[40]. По желтой траве побежали в разные стороны водяные русалки и ведьмы. Хвост старика с присвистом взвился к помосту.
Боярыня в страхе спряталась за спину мужа. Симеон прирос к креслу.
Снова ухнули сурьмы. Прежде чем толпа успела опомниться, исчезла нечистая сила, и перед помостом пали ниц одетые в длинные саваны девушки. Часть из них, горбатые, безглазые и хромые, повалились одна на другую, выросли в чудовищную, беспокойную глыбу и, окруженные скоморохами, посбрасывали рубахи.
Ряполовский вопросительно поглядывал на жену и не знал, рассердиться ли или одобрить лицедеев.
– Сплясать для господарей! – запетушился старик и, точно крыльями, взмахнул руками.
Под грохот барабанов, медных рогов, гуслей, волынок, непристойно перегибаясь, двинулись один на другой два ряда скоморохов.
Притаившийся за помостом поп сокрушенно покачал головой:
– Позоры некаки со свистаньем, и кличем, и воплями блудными!
Князь увлеченно следил за пляской, с каждым новым движением лицедеев забывая все более свой сан. Напыщенное величие сменилось выражением детской радости на лице. Когда же пары переплелись, изображая свальный грех, он не выдержал и, притопывая ногами, приказал пуститься в пляс всем холопям и девкам.
Поп вцепился пальцами в свою бороду.
– О, лукавыя жены многовертимое плясанье! Ногам скаканье, хребтам вихлянье! Блудницы!
И, не отрывая жадного взора от шутов, угрожающе крикнул боярину:
– Аще бо блуду споручествуешь, неотвратно будеши пещись в огне преисподней!
Пораженный дерзостью попа, Ряполовский в первое мгновенье до того растерялся, что хотел было подать знак холопям прекратить пляс. Но, охваченный вдруг буйным порывом бесшабашного озорства, скатился с помоста.
– Пляши!
Поп съежился и ухватился за балясы.
– Пляши! – уже властно крикнул Симеон.
Тиун и отказчик подхватили попа и толкнули в толпу. Скоморохи с воем набросились на него и, раскачав, высоко подкинули над головами.
Князь закатился жужжащим смешком.
– Вот то плясанье! Вот то не в причет скоморохам!
Пелагея умоляюще взглянула на мужа.
– Беды не накликать бы…
– А ты сама бы распотешила муженька!
Ожившая боярыня, подобрав ферязь, вразвалку спустилась с помоста и взмахнула платочком. За ней, верхом на шутихе, поскакала боярышня.
Уже солнце садилось, когда усталый боярин возвращался с потехи в хоромы.
Выводков и Клаша подстерегали его у тына. Едва Симеон приблизился ко двору, девушка юркнула за тын, а Васька неподвижно распластался на усыпанной, по случаю праздника, желтым песком дорожке.
Батожник подскочил к рубленнику.
– Прочь!
И больно ударил батогом по ногам.
Ряполовский остановился.
– Аль печалуешься на что?
Васька привстал на четвереньках и вытянул шею. Губы его задрожали и не слушался голос.
– Сказывай, коли дело.
Полуживой от страха, Васька сделал отчаянное усилие и пропустил сквозь щелкающие зубы:
– Пожаловал бы побраться мне с Кланькой Онисимовой.
Князь сладенько ухмыльнулся.
– Пляскою раззадорила?
– Божьим велением, господарь.
Подавив привычно двумя пальцами нос, Симеон уставился в небо.
– Сробишь у князь-боярина Прозоровского хоромины да мне двадцать рублев московских подашь, в те поры и молвь держать будем.
Он благодушно ткнул носком сафьякового сапога в подбородок опешившего холопя.
– А в опочивальню ко мне, покажу тебе милость, ране венца допущу к себе девку твою.
Уничтоженный и жалкий, плелся Васька в починок. За ним безмолвною тенью шагала Клаша. Она ни о чем не спрашивала. Землистое, каменное лицо и стеклянный взгляд жениха говорили ей без слов обо всем.
Онисима они не застали в избе. Рубленник беспомощно огляделся и уставился зачем-то пристально в растопыренные свои пальцы.
– Куда ему занадобилось хаживать к ночи?
Она смущенно отвернулась и что-то ответила невпопад.
Выводков сжал руками виски.
– Таишь ты, Клаша, умысел лихой от меня.
По лицу его поползли серые тени.
Девушка едва сдерживала рыдания.
– Не судьба, видно, Васенька… Не судьба нам век с тобой вековать…
Точно оскордом ударили по голове покорные эти слова.
– А не бывать вам в Веневе!
И выбежал из избы.
Ряполовский готовился к вечере, когда тиун доложил о приходе старосты.
Прежде чем Симеон позволил войти, Васька распахнул с шумом дверь и упал на колени.
– Господарь! В лесах твоих отказчики веневские бродят! Колико ужо девок увезено… Ныне добираются и до нашей избы.
Князь вне себя рванулся из трапезной.
– Доставить! – гудел он, задыхаясь от гнева. – Или всех на дыбу!
Васька опомнился, когда ничего уже сделать нельзя было. Он не вернулся в починок и остался на ночлег в лесу, в медвежьей берлоге, о которой никогда не говорил раньше Клаше.
Сознанье, что им преданы старик и любимая девушка, вошло в душу несмываемым позором. Нужно было что-то немедленно сделать, чтобы предупредить несчастье и искупить иудин грех.
