Ему одному ведомыми путями он то уходил в самые дебри, то приближался к проезжим дорогам, то рыскал невдалеке от будного стана.
Наконец, лес поредел, и за опушкой, через пахоту, показалось селенье.
Выводков передохнул, закусил ржаным сухарем и разделся…
К полудню он появился в деревне, перепугав насмерть ребят и женщин.
Людишки с любопытством следили за нагим великаном, спокойно расхаживавшим по уличкам.
Густая копна волос ниспадала на широкие плечи рубленника, длинная борода торчала липкими клочьями, едва защищая богатырскую грудь. На ногах болтались привязанные к икрам тяжелые камни. Железные, в тупых колючках, вериги при каждом движении жутко позвякивали и рвали на спине кожу. По чреслам болталась изодранная рогожа.
– Блаженный! – с суеверным благоговением передавали друг другу людишки, низко кланялись Выводкову и подходили, сложив горсточкою ладони, под благословение.
Чуть сутулясь, спокойно вышагивал Выводков, как будто никого не замечая. Его кроткий взгляд был устремлен куда-то в пространство и на лице беспрестанно играла радостная улыбка.
– Благослови, странничек божий! – молитвенно подползали к нему холопи.
– Благословен и пень, и червь, и человек, и колода! Радуйтесь, херувимы, пчелы дивого меду сулили! – точно про себя, подпевал староста и, подплясывая, крестил воздух мелкими крестиками.
Дойдя до боярской усадьбы, «юродивенький» вдруг задрожал и дико вскрикнул.
Холопи упали ниц и замерли, не смея пошевелиться.
Из оконца светлицы высунулась голова боярыни. Она ласково поманила нагого.
– Покажи милость, человек божий, переступи во имя Христово порог мой.
Василий отчаянно затряс головой и царапнул ногтями грудь.
Скорбно звякнули железы, и глухо перекликнулись оттянувшие икры камни.
– Бога для пожалуй в хоромины! – не отставала боярыня. – Помолись за нас, грешных, за избавление из полона князя Апраксы.
Шея рубленника вытянулась и напряглась. Кряхтя, он опустился на четвереньки и приложился ухом к земле. Вдруг двор огласился дикими стонами и проклятьями. Юродивый вскочил и, точно подхлестываемый бичами, рванулся к тыну и закружился.
– Апраксе погибель! Со вотчиной и со чады! – грозно ревел он, исступленно колотя себя в грудь кулаками. – Апраксе погибель! Вовеки!
И, резко остановившись, присел в страхе на корточки.
– Вон он! Вон он, нечистый, низвергает в геенну боярина.
Белая, как убрус, повязанный под раздвоенным подбородком, вышла боярыня на крыльцо и бухнула на колени:
– Помилуй, провидец!
Закрыв трясущимися руками лицо, Выводков подкрался к женщине.
– Встань!
Она послушно поднялась и сложила на животе руки, как перед причастием.
– Молись, раба! Великой грех содеял Апракса!
Он отставил два пальца правой руки и так взглянул в небо, как будто требовал от него наставления.
– Слышу, Спаситель! – благостным вздохом булькнуло в его горле. – Ты! – Тяжелая рука легла на узенькое плечо боярыни. – На скит в лесу длань подъемлют воеводы для спасения князей земных. Тако ли?
– Тако.
– Многомилостив Отец наш Небесный!
Толпа осенила себя широким крестом и эхом отозвалась:
– Многомилостив Отец наш Небесный!
– И тако глаголет Сын его единородный: иже в добре будет жить с холопи боярин и прокормом достатным прокормит до конца живота своего, а той воевода снимет заставы со святаго скита, – обернет Господь Апраксу в вотчину в благоденствии.
Боярыня отвесила земной поклон и подала юродивому туго набитый мешочек.
Василий возмущенно отступил.
– Избави мя, кладезь святой, от злата земного.
И притоптывая босой ногой, скороговоркой пропел:
– Сгинь, сгинь! Сгинь! Сгинь!
Неожиданно улыбнувшись блаженно, он мягко предложил:
– А во спасение раба божия боярина Апраксы – отдай сию казну людишкам своим.
Боярыня не задумываясь бросила мешочек в толпу.
Темною ночью ушел Василий из вотчины. За ним увязалась кучка холопей.
Во всю дорогу «блаженный» почти не разговаривал и мурлыкал под нос все, что приходило на ум. Чем бессмысленнее были слова, густо перемешанные именами святых, тем большим благоговением проникались люди и тем благоюродивее казался им нагой.
К вечеру второго дня, миновав посады, рубленник подошел к вотчине боярина Кашина.
Его окружила большая толпа. Застыв перед хоромами князя, Василий простоял всю ночь в безмолвной молитве.
Тем временем боярыня Апракса поскакала в губу.
Воевода внимательно выслушал женщину и обещал исполнить предрекание юродивого.
Но, едва боярыня уехала, – вызвал дьяков.
– Сдается мне – юродивый тот сам не разбойник ли?
В вотчину Кашина поскакал переряженный дьяк.
Круг почитателей юродивого рос с каждым часом. Холопям пришлись по мысли проповеди Василия. Все, что покорно переносили они от господарей; все, что годами складывалось в груди затаенным возмущением и ненавистью, – смело бросал за них в лица дьякам обличитель.
