– Ништо тебе, не укулеешь!
Холопей тем временем повели в общую землянку и усадили за стол.
Клаша суетилась у огня. Общинники, облизываясь, распаковывали боярскую снедь, которую не позабыли унести из колымаг.
Обряженные в росомашьи шубы, в земские ферязи и кафтаны, в шапках с собольей опушкой, сбитых ухарски набекрень, в землянку ввалились староста, казначей и два рубленника.
– Батюшки! Падай в ноги, холопи! – заревели, покатываясь от хохота, общинники.
Глава четырнадцатая
По обычаю, далеко от Кремля остановились кони Ряполовского. Боярин, кряхтя, вылез из колымаги и, нащупав глазами церковь Иоанна Лествичника, что под колоколы, трижды перекрестился.
– Дай бог здравия гостю желанному! – раздалось неожиданно за спиной.
Симеон оглянулся и так взмахнул руками, точно собирался подняться на воздух.
– Спаси бог князя Ондрея!
Ондрей подозрительно оглядел холопя, державшего под уздцы его аргамака, и отвел Симеона в сторону.
– А и повстречались мы с тобой, Афанасьевич, почитай… – голос его упал до едва слышного шепота, – у смертного одра Иоаннова.
Ряполовский просветлел.
– Выходит, что задумано в земщине, то и Богом утверждено?
Целительным зельем вошла в его совесть благая весть.
«Преставится в Бозе… сам стол очистит…» – счастливо прыгало сердце. Однако он сдержал радость и глубоко вздохнул. – Не было бы тут, князюшко, затеи какой?
Ондрей убежденно тряхнул головой.
– Аз, Курбской, сказываю тебе! Сам Лоренцо, басурмен-лекарь, той хвори не берется вон изогнать.
Они прошли молча в ворота между лестницей подле Грановитой и Серединной палатами.
Стрельцы, завидя бояр, низко согнули спины.
Через тихие сени Золотой палаты князья прошли в трапезную избу, что против алтарей Спаса на Бору. Там, на широкой лавке, обитой зеленой тафтой и с собольей опушкой, сидели Симеон Ростовский и Турунтай.
При входе гостей они чопорно поднялись и, слегка кивнув, исподлобья оглядели Ряполовского.
– К царю? – тоненько выдавил Ростовский, ревниво вымеряя глазами, достаточно ли почтительный поклон отвешивает ему вотчинник.
Ряполовскому было странно слышать почти детский писк, исходивший из могучей княжеской глотки.
Он не выдержал и, полушутя, полусерьезно, заметил:
– А тебя, Симеон Микитович, и сизой волос не берет. В плечах – семь пядей, а голосок – воробьиной.
Турунтай приложил палец к шлепающим губам:
– Не гоже ныне потешаться людям русийским.
И, шагнув бесшумно к двери, поманил за собою остальных.
Посреди царева двора бояре степенно перекрестились на Преображенский собор и, чванно отставив животы, вошли в хоромы Иоанна Васильевича.
На них пахнуло густым запахом ладана, мяты, шафрана и едкой испариной.
Царь лежал на животе и, уткнувшись лицом в подушку, не передыхая стонал:
– З-зубы… Не можно же больше терпети… З-з-зубоньки!
Лекарь шаркнул ножкой, обутой в лакированный туфель, и приложил к груди холеную руку:
– Вашему королевскому величеству поможет бальзам рыцаря Эдвин…
Иоанн незаметно высунул из-под стеганого с гривами полога ногу и ткнул лекаря в бок.
– Пшел ты к басурменовой матери, мымра заморская!
И снова, еще жалобнее, заныл:
– З-зубоньки… Миколушка многомилостивой… З-з-зубы мои!
Дьяк Висковатый припал к колену царя и всхлипнул с мучительною тоскою:
– Аль невмочь, государь мой преславной?
Иоанн поправил повязку, обмотанную вокруг его вспухшего лица, и положил руку на плечо Висковатого:
– Повыгони, Ивашенька, всех их.
Он умильно закатил глаза и, краснея, вдруг попросил по-ребячьи:
– Настасьюшку… Кликни Настасьюшку мою.
Когда пришла царица, в опочивальне никого уже не было, кроме больного.
Анастасия прильнула к желтой руке мужа.
– Орел мой! Владыко мой!
Он нежно обнял ее и болезненно улыбнулся.
– И пошто это так? При тебе хворь моя и не в хворь?
Осторожно сняв с точеной шеи своей крест, царица сунула его за повязку.
Холодок золота пробежал мокрицею по щеке и токающе отдался в висках.
Иоанн царапнул ногтями стену и судорожно передернулся.
– Помираю!.. Люди добрые, помираю!
Через слегка приоткрытую дверь вполз на четвереньках поп Евстафий.
Анастасия с надеждой бросилась к нему навстречу.
– Сдобыл?
Поп поднялся с пола и хвастливо подмигнул.
– Нам не сдобыть ли?
И, скрестив на груди руки, поклонился царевой спине. Чуть вздрагивала раздвоенная его бородка, а губы, собранные в сладенькую трубочку, шептали пастырское благословение.
Царь со стоном повернулся к попу.
– Чем обрадуешь?
– Зубом, государь мой преславной! Сдобыл аз, с молитвою, Антипия великого зуб!
Нетерпеливо вырвав из кулака Евстафия зуб святого Антипия, Иоанн сунул его себе в рот.
