Впрочем, акт этот оказался на деле чистой формальностью, видимостью уступки народной массе, ненавидевшей этот институт угнетения и диких, ничем не оправданных расправ.
«Разделение на опричнину и земщину оставалось, – констатирует С. М. Соловьёв, – но имя опричнины возбуждало такую ненависть, что царь счёл за нужное вывести его из употребления: вместо названий „опричнина" и „земщина" видим названия „двор" и „земщина", вместо „города и воеводы опричные и земские" – „города и воеводы дворовые и земские"».
До конца своих дней Грозный оставался в твёрдой убеждённости в необходимости политического террора и разделения населения Руси на избранных и изгоев. Сыновьям завещал:
– Что я учредил опричнину, то на воле детей моих, Ивана и Фёдора; как им прибыльнее, так пусть и делают, образец им готов.
«Образец» этот вошёл в историю как верх произвола и самоуправства деспота, попрания малейших признаков самостоятельности и инициативы индивида, подавления его морально и физически. Это вело к умственному и психологическому разрушению личности самого самодержца, патологического труса, не знавшего, где укрыться от своих подданных («изгнан я от бояр, ради их самовольства, от своего достояния и скитаюсь по странам»).
Уже в 42 года Иван IV сетовал:
– Тело изнемогло, болезнует дух, струны душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил. Ждал я, кто бы со мною поскорбел, и нет никого, утешающих я сыскал…
Таково было внутреннее состояние царя в очень успешный для страны 1572 год. Неудивительно, что после него в жизни Грозного уже не случилось ничего, что украсило бы страницы его жития.
Наёмники
На пятнадцатый год войны России с Ливонией эта страна была полностью разорена. Множество молодых мужчин бродило по городам и весям в поисках занятий, и Иван Грозный решил использовать эту ситуацию. В одном из московских узилищ нашли некоего Юргена Фаренсбаха, успевшего побывать в Швеции, Франции, Нидерландах и Австрии. Совсем ещё молодой ливонский дворянин отличался практичностью и деловой хваткой. На предложение набрать отряд наёмников ответил согласием. За месяц-два Фаренсбах завербовал семь тысяч человек, став тем самым первым в Москве предводителем наёмников.
Летом 1572 года иноземцы показали своё мастерство при разгроме орды Девлет-Гирея, а осенью они участвовали в штурме прибалтийских крепостей. Военные действия этого года завершились взятием Пайду, крупнейшего (после Ревеля) опорного пункта шведов в Ливонии.
Успешная служба наёмников русскому государю возмущала правителей Запада, и европейский хронист писал по этому поводу: «Во веки веков прежде не слышно было, чтобы ливонцы и чужеземцы так верно служили московиту. Добрые старые ливонцы открещивались от московита, но много молодых, также и старых ливонцев перешли на его сторону, несмотря на то, что московит без устали домогался их отечества и публично говорил, что не оставит Ливонии в покое до тех пор, пока не вырвет с корнем всю сорную траву, то есть всех ливонских дворян и немцев. Несмотря на то что ливонцы по своей слепоте и неразумению всеми силами старались, чтобы московит как можно скорее и легче уничтожил их».
Немецкая слобода
В 1574 году Иван Грозный принял на русскую службу группу пленных шотландцев, которые на замоскворецкой Болвановке основали посёлок. Просуществовал он недолго: обитателей посёлка «дёргали» то в очередной поход, то в гарнизонную службу в пограничные города. Поэтому они не могли осесть на постоянное жительство, и посёлок скоро распался.
Между тем Ливонская война продолжалось и в Москву поступали новые партии пленных. Кроме них в городе к тому времени было уже немало западных мастеров различных профессий. Для всех них на правом берегу Яузы устроили новую слободу, которая получила название Немецкая. Она располагалась между Яузой и ручьём Кукуем.
Для содержания слободы её жителям разрешили продажу вина, пива и других напитков. Помимо этого, слобожане занимались ремёслами и промышляли мукомольным делом, для чего запрудили Яузу и поставили на ней мельницы.
Современники довольно мрачными красками описывали нравственные качества обитателей Немецкой слободы. Их богатство, нажитое продажей питей, возбуждало неприязнь и жалобы москвичей, просивших заступничества у митрополита. Последний печаловался царю, говоря, что немцы портят русское войско, доводят его до того, что, когда надо отправляться в поход, у ратников нет денег на закупку лошадей и оружия[29], ибо всё спустили в кабаках и иноземных домах.
Грозный страшно разгневался ив 1578 году наложил опалу на Немецкую слободу. Но питейную привилегию за слобожанами сохранил, и те быстро восстановили своё благосостояние.
С Немецкой слободой покончили польско-литовские паны, весной 1611 года сжёгшие Москву. Все годы царствования Михаила Романова, то есть до середины XVII столетия, на месте Немецкой слободы и её окрестностей были только пустыри, поля и огороды.
