человек не смел их хоронить».
Павших, конечно, никто не считал. Как писали в поминальных синодиках того времени о простонародье, «имена их Бог весть», количество тем более.
Памятник себе
В царствование Ивана Грозного был создан грандиозный труд – многотомная всемирная история. В ней описывается прошлое человечества в виде смены царств. Венцом развития цивилизации изображается правление самого Ивана IV. Летопись эта получила название Лицевой свод, так как её текст иллюстрирован.
Лицевой летописный свод – роскошное творение русских умельцев-летописцев и художников. Свод состоит из десяти томов большого формата. Все они написаны на великолепной бумаге, купленной во Франции. На такой бумаге писали Генрих II, Карл IX, Генрих III и Екатерина Медичи. Свод украшают более 16 тысяч миниатюр (изображений «в лицах» – отсюда «лицевой»). Над созданием Свода на протяжении трёх десятилетий трудились десятки писцов и художников.
Миниатюры занимают примерно две трети объёма этого исторического памятника; они не только украшают Лицевой свод, но и служат для нас своеобразным путеводителем по быту, культуре и природе Руси, а также других стран. Более того, Свод содержит иллюстрации, образцами для которых стали изображения из ещё более древних источников. Так дошли до нас рисунки зданий, одежды, орудий труда и предметов быта, которые соответствуют ранним векам русской истории. Под кистью мастеров летописного свода зарождались новые жанры живописи: исторической, батальной, бытовой, портрет и пейзаж.
Замысел создания этого уникального труда принадлежит, по-видимому, митрополиту Макарию. Свод должен был подчеркнуть богоизбранность Московского государства, доказать преемственность мировой власти от древнейших царей Вавилона и Персии, державы А. Македонского, римских кесарей и византийских басилевсов Российским государством и русскими царями (Рюриковичами), «сродниками Августа-кесаря».
Первоначально было девять томов Свода. В первых трёх описывается «священная» (библейская и древнееврейская) история, падение Трои, история стран Древнего Востока и Македонской державы, Древнего Рима и Византии. Тома 4–8 посвящены русской истории периода 1114–1533 годов; в 9-м томе и найденном позднее 10-м повествуется об истории Московского государства времени Ивана Грозного (события 1535–1542 и 1553–1567 годов). Девятый том летописного свода носит название Синодального, поскольку он долгое время принадлежал библиотеке Священного синода. Роскошная рукопись вся испещрена многочисленными правками, вставками и зачёркиваниями.
Перед позднейшими исследованиями сразу встал вопрос: кто осмелился превратить в черновик многолетний труд составителей, редакторов, писцов, художников? Кто заставил их заново переписывать огромнейший том? Каждое исправление, внесённое в текст, было учтено, забракованные рисунки переделаны. Так появился второй вариант 9-го тома Лицевого свода – Царственная книга.
Казалось бы, неведомый редактор должен был удовлетвориться сделанным. Но не тут-то было – в Царственной книге зачёркиваний и дополнений, приписок и поправок оказалось в десять раз больше. К тому же таинственный редактор перечеркнул ряд своих прежних вставок и заменил их. Так появился второй вариант Царственной книги.
Царственная книга – это редчайший и единственный случай в науке, когда оказалось возможным проследить черновую историю древнего памятника. И свершил это молодой учёный Даниил Натанович Алыпиц.
Первый вывод, который сделал учёный, говорил о том, что два варианта Царственной книги разделял довольно значительный промежуток времени, в который произошло много событий, изменивших прежний взгляд редактора. Самые пространные приписки, растянувшиеся на несколько листов, были вставлены в тех местах, где рассказывалось о наиболее важных периодах царствования Ивана Грозного. Вставки эти делались не просто очевидцем событий, а весьма влиятельным государственным деятелем, который мог позволить себе «портить» своими замечаниями уже готовую роскошную (с тысячами цветных миниатюр!) рукопись, предназначенную для царя и составленную в одном (!) экземпляре.
Обширные вставки порой обрамляли и текст, и рисунок рукописи, а иногда целый лист безнадёжно портила одна незначительная поправка. Безжалостный редактор заставлял художников переделывать рисунки, делая сердитые замечания: «Здесь государь написан не к делу». И это под портретом Ивана Грозного! В повелительном тоне редактор указывал, как именно надо исправить рисунок: «Тут написать у государя стол без доспехов[23], да стол велик» или «Царя писат тут надобет стара». Непонравившееся изображение свадьбы Ивана Грозного он потребовал «росписат на двое – венчание да брак», то есть дать на эту тему две миниатюры.
После автора приписок никто уже не прикасался к книге – на полях её обоих вариантов хозяйничала одна рука. И это была рука человека, облечённого неограниченной властью, присвоившего себе право по своему разумению исправлять и перекраивать официальную московскую летопись. Словом, творить историю Руси. Кто же это мог быть?
В поисках ответа на заданный себе вопрос Алыпиц составил перечень неоспоримых признаков, которыми, судя по характеру приписок, обладал загадочный редактор. Конечно, он должен был жить и находиться при царском дворе после 1564 года, последнего из описываемых в Царственной книге.
Это было лицо весьма значительное, обладавшее неограниченными полномочиями, и в редактировании Свода ему принадлежало последнее слово. Его политические взгляды – суть взглядов самого царя. Ивану Грозному он исключительно предан. Это человек с большим политическим кругозором.
Он был в курсе всех важных событий, происходивших и в Кремле (при участии царя), и на самых отдалённых окраинах государства. Он очевидец взятия Казани. Он подробно знаком с секретным делом князя Лобанова-Ростовского, намеревавшегося бежать в Литву, и с историей боярского брожения 1553 года, не говоря уже о ряде других, более мелких, дел.
Конечно, всеми этими признаками могло обладать только одно лицо – сам государь Иван Васильевич Грозный. Но от царя не сохранилось ни одной написанной им буквы. Все указы и грамоты его времени составлялись дьяками, Иван Грозный лишь прилагал к ним царственный перстень.
Пришлось искать дополнительные факты, подкреплявшие догадку учёного. Несомненной принадлежностью царю были его письма, обращённые к князю Курбскому. Сравнение описания и трактовки ряда событий в этих посланиях и в Царственной книге бесспорно свидетельствовало об их идентичности. Многие факты, о которых Грозный упоминал в своих письмах (например, переживания детских лет), знал только он, и они были почти дословно воспроизведены в летописи.
В описи царского архива Алыпиц обнаружил пометку о том, что 20 июля 1563 года ящик № 174 с находившимся в нём сыскным делом князя Семёна Лобанова-Ростовского был в очередной раз «взят ко государю». А самая большая приписка, сделанная в Царственной книге, как раз касалась измены Лобанова-Ростовского. В ней было приведено много подробностей, неизвестных из других источников: обстоятельные объяснения причины побега князя, имена бояр и дьяков, которые участвовали в расследовании и прочее. Все эти сведения были взяты из сыскного дела.
В описании царского архива нашлась и такая запись: «В 76 (то есть в 1568 году) Летописец и тетради посланы ко государю в слободу». Это уже прямое указание на Ивана Грозного как на автора редакционных приписок к Царственной книге – «Списки, что писати в Летописец», посылались государю для просмотра и одобрения.
Сопоставляя эти пометки о посылке черновиков к царю в Александровскую слободу с другими пометками дьяков на описи архива, Алыпиц заметил, что в августе 1566 года таких пометок было особенно много. Именно в этот год Иван Грозный не только забирал к себе архивные документы целыми ящиками, но и сам часто бывал в оном. За десять дней августа 1566 года он пять раз посетил своё хранилище документов и выбирал из его ящиков главным образом материалы об опальных боярах, и как раз о тех, имена которых упоминаются в приписках.