С русским эмигрантом Зворыкиным получилось еще проще — у компании «Вестингауз» неожиданно сменился владелец. Которому совершенно, ну, то есть совершенно не нужен, оказался русский инженер. При всем уважении к его способностям. Найденный за привычным столиком в баре, где он привык обедать, забытый кем-то немецкий технический журнал со ссылками на его старые работы, придал правильное направление мыслям. А дорогу до германского консульства он выяснил у ближайшего полисмена. Лицо «свободного» рынка, бывает.
И еще одно событие, удостоившееся места в разделе уголовной хроники, совпало с описываемыми. В некоем австрийском городе выпал из окна, покончив жизнь самоубийством, некий А.Эйнштейн, рядовой клерк патентного бюро. Свидетели утверждали, что незадолго до печального события, он имел продолжительный разговор с представительным молодым незнакомцем, найти которого не удалось. А господин Пуанкаре из «золотой академии» получил от Макса Планка очень заманчивое приглашение для совместной работы в Германии. Совместной с ним и Петером Зееманом. Настолько заманчивое, что отказаться было невозможно. Фриц сильно-сильно не любил теорию относительности. Специальную.
Оставшиеся до Цицикара километры проходили с постоянными боями. Японское командование бросало в бой все подразделения, которые могло снять с других участков. Сопротивление постоянно нарастало, и вместе с ним росли и росли потери. А потом, когда бойцы были уже на пределе человеческих сил, когда в поредевшие стрелковые роты были отправлены даже писари и повара, все, как отрезало. Объяснение получили из телеграммы Рокоссовского: «Харбин захвачен десантом кораблей Амурской флотилии. В районе Цицикара высажен воздушный десант. Идут уличные бои. Срочно на помощь. В бой с мелкими группами не вступать».
Замполит посоветовал провести митинг. «Сколько я уже здесь? Два года? А все никак не могу привыкнуть к этим постоянным митингам и собраниям. Все-таки я так и остался неисправимым циником. Видимо эта болезнь уже ничем не лечится».
— Какой митинг? Люди смертельно устали, с ног валятся, за рычагами засыпают.
— Вот поэтому, его просто необходимо провести. И выступать должен ты — командир. Тебе верят, на тебя надеются. Ты должен сказать для всех, а с коммунистами и комсомольцами я сам поговорю.
Новиков на минуту задумался, — «А ведь он прав. И моего слова действительно ждут. Не приказа, нет. Именно слова. Ну что ж, отец-командир. Ты взялся за гуж. Теперь тяни. И не ври. И ничего не придумывай».
— Хорошо. Завтра на рассвете, соберешь личный состав у штабного автобуса. Боевое охранение не снимать, наоборот усилить. А то чем черт не шутит, когда командир речь толкает!
В сером предрассветном освещении, все лица бойцов и командиров тоже казались серыми и безжизненными. Короткий четырех часовой сон (и это была невиданная роскошь за последние дни), не мог восстановить силы. Новиков видел, что многие пытаются уснуть стоя. Надо растормошить людей. Хотя бы на один день стряхнуть с них эту сонную одурь усталости!
— Товарищи! Бойцы и командиры! Я по себе знаю, что все — смертельно устали и, кажется, что нет больше сил. В Цицикаре гибнут наши люди. Гибнут десантники, в самый тяжелый момент пришедшие нам на помощь. Гибнут мирные граждане, с оружием в руках вставшие на защиту города. И России! Да России! Здесь мы защищаем свою страну! Свою Родину! Свои города и села. Свои семьи и своих любимых.
Новиков перевел дыхание и окинул взглядом обращенные к нему сотни лиц.
— Мы сегодня должны прорваться к городу. И не просто прорваться, а продержатся сутки, пока не подойдет подкрепление. Я не приказываю. Я прошу. Все у кого хватит сил. Все кому дорога Родина. Все… По машинам!
Новиков не знал, те ли слова он нашел. Он говорил так, как думал и чувствовал. К речи не готовился и чуда не ждал. И все же. Бойцы бегом направлялись к машинам. Вот взревел один мотор, другой, третий. Стали поступать доклады.
— Первый батальон. К движению готов! Все экипажи на местах.
— Второй батальон. Готовы.
— Стрелковый батальон — готов!
— Самоходки к бою готовы!
— Артдивизион к движению готов!
Подошел Ковалев, вскинул руку к козырьку фуражки.
— Товарищ командир Первого Отдельного Особого Танкового полка! — Именно так, с большой буквы. — Коммунисты и комсомольцы готовы выполнить свой долг перед Родиной до конца. Прошу разрешения первыми идти машинам с командирами коммунистами.
Новиков смотрел на Ковалева и не узнавал его. Всегда неунывающий, веселый, готовый острой шуткой подбодрить и поднять настроение, замполит был необычайно серьезен. Торжественно серьёзен.
— Разрешаю.
Ковалев протянул руку к микрофону.
— Разрешите, товарищ командир.
Новиков молча, передал микрофон.
— Полк, внимание! Говорит замполит Ковалев. Слушай мою команду! Коммунисты вперед!
Взревывая моторами на низких передачах, танки начали перестройку, не предусмотренную ни какими уставами и наставлениями. Пятнадцать танков вышли вперед и встали, образовав ударную группировку.
— Мне пора, командир.
Ковалев, придерживая полевую сумку, побежал к головному танку.