Предшественник Алексея Михайловича
Официально история русского флота начинается с конца XVII века, с указа Петра I о создании такового. Но при этом исследователи часто ссылаются на постройку его отцом боевого корабля «Орёл», что случилось на треть столетия раньше. Но, как известно, попытки завести свой флот делал и Иван Грозный, причём весьма оригинальным способом.
В 1558 году, в самом начале Ливонской войны, войска Ивана IV захватили город Нарву, лежащий всего в 12 километрах от Балтийского моря. В скором времени он превратился в довольно оживлённый порт, куда устремились иностранные суда с различными товарами. В ответ шведы и поляки стали организовывать каперские корабли, капитаны которых получали охранные грамоты от правительств и высокопоставленных вельмож. Шведские и польские корсары грабили торговые суда голландцев, англичан, датчан, либо приводили их в свои гавани. Тогда русский царь решил сформировать собственную каперскую флотилию. В Европу в поисках подходящих людей направили послов.
Охотники пограбить, находясь под защитой царя, нашлись быстро. Из них наиболее известен Карстен Роде, капер датского короля Фредерика П. В 1570 году Роде выдали охранную грамоту, в которой говорилось: «Силой врагов взять, а корабли их огнём и мечом сыскать, зацеплять и истреблять, согласно нашего величества грамоты… А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и чести держать».
В грамоте оговаривалось, что Роде имеет право на 10 % добычи и обязуется продавать захваченные суда и товары в русских портах.
На острове Эзель (Сааремаа, Эстония) новоявленный русский корсар снарядил пинк – трёхмачтовое судно водоизмещением в 40 тонн. Корабль был вооружён тремя пушками, десятью барсами (орудиями меньшего калибра), восьмью пищалями и двумя боевыми кирками для проламывания бортов чужих судов. Экипаж пинка составляли 35 человек. Команда не имела права на добычу, так как каждый её член ежемесячно получал по шесть гульденов.
В июне пинк вышел в море. «Царёв атаман», или «русский адмирал», как называл себя Роде, начал действовать. К концу лета его флотилия состояла уже из шести вооружённых судов. Дерзость корсара (за 3 месяца захватил 17 купеческих кораблей) и быстрый рост его сил не на шутку встревожили шведскую корону. Сначала городской совет Данцига призвал все немецкие города «предотвратить господство московитов на море, пока это зло ещё не успело пустить слишком глубокие корни», а затем шведы повели против корсаров настоящую охоту, пытаясь загнать их в ловушку и уничтожить. Шведам однажды удалось настичь флотилию Роде и потопить несколько его судов, но остальные «московиты» прорвались к Копенгагену и укрылись в его порту под защитой пушек датского короля.
Район действия флотилии Карстена Роде
Спрятавшийся от шведских и польских военных кораблей в датских проливах, Роде начал грабить все суда, следовавшие в Копенгаген. Тут уже не выдержал Фредерик II, и удачливый капер вскоре был схвачен. Об этом датский король оповестил царя. В своём письме он объяснял, что арестовал «капера вашего царского величества, поелику тот стал имать корабли в датских водах, в Копенгаген с товарами через зунды идущие». Царь, зная, что корсары в общей сложности захватили 22 судна с товарами на общую сумму 500 тысяч ефимков (талеров), попытался было вытребовать Роде для судебного разбирательства в Россию, но Фредерик II на это не пошёл.
Была у Ивана Грозного мысль и об освоении Северного моря, по которому в Россию попали англичане. С этой целью (а также на случай вынужденной эмиграции) в Вологде строился довольно значительный флот. Интересен с этой точки зрения разговор царя с Джеромом Горсеем, служащим «Московской компании».
Иван поинтересовался, видел ли тот большие суда и барки в его северной столице. Англичанин ответил утвердительно.
– Какой изменник показал их тебе? – вспылил царь.
– Молва о них пошла, и народ сбегается смотреть на них в праздничные дни, так и я решился, с тысячами других, идти полюбоваться на их удивительную красоту величину и странную отделку
– Что у тебя означают слова «странная отделка»? – нахмурился Грозный.
– Изображение львов, драконов, орлов, слонов, единорогов, так отчётливо сделанных и так богато украшенных золотом, серебром, яркою живописью.
– Молодец! – похвалил царь иноземца. – Это верно, и, кажется, ты хорошо их высмотрел. Сколько их?
– Я видел не более двадцати, ваше величество!
– В скором времени ты увидишь сорок, и не хуже этих. Я доволен тобою. Без сомнения, ты можешь рассказать в иноземщине, что видел, – благосклонно произнёс Грозный и полюбопытствовал: – Говорят, что у вашей королевы, моей сестры, лучший флот в мире?
– Это правда, ваше величество.
– Чем же он отличается от моего?