Пользуясь тяжёлым внешнеполитическим положением русского государства, папа Григорий VIII надеялся добиться от царя значительных уступок. Поэтому истинной целью посольства Поссевина были не переговоры с Баторием, а подчинение русской церкви папскому престолу. Папа очень надеялся на успех своего легата, ведь царь сам просил его принять участие в деле примирения, обещая Риму дружбу и участие в крестовом походе против турок.
И. Репин. «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года»
Но надежды папы и старания Поссевина не увенчались успехом. Грозный решительно отверг домогательства посла о позволении строить на Руси латинские церкви, отклонил споры о вере и соединении Церквей (католической и православной) на основании постановлений Флорентийского собора и не увлёкся обещанием приобретения бывших территорий Византии, которые греки утратили якобы за отступление от Рима.
Потерпев фиаско в Москве, Поссевин пустил в мир злостную клевету об убийстве восточным деспотом своего сына. При этом папский легат писал об этом как очевидец трагедии. На самом деле он приехал в столицу Руси после смерти царевича и не мог быть очевидцем этого.
Поссевин беззастенчиво утверждал, что Грозного вывел из равновесия неопрятный вид невестки. Царевич заступился за супругу и получил удар посохом в висок. Тут же Иван младший и скончался. Нелепость этой версии была очевидна современникам. Поэтому её вскоре подправили, пустив слух о том, что царевич умер не сразу, а только на четвёртый день, после конфликта с отцом. Ни в каких документах эта сказка подтверждения не нашла. Зато есть материал, говорящий в пользу того, что старший сын Грозного умер своей смертью.
Вопреки широко распространённому мнению, царевич Иван не отличался хорошим здоровьем и буйным нравом. Его страшили тяготы царского служения. Надежда Грозного, его старший сын, предпочитал шапке Мономаха и мирской славе тихий монашеский подвиг. Поэтому ещё в 1570 году Иван сделал очень большой вклад (тысячу рублей) в Кирилло-Белозерский монастырь, сопроводив это деяние условием, чтобы «ино похочет постригися, царевича князя Ивана постригли за тот вклад, а если, по грехам, царевича не станет, то поминати». То есть уже за 11 лет до своей кончины юноша чувствовал себя настолько неважно, что не надеялся не только на обретение царского венца, но и монашеского чина.
Иван сторонился бурления мирской суеты. Государственные дела, которыми ему приходилось заниматься, царевич воспринимал как божие тягло. Но душа его стремилась к небу, и этому есть документальные свидетельства.
До нашего времени сохранился ряд сочинений, написанных Иваном: «Служба преподобному Антонию Сийскому», «Житие и подвиги Антония чудотворца» и «Похвальное слово» этому же святому По просьбе церковного собора царевич написал канон преподобному Антонию. «После канона, – вспоминал Иван, – написал я и житие. Архиепископ Александр убедил написать и похвальное слово».
Высота духовной жизни царевича несомненна, а потому говорить о его конфликте с отцом не приходится, и нет никакого сомнения, что умер он естественной смертью, от болезни, что известно совершенно точно. Грозный действительно избил сноху и сделал это вполне сознательно: не хотел иметь в своём роду потомка от Шереметьевой. Ночью Елена родила мёртвого ребёнка. Когда это стало известно, у болезненного царевича произошёл приступ падучей, а затем – лихорадка. Около 15 ноября 1581 года царь сообщал боярину Н. Р. Юрьеву и дьяку А. Шелкалову из Александровской слободы: «Которого вы дня от нас поехали и того дня Иван сын разнемогся и нынче конечно болен и что есма с вами приговорили, что было нам ехати к Москве в середу заговевши и нынече нам для сыновий Ивановы немоче ехати в середу нельзя… а нам докудова Бог помилует Ивана сына ехать отсюда невозможно».
Спокойный тон письма говорит о том, что ничего исключительного не произошло: болезни старшего сына – состояние для царя привычное, обыденное. Правда, он несколько встревожен (не решается уехать от Ивана), но никакого трагизма не предчувствует, полагая, что задержка в Слободе продлится недолго. Но случилось непредвиденное – 19 ноября царевич скончался.
Грозный не ожидал такого исхода болезни сына и был потрясён. Смерть наследника сказалась и на состоянии его здоровья.
…Кому же понадобилась злобная версия о русском царе-сыноубийце? Вот здесь никакой тайны нет – нашим зарубежным доброхотам, нашим извечным западным «друзьям». Европейские правители и идеологи уже не первое столетие вдалбливают в сознание своих народов антирусские и антиправославные стереотипы, которые облегчают им вести политику, направленную на ослабление (если не более) нашей страны. Россия не нужна Западу ни социалистической, ни демократической, никакой.
1582 г. В Запольском Яме с Речью Посполитой заключён мир на условиях «как до войны», то есть с обоюдным отказом от достигнутых завоеваний.