Новиков повернулся к пораженному увиденным Роммелю.
— Поведешь основные силы. Мое место сейчас там.
— Ты что Николай сдурел. Твое место здесь!
— Не сейчас. Позже.
Новиков уже бежал к своему танку. И куда только делась усталость. А в голове, как набат — «Коммунисты, вперед»!
— Механик! Заводи! Вперед!
И переключив тангету связи.
— Коммунисты! За мной!
К Цицикару прорвались и десантников выручили. Переправа через Нуньцзян, на глазах, у японцев приготовившихся взорвать мост через реку. Скоротечный, но от этого не менее кровавый, бой с прорывавшимися из Манчжурии японскими частями 3-й пехотной дивизии. Все слилось в один непрерывный, кошмарный, наполненный болью, кровью и пожарами день. И ведь продержались, и не сутки, а почти двое. На остатках сил и моторесурса продвинулись вдоль дороги еще почти на сто пятьдесят километров до станции Сярту, полностью отрезав равнину Сунляо от Центрального Китая. Наконец подошло подкрепление, и полк отправили в тыл, на отдых.
В непрерывных боях потери составили более половины личного состава. Измотанные, смертельно усталые, люди отказывались от еды и засыпали, где придется. Уставший меньше остальных, Новиков нашел в себе силы, умыться и привести себя в относительный порядок. Похлопал по плечу похрапывавшего в неудобной позе сидя за столом Черфаса.
— Что?! Японцы!
— Нет никаких японцев. Остаешься за меня. Пойду, пройдусь по расположению. Посмотрю что и как.
Новиков шел, мимо спящих бойцов, мимо побитых, много выдержавших машин. Люди уснули, где и как пришлось, но оружие у всех под рукой. Экипажи танков спали рядом с машинами, многие на голой земле, но люки закрыты и на моторы наброшены брезентовые чехлы. Спотыкающиеся от усталости часовые на местах. «Надо сократить время нахождения в карауле, а то совсем попадают». Он уже совсем было собрался возвращаться к автобусу, где ждала желанная кровать и отдых, как услышал окрик одного из постов: «Стой! Кто идет?! Извините, товарищ командарм, не признал. Сейчас вызову начальника караула». Новиков поспешил на голос, на ходу поправляя фуражку. «Хорошо, что побриться успел» — мелькнуло в голове. Рядом с наскоро устроенным КПП стоял Рокоссовский и о чем то вполголоса говорил с караульным.
Новиков, переходя на строевой шаг, кинулся, было докладывать, но Константин Константинович скомандовал — «Вольно».
— Здорово, Новиков! Вот и снова увиделись. — Сказал он, обнимая Новикова, — Рассказывай, что ты там натворил с японцами. И не шуми, а то всех перебудишь.
Пока шли до штабного автобуса, Новиков вкратце рассказал о произошедших событиях. Рокоссовский слушал, внимательно не перебивая. Осматривал до предела изношенные, побитые в боях машины, с видимым уважением проводя рукой по наспех заделанным пробоинам и вмятинам, оставшимся от попадания снарядов и осколков.
— Вижу Новиков, вижу. Нелегко вам победа досталась. Ты не представляешь, насколько важное дело вы сделали. Теперь мы можем вести переговоры с позиции победителей. И самое главное. Удалось избежать войны на два фронта. Почитай. — Рокоссовский протянул Новикову газету. — Это результат нашей победы.
В передовице «Правды» красным карандашом было аккуратно подчеркнуто: «22 мая подписан договор о взаимных гарантиях территориальной целостности и независимости между СССР и Германией».
— Теперь понял?
— Понял.
— Я хочу, чтобы не только ты, но и все бойцы и командиры это поняли. А теперь расскажи подробнее свои впечатления. Что нового в тактике и технике заметил? Что придумал?
— Ох, рановато об этом. В голове еще не все уложилось. Но самое главное — в основном мы были правы. Крупные бронетанковые соединения себя полностью оправдали. Но полка, даже в таком усиленном составе, явно недостаточно для решения самостоятельных боевых задач. Нужна полноценная бригада или лучше всего дивизия.
Новиков потер лоб, и встряхнул головой, отгоняя сон.
— И я был прав, требуя увеличить количество пехоты. Танки без пехоты, в условиях прорыва оборонительных позиций несут неоправданно большие потери. Мы были вынуждены отвлекаться на разрушение окопов и истребление пехоты противника, и подставляли танки под огонь противотанковой артиллерии. Страшная штука! Хорошо, что у японцев легкие двухфунтовые пушки. Снаряд иногда прошивал танк насквозь, а экипаж оставался невредимым. Будь калибр крупнее или пушек побольше и наши потери увеличились бы в разы. Стрелков надо обязательно пересаживать на бронетранспортеры. Первоначально, хотя бы, одну роту из батальона. Но потом обязательно всех. Что еще? Японцы очень оперативно научались использовать против нас артиллерию большого, сто и больше калибра. Заранее пристрелянные сектора и мощный заградительный огонь. А нам и ответить нечем! Дальнобойность у трехдюймовых гаубиц явно маловата, не говоря уж про орудия 76 мм. Выручала только авиация. Хорошо, что была надежная радиосвязь. Кстати, не успел я узнать судьбу звена Р-6, которые вскрыли систему обороны японцев под Чжаланьшунь. Без них мы бы положили там большую часть батальона, а так, легко отделались.