Он мучительно искал выхода и оправдания своему необдуманному поступку.
«Не в погибель, а во спасение упредил аз боярина», – вспыхивало временами в мозгу, но тотчас же гасло, сменяясь непереносимой болью раскаяния.
Вооруженные дрекольями, секирами и пищалями, темною ночью крались лесом холопи. На опушке они растянулись длинной темнеющей лентой. Сам Ряполовский, окруженный тесным кольцом людишек, отдавал приказания.
Лента всколыхнулась, выгнулась исполинской подковой. Края ее потонули в черных прогалинах.
Встревоженный медведь, учуяв близость людей, взревел и поднялся на задние лапы. Где-то всплакнула сова. Из-за густых колючих кустарников там и здесь остро вспыхивали волчьи зрачки.
Подкова бухла, сжималась плотней и таяла в чаще.
В дальней пещере мигнул огонек догорающего костра.
Ряполовский взволнованно шепнул что-то тиуну. Холоп собрал пригоршнею ладони у рта и крякнул дикой уткой.
Услышав сигнал, людишки построились петлей, затянувшеюся вокруг пещеры…
На рассвете у курганов рыли холопи могилы. По одному бросали в яму связанных полонянников.
Отказчик веневский вцепился зубами в руку тиуна и тянул его за собою в могилу.
Озверелый боярин полоснул сопротивляющегося ножом по затылку.
– Хорони!
Рядом с курганами вырос свежий, гладенько прилизанный холм…
Васька, измученный бессонной ночью и неуемной тоской, забылся в беспокойном полубреду. Рядом с ним лежала вырезанная из сосны фигура девушки. То была незаконченная статуя Клаши, плод его работы, оберегаемой в страшной тайне от всех.
Глава десятая
Ряполовский перекрестился и стал на колени перед киотом.
– Господи, услыши молитву мою! Услыши мя, Господи!
Смиренно склонился отяжелевший шар головы, и с каждым вздохом безжизненно вскидывались сложенные на животе руки.
Тиун стоя, сквозь дремоту, повторял обрывки слов.
Перекрестившись в последний раз, князь кулаками расправил усы и пошевелил в воздухе пальцами.
Антипка ткнулся головой в дверь. Сквозь щелки слипающихся век любопытно проглянули зрачки. Холоп ясно почувствовал, как колеблются под ногами и проваливаются в пустоту половицы. Кто-то теплый и ласковый, в мглистой бархатной шубке, слизнул ступни, голени и легким дыханием своим коснулся груди. Странно было сознавать и в то же время так тепло верилось, что ноги и туловище становятся с каждым мгновением прозрачней, тают в неизбывной истоме, а голова погружается в пышную, пуховую тьму.
Пальцы боярина нетерпеливо пошевеливались и раздраженно прищелкивали.
Тиун осклабился. Тот, неизвестный, в бархатной шубке, подпрыгнул и шепнул что-то на ухо.
«Тварь, – подумал добродушно холоп, – а молвит по-человечьи».
– Антипка! – по-змеиному зашуршало где-то близко, у ног, и ударилось больно о голову, спугнув сразу сон.
Тиун с размаху ткнулся губами в ладонь Симеона.
– Милостивец! Измаялся ты от забот своих княжеских!
Ряполовский повис на руках у холопя. В постели он безмятежно потянулся всем грузным телом своим и крякнул самодовольно:
– Волил бы аз поглазеть на вотчинника веневского в те поры, когда поведают ему про отказчика.
И, приподнявшись, трижды набожно перекрестился.
– Упокой, Господи, души усопших раб твоих идеже праведнии упокояются.
Припав на колено, Антипка проникновенно поглядел на образа.
– Господарю же нашему милостивому пошли, Господи, многая лета на радость холопям!
Он приложился к ступне боярина и скользнул озорным взглядом по месиву лоснящегося лица.
– Сдается мне, осударь, неспроста Васька про отказчика сказывал.
Князь поскреб пятерней поясницу и лениво приоткрыл глаза.
– Не иначе, князь, Онисим замыслил с девкой той на Венев дорогу держать.
Рот боярина широко раздался в судорожной зевоте.
– А мы попытаем маненько Онисима, – сочно вдохнул он в себя и прищелкнул зубами.
Антипка наклонился поближе к уху, готовый еще что-то шепнуть, но Симеон уже запойно храпел.
Утром Василия вызвали к князю.
В трапезной, на столе, были аккуратно разложены чертежи различной резьбы – оконной, дверной и стенной. Ряполовский получил их через Щенятева от приезжавших в Московию фряжских умельцев.
Симеон подозрительно оглядел холопя.
– Сказывай, староста, коей милостью спорадовать тебя за службу за верную?
Выводков не понял и неопределенно пожевал губами.
– Не твои бы очи, увел бы отказчик Онисима с девкой.
Счастливая улыбка порхнула по лицу холопя и застыла трепетною надеждою в синих глазах.
– А за службу мою, господарь, одари великою милостью.
Он прижал руки к груди и с молитвенной верой уставился на боярина.
– Сказывай, староста, сказывай!
– И весь сказ-то короткий. Ушла бы в Венев, загубил бы тот князь девку Онисимову. Вся надежа на тебя, осударь. Токмо при тебе быть Кланьке женой мне.