– Чмутит, – донес воеводе язык. – Не инако – ведомы ему те людишки разбойные!
Едва Выводков оставил вотчину Кашина, его встретил отряд стрельцов.
– Откель Бог путя дал? – спросил с усмешкой голова.
Рубленник кичливо выпрямил грудь.
– Армате Христовой гоже ли ответ держать перед арматой князей земных?
Переряженный дьяк запальчиво подскочил к голове:
– А холопей чмутить – положено ли армате Христовой?!
Блаженный встряхнулся, будто невзначай больно ударил веригами по плечу дьяка и гулко отрезал:
– Да и положено ли мором морить, а и измываться над смердами?
Разинув рты, людишки восторженно слушали дерзкие речи нагого.
Вдруг к рубленнику подскочил монах и сорвал с него крест.
– Ересь! Потварец сей ересь сеет середь крещеных! Аще речено: кой хулу на володык возводит, тот дьяволу служит!
По знаку головы стрельцы опасливо окружили Василия.
Толпа клокотала, дробилась на части, зловеще наседала на стрельцов и друг на друга.
– Ужо накликаете кручину на нас, убогих! – кричали, надрываясь, сторонники Выводкова.
– Взять в железы! – ревел монах, потрясая в воздухе кипарисовым восьмиконечным крестом. – На дыбу еретика!
Глава шестнадцатая
С утра до ночи толпились любопытные у приказной избы.
Сам губной староста пытал узника.
– А не вспамятуешь, куда бояр схоронил? – добродушно хихикал он, забивая под ногти Василия иглы.
Стиснув зубы, Выводков протяжно выл, умолял о пощаде, но ни единым мускулом лица не дал понять, что ему ведома лесная деревня.
При каждом выкрике пытаемого, толпа срывала шапки, молилась и готова была, при первом знаке, броситься на избу.
Староста изо всех сил зажал щипцами сосок Василия.
– Откроешь разбойное логово – волей пожалую!
– Не ведаю!..
Жены полоненных князей не отставали от воеводы. Настойчивее всех требовала освобождения узника Апракса, глубоко верившая в доподлинную святость его.
В день, когда на дворе приказа готовились дыбы, на погост сошлись тьмы людишек.
С огромным трудом сдерживали толпу отряды ратников и стрельцов.
Со связанными на спине руками, узник спокойно вышел из подвала и, глядя проникновенно перед собой, направился к дыбе.
Вдруг он побледнел и зашатался. В толпе стояла Клаша.
Удар батога вывел рубленника из оцепенения.
У дыбы стал губной староста.
– Надумал, смерд?
Выводков по-волчьи оскалился.
– Не ведаю. А и ведал бы, нешто допустил бы псов в вольницу вольную?!
– На дыбу его!
Долгий и пронзительный свист прорезал воздух. Его заглушил тотчас же многоголосый крик.
– Горим!
Объятые страхом, люди бросились в разные стороны. Кто-то взобрался на звонницу. Густым дымом пожарища взвился к небу набат.
– Горим!
Взвизгнули стрелы. Давя друг друга, толпа навалилась на ратников.
– То Бог воздал за блаженного! Божье то знамение!
Староста и дьяк шарахнулись к избе. Их перехватили змеи капканов.
Взмахом ножа один из беглых перерезал веревки на узнике.
До Ивана Постного отлеживался Василий. Под наблюдением общинников ему прислуживали губной староста и дьяк.
– Были умельцами извести молодца – покажите милость в здравие обернуть, – зло вращая белками глаз, шипели беглые.
Как только староста окреп, вся деревня потребовала казни полоненных.
Первыми вывели на поляну бояр. За ними приволокли старосту и дьяка.
Выводков приветливо снял шапку.
– По-вашему сробил – логово узрели вы.
Он неожиданно рассвирепел и, схватив за ворот дьяка и старосту, больно стукнул их лбами.
Два общинника, принявшие на себя обязанность катов, с наслаждением засучивали рукава.
Дьяк жалко свесил голову на плечо.
– Велика ли корысть в моем животе? Нешто боле в нем радости, чем в каменьях самоцветных да в злате?
И, скривив приплюснутое ноздреватым блином лицо в сторону бояр, слезливо подергал носом.
– Не тако ли реку аз, господари?
Тупо уставившись в землю, Апракса ожесточенно грыз ногти.
– Чего сдожидаетесь? – крикнули каты. – Рубить им головы их скоморошьи!
Кашин поднял руку.
– Перед Господом крест целую на том, что раздам людишкам добро свое, по Христу, а сам в монастырь пойду, мнихом буду!
Пенков и Апракса переглянулись и, пошептавшись, плюнули с омерзением в сторону Кашина.
– А не быти боярам без смердов! Краше приять кончину мученическую!
И, переждав, пока смолкнет возмущенная брань общинников, Апракса ровным голосом прибавил:
– А коли тако будет, чтобы нам не забижать зря людишек, да малыми оброками оброчить их, да и по чети прикинуть им, – не зазорно на сем и нам крест целовать.
Общинники подняли спор.
– А ежели удур?
Тешата с пеной у рта доказывал:
– Казним полоненных, об их место иные сядут, да еще пуще холопей зажмут. Пустить уж!
– А удур ежели? – стояли на своем беглые.