День выдался пригожий, солнечный. Клаша накормила общинников запеченными на углях зайцами и, справившись по хозяйству, ушла за медом. Сухое потрескивание хвороста заставило ее насторожиться. Вглядевшись, она увидела медведя, подбиравшегося к дуплу.
Затаив дыхание, девушка юркнула в сторону. Медведь прислушался, обнюхал воздух и пошел ей наперерез.
Клаша закружила по лесу, путая следы. Незаметно она ушла далеко от землянок и очутилась среди непролазной колючей изгороди кустарника.
Медведь почуял человеческий запах и неотступно шагал по следу.
Заметив дупло в вековой сосне, Клаша, не раздумывая, по-кошачьи вскарабкалась на дерево и прыгнула в зияющую дыру. Ее сразу всосала в себя тугая пучина.
– Мед! – с ужасом опомнилась она и вцепилась ногтями в стенку дупла. Но пальцы скользили по сладкой поверхности и не могли удержать тяжести тела.
Пучина всасывала все безнадежнее. Тугое и липкое кольцо охватывало уже грудь.
С заходом солнца общинники вернулись в деревушку и, не застав стряпки, нетерпеливо окликнули ее.
Время шло. Лес нахохлился, как будто стал гуще и ниже, и потемнел. Клаша не приходила…
– Лихо! – решил Василий и, несмотря на ночь, не слушая уговоров, отправился на розыски. За ним увязались два рубленника.
– Ау! – изредка перекликались общинники, пугая черную тишину.
– Ау-у! – отзывалось изодранное в клочья, глухое эхо.
По шершавой земле, припадая студеным брюхом к ногам людей, струился крадучись ветер.
– Ау! – надрывно выкрикивал Выводков. – Откликнись! Ау-у-у!
В ответ улюлюкающе смеялся крепчавший ветер и бросал в лицо густую патоку мглы.
…Едва живая девушка услышала вблизи от себя хриплое дыхание медведя. О кору заскреблись когти. Зверь уцепился передними лапами за сук, а задние осторожно просунул в дупло.
Клаша ожила. В мозгу загорелась счастливая мысль.
«Крикнуть изо всей мочи! – вспомнила она рассказы охотников. – Напугать!»
И, собрав все силы, с истошным визгом ухватилась за лапу.
Медведь рванулся, потянув за собой девушку, спрыгнул наземь и с ревом скрылся в чаще.
С изодранного лица девушки обильно струилась на хворост кровь. Слипшиеся ноги запутались и повисли на колючих иглах кустарника. Чуть вздымались желтые от меда, точно засахаренные дыни, груди.
Выводков, пробивая путь плечами и оскордом, спешил на рев. Живая изгородь разодралась. В двух шагах друг от друга встретились человек и медведь. Зверь на мгновение притих, попятился назад, но, при первом же движении рубленника, поднялся на задние лапы и ринулся на врага.
Василий отпрянул в сторону, изловчился и ударом обуха раздробил оскалившуюся на него пасть. Обезумевший зверь, раздирая предрассветную чащу воем, одним прыжком очутился на дереве, на которое успел уже взобраться рубленник.
Этого только и ждал Выводков. Рискуя жизнью, он, почти не целясь, бросил оскорд в противника. Лязгнув о кость, острие глубоко впилось в медвежий лоб, между глаз. Вскинув окровавленной головой, медведь упал замертво.
Победитель торопливо слез с дерева, вытер дымящийся оскорд о полу епанчи и побежал по следу в лесную глушь…
К полудню Клаша была в деревушке.
За трапезой, на поляне, один из общинников неожиданно вскочил и поклонился девушке в пояс.
– Волишь – не волишь, а от доли своей не уйдешь!
И, лукаво прищурясь:
– Ежели спослал Бог Василию вызволить тебя от смерти да от боярина, выходит – Богом данная ты жена ему!
Клаша зарделась и спрятала в руки лицо.
Выводков развел руками:
– Чего с нею сробишь? Не любо ей венец принять без попа да не в церкви!..
Тут уж вмешался Тешата:
– От боярской постели уберег тебя староста наш. От смерти выручил давеча. Кой еще венец надобен? Со всем нутром своим, выходит, ты ему Богом дана!
Девушка хотела возразить, но хохот общинников смутил ее окончательно.
Не успела она опомниться, как кто-то прикрепил к ее платочку на голове согнутую венком еловую ветку и закружил с Василием вокруг молодой и стройной сосны.
Тешата снял шапку, поднял над головой прутья, связанные восьмиконечным крестом, и, приплясывая, затянул на церковный лад:
– Како сосна стройна, крепка, молода, тако да брачущиеся окрепнут! И како сучьев на той сосне, тако да умножится род высокой раба божия Васьки и рабы божией Кланьки – стряпки вольницы нашей многопреславной!
– Аминь! – рявкнули в один голос общинники и наперебой полезли целоваться с молодыми.
Чинно, построившись парами, проводили товарищи в чисто убранную землянку Василия с молодой женой.
На другой день никто не пошел на охоту.
Рубленники варили мед, а молодая с другими общинниками жарили медвежью тушу к свадебному пиру.