– Еще, государь, откровением святых отец, Миколая, Мирликийского чудотворца, равноапостола Констьянтина, матери преславной его Елены, иже во святых Мефодия и Кирилла, учителей словенских…
Иоанн схватил гневно подушку и швырнул ее в лицо Евстафию.
– Никак усопшего отпеваешь?!
Поп шлепнулся на пол. Раздвоенная бородка метнула половицы и так оттопырилась, как будто что-то обнюхивала.
– Сказывай без акафистов!
– Иже во святых отец…
– Не дразни, Евстафий… Голову оторву!
– Сказываю, преславной… Сказываю, великой!..
Он перекрестился и привстал на колено.
– Архимандрит Ростовской, откровением святых отец, спослал тебе, государь, через меня, смиренного, двадесять милующих крестов иерусалимских.
Не спуская страстного взгляда с икон, царица принимала кресты от Евстафия и обкладывала ими лицо, грудь и ноги покорно притихшего мужа.
Передав последний крест, поп на носках выбрался из опочивальни.
Сильвестр перехватил его в полутемных сенях.
– Возложил?
Бессильно свесилась на грудь голова Евстафия.
– Зуб-то а и не Антипия вовсе…
Иоанн лежал, бездумно уставившись в подволоку, и не шевелился. Левая рука его безжизненно свисла на пол. Мутными личинками шелушились на пальцах подсохшие струпья. По углам губ, при каждом вздохе чахлой груди, пузырилась желтеющая слюна.
– Кончаюсь! Настасьюшка! – прохрипел он вдруг в смертельном испуге и рванулся с постели. – Кончаюсь!..
И, теряя сознание, грузно упал на жену.
Смахивая брезгливо кресты, Лоренцо поднес к носу больного пузырек с остро пахнувшей жидкостью.
Иоанн приоткрыл левый глаз.
– Помираю! Зовите попов, – помираю!
Жалко дернулся подбородок, и на ресницах блеснули слезинки.
– С Митей почеломкаться бы в остатний раз. С первородным моим!
На постельном крыльце засуетились боярыни и мамки. Захарьин-Юрьин и Висковатый понесли зыбку с младенцем в опочивальню.
Увидев сына, Иоанн сразу позабыл боль и благоговейно перекрестился.
– Почивает! – умиленно выдохнул он и поманил глазами жену. – Ты на губы поглазей на его! Доподлинно, твои, Настасьюшка, губы!
Царица зарделась.
– Губами мой, а по очам всяк прознает соколиный твой взор, государь.
Паутинною пряжею собрался покатый лоб великого князя. Взгляд его жестко забегал по Юрьину и Висковатому.
– Сказываете, и Сильвестр с Адашевым?
Юрьин высунул голову в дверь и сейчас же вернулся к постели.
– И они. Сам слыхивал: «Люб, дескать, нам на столе на московском не Дмитрий, а Володимир, Старицкой-князь».
– И Курбской?
– И Курбской. Да и Симеон, князь Ростовской.
Висковатый заскрежетал зубами.
– Твоей кончины сдожидаются, государь, и Прозоровской со Щенятевым да Овчининым, да и многое множество земщины.
Иоанн раздраженно заворочался на постели. Точно рачьи клешни, скрюченные пальцы его мяли и тискали простыню. Лицо вытягивалось и заливалось желчью.
– Веди!
Юрьин не понял и ниже склонился.
– Абие волю сидение с бояре!
Царица умоляюще взглянула на мужа.
– Где тебе ныне думу думать, преславной?
– Нишкни! Не бабье то дело!
Но тут же привлек к себе жену.
– А сдостанется стол мой тому Володимиру, изведут тебя с Митенькой.
Ткнувшись лицом в подушку, Иоанн нарочито громко закашлялся, чтобы скрыть рвущиеся из груди рыдания.
Склонившись над первенцем, безутешно плакала Анастасия. Висковатый и Юрьин в тяжелой тревоге закрыли руками лицо и не осмелились проронить ни слова утешения. Лоренцо, засучив рукава, одной рукой перелистывал латинский лечебник, другой – деловито растирал какую-то мазь.
– Абие волю сиденье с бояре! – грозно повторил царь и, выплюнув на ладонь зуб Антипия, сунул его под подушку.
Юрьин бросился исполнять приказание. Дьяк вынес в сени зыбку и передал ее поджидавшим боярыням.
По одному входили в опочивальню бояре. Последними остановились у двери Сильвестр и Адашев.
Симеон Ростовский отвесил земной поклон и сел на лавку. То же проделали и остальные. Ряполовский поискал глазами подходящее для себя место и устроился подле Курбского.
– Все ли? – ни на кого не глядя, пожевал губами царь.
Адашев сделал шаг к постели:
– Абие, государь, жалуют Овчинин, Щенятев, Прозоровской да Василий Шуйской с Микитою Одоевским. Токмо что из вотчин своих обернулись.
Когда все места были заняты, Иоанн приподнялся на локте.
– Да все ли?!
Адашев пересчитал пальцами присутствовавших.
– Все, государь!
С глухим стоном царь уселся на постели, опершись спиною о стену.
Бояре торопливо вскочили и отвесили земной поклон.
– А Юрьина и Висковатого пошто не зрю?
И кивком головы указал близким на место подле себя.
Князья зло переглянулись. Симеон Ростовский резко поднялся.
– Пожалуй меня, государь, милостью – словом обмолвиться.
Дождавшись разрешения, он тоненько засверлил:
– Твоя воля, царь! А токмо негоже дьяку выше земских сидети!
Больной сжал в кулаке подбородок и передернул острыми плечами своими.