Роковое имя
19 октября 1582 года царица Мария Нагая, четвёртая жена Грозного, родила сына, наречённого двумя именами – Уар и Дмитрий. Столь необычный случай был вызван тем, что в святцах на этот день оказался только один святой, в честь его ребёнку и дали имя. Но родителям оно явно не понравилось, и царь выбрал сыну второе, издавна почитаемое на Руси. Возможно и другое – мать почувствовала в этом (первом) имени что-то роковое и постаралась оградить сына от его судьбы. Как известно, не получилось.
Чем же славен святой Уар? Это был римский воин, тайный христианин. Служил в Египте, помогал единоверцам. И вскоре тайное стало явным. На суде Уар с гордостью признался в своей приверженности к новой вере и был казнён. Истерзанное тело воина выбросили на съедение зверям. Но его «мощи» подобрала некая женщина, увезла их в Палестину и воздвигла над ними храм.
Уар считался целителем, и это мнение о святом укрепилось в Москве, когда «вдруг» в ней появились «мощи» царевича Дмитрия, погибшего в Угличе 15 мая 1591 года. Тогда вспомнили о его первом имени, и в столицу потянулись тысячи несчастных матерей со своими больными чадами. Они шли в Кремль, в церковь Рождества Иоанна Предтечи и мученика Уара (это был храм, основанный за полтора столетия до первого упоминания Москвы в летописи).
Протоирей Н. Извеков записал рассказ московского старожила по этому поводу: «Простонародье из имени Уар сделало Увар и обратило его придел в особое место моления для испрошения здравия своим малолетним детям, одержимым болезнью и восклицающим: „ува, ува“. Их великим числом привозят даже из деревень к тому приделу и полагают на белый камень под образ святого мученика Уара по одиночке с таким от матери приговором: „Увар, Увар, возьми мой товар, а коли не возьмёшь, мне отдай"».
Паломничество несчастных матерей в храм Рождества Иоанна Предтечи и мученика Уара прекратилось в 1847 году со сносом церкви.
«Долина печали и область скорби»
Такой видели Московскую Русь те немногие иностранцы, которые побывали в нашей стране при Иване Грозном. Одним из таковых оказался немецкий дворянин Альберт Шлихтинг.
Попав в плен, он вскоре оказался в Москве, где пристроился слугой к врачу, лечившему самого царя. Конечно, Шлихтинг кое-что повидал, но главное – о многом наслушался. А как известно, во многих знаниях многие печали, и Шлихтинг решил бежать. Это ему удалось.
Около 1570 года немецкий дворянин оказался в Польше. Там он рассказывал такие ужасы о Москве, что король Сигизмунд II Август захотел встретиться с ним, а затем попросил записать свой рассказ о Московии Ивана Грозного. Документ, составленный Шлихтингом, имел следующее название – «Краткое сказание о жестоком правлении московского тирана Васильевича».
Это действительно сказание, о котором современный историк В. Р. Мединский пишет: «В записках Шлихтинга нет никаких политических обобщений. Просто перечисление пыток и казней. Цифры убитых и умерших под пытками называет такие, что, если их сложить, получится больше миллиона человек. Всё городское население России того времени».
Ситуацию, сложившуюся в стране (террор) Шлихтинг объяснял особенностями мышления и психики, свойственными русским: «Московитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так что они убивают себя взаимной клеветой. А тирану всё это любо, и он никого не слушает охотнее, как доносчиков и клеветников, не заботясь, лживы они или правдивы, лишь бы только иметь удобный случай для погибели людей, хотя бы многим и в голову не приходило о взведённых на них обвинениях»[32].
Конечно, польского короля Шлихтинг уверял, что пишет и говорит только «правду и ничего кроме правды», и своё сказание начал торжественным заверением: «То, что я пишу вашему королевскому величеству, я видел сам собственными глазами содеянным в городе Москве. А то, что происходит в других больших и малых городах, едва могло бы уместиться в целых томах».
Записка Шлихтинга пришлась как нельзя вовремя: папа Пий V именно в это время собрался установить связи с Москвой, чтобы привлечь её на борьбу с турками. Польский король сразу запаниковал: испугался, как бы между московской и папской курией не завязалась дружба. Поэтому он переправил сказание Шлихтинга в Рим.
Там творение безвестного немецкого дворянина произвело желаемое Сигизмунду впечатление, и папа написал Шлихтингу: «Мы ознакомились с тем, что вы сообщили нам о московском государе; не хлопочите более и прекратите сборы. Если бы сам король польский стал теперь одобрять нашу поездку в Москву и содействовать ей, даже и в этом случае мы не хотим вступать в общение с такими варварами и дикарями».
Из этого письма видно, что Шлихтинг был двойным агентом – папы Римского и польского короля. А потому неслучайно попал в плен к русским, а потом составил свой отчёт о «виденном» в том духе, который соответствовал желанию Сигизмунда II и напугал Рим.