Осиротел лес. Давно улетели птицы на теплый постой. Медведь убрался в берлогу, и хитрая мышь переселилась с потомством своим из насиженной норки поближе к муравьиной казне. Усердно заработали северы, обряжая в белые убрусы, кокошники и епанчи деревья и землю. Ветер студеными языками своими непрестанно наводил на обновы серебряный лоск.
Общинники по уши ушли в звериные шкуры и высокие островерхие шапки. День и ночь в дозорных берлогах тлели костры.
По первопутку Выводков отправился искать дорогу к ближайшему городу. Днем он таился в кустарнике, чутко прислушиваясь к каждому шороху, и все поглядывал в небо, чтобы как-нибудь отличить в свинцовом шатре восход, закат, поддень и полуночную сторону. Ночью он чувствовал себя смелее. Можно было бесшабашно двигаться среди кладбищенской тишины, мурлыкать веселую песню и без опаски грозиться не зло в сторону, откуда нет-нет да поблескивали горячие волчьи зрачки. Да и чего остерегаться зверей? Вот человека – другая статья. Тут ухо держи востро!
На второй день рубленник выбрался на широкую дорогу. Вдалеке, на огромной поляне, пыхтел окутанный дымом будный стан.
Пораздумав, Василий нащупал под волчьим тулупом охотничий нож и, перекинув на левое плечо оскорд, направился к стану.
В хозяйской избе гость долго отогревался и деловито соскабливал ногтями с заросшего буйной бородой лица иней и ледяные сосульки.
Хозяин сидел в стороне и любопытно разглядывал незнакомца.
– Издалеча?
– Напрямик, отец, из материнского брюха в утробу земную.
Кудрявая и сизая, как пена прокисшего пива, бородка хозяйская колыхнулась в неслышном смехе.
– Бывалый, видать, паренек! Умелец ответ держать!
– А покормишь – и песню сыграем!
И, усаживаясь на чурбачке:
– Поди, до города мне не малость осталось махать?
– До Венева?
– А то ж куда? Не до Мурома же!
– Рукой подать. За день трижды аз оборачиваюсь.
Понемногу они разговорились.
Узнав, что у Василия имеется изрядный запас пушнины, хозяин засуетился и достал из подполья вина.
Общинники завели с будным станом оживленную связь. В обмен на меха хозяин давал им денег и ржи.
Чтобы быть поближе к незнакомым людям, трое рубленников подрядились в стан на работу.
По ночам, когда все засыпало, рубленники тайком уходили к своим дозорным и подробно рассказывали обо всем, что слышали за день.
Вскоре в лесной деревушке стало известно, что веневский боярин собирается на Святках с гостями в стан на охоту.
В сочевник общинники покинули свои землянки и окружили примыкающую к стану чащу.
Василий исподлобья поглядывал на жену, обряженную в меховые сапоги, волчий тулуп и высокую кунью шапку.
– Ну, прямо тебе, человек, а не баба! – умилялся он.
Клаша ласково улыбалась и туже стягивала повязку, охватывающую живот.
Вдалеке послышался лай. По дороге, раскинувшейся голубеющей простыней, выросли неожиданно конные, и тут же вынырнули из-за поворота три колымаги.
Псари сдержали запушенных снегом и инеем псов. Холопи бросились к боярам и подставили им согнутые спины свои.
Василий, зарывшись по шею в снег, наблюдал из-за сосны за прибывшими.
– Погоди, каты, похолопствуете и вы ужо!
Едва загонщики были расставлены по местам, боярин с гостями ушел в глубину леса.
Батожник забежал далеко вперед. Вдруг он обо что-то споткнулся и упал лицом в сугроб.
– Нишкни!
Перед носом его завертелся кулак.
– А и не духом единым!
В деревьях запутался чуть слышный посвист. Общинники выскочили из засады и бросились на загонщиков.
Холопи, увидев направленные на них луки, покорно свесили головы.
– Нас-то пошто? Мы не свои… мы господаревы…
Их связали и свалили в кучу.
Выводков, впереди небольшого отряда, полз по снегу к псарям.
Зачуяв чужих, псы настороженно обнюхали воздух.
Рубленник подал сигнал. Град стрел пронзил песьи морды. Тишь пробудилась визгом и заливчатым лаем.
Озверелый боярин затопал ногами:
– Подать мне ловчего!
И, щелкнув плетью, бросился в сторону стана.
Его окружили отделившиеся от сосен белые призраки.
– Не гневался бы, боярин!
Василий навалился на князя и прежде, чем тот что-либо сообразил, заткнул ему лыком рот.
В будном стане тщетно дожидались возвращения охотников. Переполошенный хозяин сам поскакал верхом в город подать весть о пригоде.
Общинники увели полоненных в свою деревушку. На поляне с их глаз сняли повязки.
Низко кланяясь, к боярам подошел Тешата.
– А не показали бы нам милость, гостюшки дорогие, не наградили бы вольницу шубами да кафтанами с княжеских плеч?
Общинники одобрительно загудели.
Заложив два пальца в рот, Василий пронзительно свистнул.
Из землянки выбежала Клаша и потянула за собою цепь. Упираясь и глухо воя, за нею шагал волчонок.
Один из рубленников потер весело руки:
– Стосковался, серячок, по говядинке!
Бояре сбились теснее и молчали.
Выводков по-приятельски похлопал веневского вотчинника по плечу:
– Али боязно?
И, снисходительно улыбаясь, причмокнул: