Пенков топнул ногой.
– Аз, господарь, крест целую на том!
Казначей победил. Каты недовольно побросали оскорды.
Клаша принесла из землянки образ и передала его, вместе со своим нательным крестом, Василию.
Воздев правую руку и отставив два пальца, бояре по очереди торжественно произносили клятву и прикладывались ко кресту.
После князей к образу подошел губной староста. Общинники оттянули его назад и зашумели:
– Больно вы с дьяком до пыток охочи. Не можно волков к ягнятам гнать!
Староста и дьяк упали Василию в ноги. Но чем униженнее молили они о пощаде, тем неподатливее становились беглые.
Под обидные шутки и брань их увели в землянку и одели в железы.
Две ночи кружили холопи с боярами по лесу, пока, наконец, сняли с их глаз повязки и отпустили невдалеке от вотчины Апраксы.
В условленные дни Тешата и два общинника, нагруженные звериными шкурами, встречались в глубоком овраге с хозяином будного стана, Поярком, и обменивали свою добычу на зерно, холст и деньги.
Сын боярский никому не доверял казны и хранил ее тайно от всех. Лишь изредка выносил он деньги на поляну, с жадностью пересчитывал их при всех и потом с гордостью объявлял:
– Еще бы лето едино одюжить, и спокинем мы лес, а и уйдем на украйные земли.
С большой неохотой подчинился казначей постановлению товарищей выделять на холопьи нужды в губе десятинную долю казны.
А Поярок редко приходил в овраг один. С ним почти всегда поджидали Тешату послы от холопей.
Вскоре беглые прознали от послов, что бояре нарушили клятву и крестное целование.
Первым проявил себя Кашин.
Вместо воли людишкам, он приказал взять всех в железы и так продержал три дня без прокорма.
В вотчины освобожденных князей пришли на постой большие отряды стрельцов.
Перед хоромами Апраксы людишки выставили долгий ряд лавок и столов. Холопей привязали к лавкам. Боярин подходил к ним с низким поклоном и тыкал в зубы овкачом с брагою.
– А были мы в полону и на том крест целовали, чтобы о смердах заботиться да хлебом-солью и брагою потчевать их. Кушайте на добро здравие, смердушки.
И подмигивал катам.
На голые спины сыпался град жестоких ударов плетей.
Новый губной староста расставил по всем дорогам заставы.
Прослышав об издевательствах отпущенных бояр над людишками, общинники приказали дьяку написать цедулу в приказ.
Один из беглых подкинул цедулу в избу старосты. Староста прочел в присутствии воеводы:
Тако вы, проваленные, крест целовали?! И наш весь вам сказ: нехристи вы да каты, в татарской утробе рожденные! Не опамятуетесь – вотчины в огне изведем, боярень и боярышень со псами случим, а вам – кол осиновый вгоним! Каты, матери бы вашей зачать от нечистого.
Узнав про подметную цедулу, князья еще более облютели и объявили людишкам:
– За то озорство, опричь тягла, взыскуем с каждой чети по два контаря сена да по три рубли денег московских ходячих.
Послы отправились в овраг к общинникам с челобитною.
– Не токмо денег а либо хлеба – серединной коры не стало.
В тот же день общинники порешили привести в исполнение свою угрозу и поджечь княжеские усадьбы.
Едва стемнело, беглые покинули деревню и пошли на усадьбу Апраксы.
В землянках остались женщины, ребятишки да небольшая застава под началом Тешаты.
Позднею ночью губной староста проснулся от глухого лязга желез и стука.
– Аль не спится тебе в обрядке железной? – зло прицыкнул он на дьяка.
Сосед придвинулся вплотную к старосте.
– Покель гомонили смерды на раде, аз, воду таскаючи, оскорд унес.
Староста рванулся, готовый закричать от счастья. Шипы на обруче остро впились в его шею. Он закусил больно губу и поник головой.
Изогнувшись, дьяк упорно ковырял балку в том месте, где было вделано кольцо от желез.
Где-то во мгле послышался сдержанный шепот. Узники затаили дыхание.
– То лес балагурит! – догадался дьяк и с новою силою принялся за работу.
Наконец железы с глухим звоном упали на землю.
– Готово! – выдохнул он обессиленно.
Староста хотел что-то сказать, но от волнения слова путались и терялись в горле и дробно стучались перекошенные челюсти.
Освободив товарища, дьяк приказал ему лечь и, приладив обруч к каменному порогу, заколотил по скрепам.
Сбросив железы, узники ползком выбрались в лес.
На заре они почуяли запах гари. Беглецы притаились в кустах, не решаясь пойти на разведку.
– Ты потоньше, – предложил товарищу староста. – Свернулся бы угрем да пополз поглазеть.
Дьяк зло взбил бороденку.
– Коли аз угорь, тебе и богом положено в боровах ходить, толстозадый!
И, ковырнув пальцем в носу, брезгливо сплюнул.
Староста позеленел от обиды и всем телом налег на дьяка.
– У меня дед в воеводах ходил! Род наш сызначалу от целовальников!
Позабыв об опасности, они с бранью покатились по траве, вцепившись друг другу в бороды.
Стрельцы услышали шум и натянули тетивы на луках. Один из них раздвинул кусты и, пораженный, застыл.
– Ей-богу, староста!
К обедне беглецы были в городе. После торжественного молебствования они выступили с отрядом в поход.
Тем временем общинники, разбившись десятками, подходили к боярским усадьбам. У опушки Василия перехватил Поярок.
– Лихо! Большая сила идет на деревню на вашу. А с арматой той сам староста полоненный с дьяком.
Десяток Выводкова ринулся предупредить товарищей об опасности.
Но было поздно. У вотчины Апраксы застигнутые врасплох общинники смешались и обратились в бегство. На всех перекрестках их беспощадно истребляли засады.
Василий, с остатками дружины, мчался домой.
– Конец!.. – печально свесили головы беглые, увидев, что деревенька открыта и окружена.
Староста что-то мучительно соображал и вдруг, властно окликнув своих тоном, не допускающим возражений, приказал всем немедленно идти в сторону Дмитрова.
– Оттель на Волгу либо в Черный Яр, а либо на гору Казачью! – прибавил он, кланяясь в пояс товарищам.
– А за дружбу, за хлеб, за соль общую, – спаси вас Господь!
Ему ответили земным поклоном.
– Приходи… Сдожидаться будем, Васенок…
Они поспешили уйти, чтобы скрыть от самих себя так не знакомые им, впервые за все годы холопьи, навернувшиеся на глаза слезы.
Теряя надежду вовремя подоспеть, Василий на брюхе крался к потайному ходу. У реки он задержался немного и, убедившись, что никто не следит за ним, юркнул в черную пасть подземелья.
– Кто? – разорвалось неожиданно над самым ухом.
Взвизгнул оскорд.
Сильная рука вцепилась в горло рубленника.
– Пусти!
– Да никак ты, Василий?
– Тешата!
Казначей сдавил друга в крепких объятиях.
– Порешил аз перво-наперво, чтоб, значит, с голоду нам не помереть, казну унести. А Клашу с протчими оставил сдожидаться у той землянки, что на серединном ходу.
Они обменялись короткими указаниями и разошлись.
Стрельцы ворвались в землянки.
Никогда не слыхал еще лес таких стенаний и криков людей.
Озверевшие дьяк и староста рубили всех, кто подворачивался под руку. На деревьях, истекая кровью, бились в предсмертных судорогах повешенные.
Выводков увел уцелевших в один из рукавов подземелья и пронзительно свистнул.
Стрельцы прислушались.
– Никак еще гомонят?
Свист повторился.
– За мной! – крикнул стрелецкий голова и двинулся к рукаву.
Впереди побежали губной староста и дьяк.
Едва отряд скрылся в серединной норе, рубленник метнулся к своим:
– Вали! Подкинь им землицы!
О подволоку подземелья глухо застучались оскорды. Огромные комья земли росли с угрожающей быстротой и забивали проход.
– Наддай! Понатужься маненько!
Громовой раскат сотряс черную мглу. И тотчас же из глубины донеслись смертельные крики о помощи.
Серединная нора рухнула, похоронив в себе стрелецкий отряд.
Василий увел остатки общины к выходу.
– Не бывать бы погибели, – гневно потряс он кулаками, когда беглые выбрались, наконец, в овраг, – ежели бы при мне пожаловали стрельцы.
И в немногих словах рассказал, как доставали рубленники через Поярка зелейную казну и как вделывал он ее хитроумно в стены лисьего рукава.
Близился вечер. Передохнувшие общинники приготовились в путь.
– А казначей? – напомнила едва державшаяся на ногах Клаша.
Выводков безнадежно махнул рукой:
– Ежели досель не зрим его, тут и весь сказ. Не иначе – сбег, леший, да с тою казною!
Среди ночи Клаша взмолила об отдыхе. Извивающуюся от невыносимых болей в пояснице и стонов, ее унесли поглубже в чащу и скрыли в берлоге.
Вскоре лес огласился мяукающим, жалобным писком.
То подал о себе весточку первенец Выводкова.
Часть вторая
Глава первая
Василий заволочил оконце и запер дверь.
– Почнем? – обратился он к нетерпеливо дожидавшемуся ребенку.
Голые ручонки сорвали со стены рогожу.
Зажженная лучина облила клеть сочным клюквенным настоем.
Разодрав рот до ушей, мальчик уставился зачарованно в роспись.
– А вечор, тятенька, сдается, не было головы у зверя того? – выдохнул он, наконец, приходя немного в себя.
Рубленник таинственно подмигнул:
– Еще, Ивашенька, тако поглазеешь дивное диво…
Он привлек к себе сына, любовно потрепал по щеке и взял из его ручонки остро отточенный уголек.
– Низ мы с тобою, сынок, замалюем, а площадь – вот эдак, под самый тын наведем.
Ивашка высунул язык и, прищурившись, с видом знатока оглядел набросок усадьбы.
– Давеча ты мудрил, тятенька, понизу тесаный камень пустить. Не краше ли быть по сему?
– Тако и будет. Низ каменный, а верх – кирпичной.
Выводков печально склонил набок голову.
– Было это годков за десять… Ставил аз подземелье в лесной деревеньке.
От напряжения лоб его избороздился глубокими лучиками, а глаза пытливо забегали