Отчаявшийся холоп стрелой налетел на противника и всадил конец рогатины между его передними лапами. Медведь взвыл и грудью наддал на врага. Охотник счастливо оскалился. Исход единоборства был предрешен. Если бы зверь отпрянул назад, он избавился бы от рогатины; сделанное же движение погубило его: другой конец рогатины впился до половины в разверзнутую пасть.
Стрельцы торжественно вынесли на руках охотника с круга и поднесли ему в награду овкач вина.
Вечером, перед всенощной, царь повелел внести в поминанье задранного медведем неудачливого охотника.
Так, мирно и благочинно, текла жизнь в Александровской слободе. С украин приходили добрые вести. Царева рать взяла у ливонцев Дерпт и наступала на Ригу.
Тревожил лишь Иоанна недостаток в казне. Он знал, что с обнищавшей Московии больше нечего взять, и не очень рассчитывал на помощь русийских торговых людей.
На совете, когда Челяднин заикнулся о богатствах гостинодворцев, Грозный резко его оборвал:
– Допрежь надобно путь торговый пробить к персюкам и в еуропейские страны, а там и молвь держать сию. Покель же не одолеем ворога да не укрепим торга со басурмены, не можно в разор вводить гостинодворцев.
Фуников поддакнул царю и предложил неосторожно:
– Одолеем, преславной, Литву да ливонцев – с лихвой возместим. А ныне показал бы ты милость да пожаловал для рати коликую долю своей казны.
Грозный сморщил лоб и прищурился.
– А волил бы аз ведать, колико ты, Микита, с Ивашкой Висковатым неправедно своровал от моей казны?
Казначей смутился и отвел в сторону взгляд.
Опричники возмущенно переглянулись.
– Не можно, государь, воров имать середь особных твоих людей.
Малюта низко поклонился Грозному.
– Пожалуй суд снарядить противу воров тех.
В тот же день Скуратов, Вяземский и Алексей Басманов отправились на Москву чинить следствие.
Толпы людишек приходили в приказную избу с челобитными на дьяка и казначея.
Покончив с допросом, опричники произвели обыск в усадьбах обвиняемых и нашли, по указаниям тиунов, в земле целый склад драгоценных камней и сосудов, украденных из царевых хранилищ.
Когда Челяднин прочитал следственную грамоту о преступлениях – не только Фуникова и Висковатого, но и других приказных, опричных и земских, – Иоанн не выдержал до конца и, схватившись за голову, упал перед образом.
– Боже мой! Волкам отдал ты державу мою на растерзание!
И полный негодования, тут же приступил к суду…
Из отобранного у преступников добра царь не отдал ни деньги на содержание рати.
– То мое уворовано! – фыркал он злобно и торопливо подсчитывал на сливяных косточках отобранную казну. – А что у людишек неправедно оттянули – и то мое! Мое то, ибо и людишки русийские все мои!
По Московии были разосланы гонцы, возвещавшие о боярах и опричниках, приговоренных к смерти за мшел.
На казни Фуникова и Висковатого присутствовали сам царь и Иван-царевич.
Сгорбившийся и в одну ночь поседевший казначей обезумевшим взглядом следил за тем, как облачали дьяка в холщовый саван и, после долгих издевательств, поволокли на виселицу.
Когда очередь дошла до Фуникова, Малюта вытащил из узла связку соболиного меха.
– Не инако, государь, любо было Микишке в тепле себя хоронить, коли соболями полны скрыни набил!
Грозный зажал в кулак бороду.
– А коли по мысли вору тепло, – потешим его теплом тем да пожарче!
Каты сорвали с казначея одежды и подвесили его за плечи к перекладине подле котла с кипящей водой и варом.
Царевич взобрался на лесенку, принял от дьяка ведро с кипятком и обдал с головы до ног приговоренного.
В то же мгновение Скуратов вылил на Фуникова ушат студеной воды.
– Чтоб не упрел, голубок!
Жестокий крик вырвался из груди пытаемого и потонул в тихом утреннем благовесте.
– Не дюже! Не беленись! – захлебывался Грозный, подсказывая сыну, как лучше орудовать с ведрами.
После обедни Иоанн, постукивая посохом, направился трапезовать.
Борис, сказавшийся накануне больным, пришел в трапезную последним.
Царевич подразнил его языком.
– Проглазел ты потеху!
Годунов притворно вздохнул и стал подле аналоя.
– Из Новагорода гости челом тебе бьют, государь, – сообщил он и, поморщившись от боли, ухватился за поясницу.
– Из Новагорода? – переспросил царь. – Чего им еще?
Борис внимательно поглядел на Грозного.
– Богат и славен тот Новагород, мой государь! Много сказывают те гости, злата и каменьев бесценных у зацных[60] людей да в монастырях!
Он помолчал и, заметив, как все жадно насторожились, прибавил завистливо:
– Лифляндцы, литовцы, ляхи, шведы, фряги с фламандцами – все охочи до Новагорода, до торга его могутного.
Иоанн привстал и больно сдавил руками виски.
– Да эдак-то, ежели и фряги и шведы… ежели попустить – чего доброго, и на Москву ничего не застанется…
Челяднин шумно отставил от себя миску с кислыми щами.
– И то, государь, наши гостиносотенцы печалуются на торг новагородской! – Он разгоряченно вышел из-за стола. – Давеча, царь, держали мы с Годуновым думу и порешили…
– Ведаю! – перебил его царь и отвернулся к оконцу.
Борис откашлялся в кулак и опустился на колени.
– Дозволь, государь!
– Дозволь… все дозволь! А проку от вас, что от чиликанья воробьиного.
– Пожаловал бы ты, како допрежь, позакрывать дворы торговые в Новагороде да большую толику новагородских и псковских торговых гостей на низ увести, в низовые новагородские земли.
Малюта разочарованно оттопырил губы:
– И кака в том радость, в уводе?
На лице Иоанна плеснулась снисходительная улыбка.
– В ратном деле да в израде – орел ты, Малюта. Ну а для государственности не вышел умишком. Не взыщи. Не вышел, Малюта.
И, смачно обсасывая голову вареной стерлядки, потрепал свободной рукой по щеке опричника.
– Тех на низ, а московских гостиносотенцев замест их посадить. Разумеешь затею Борисову? Чтобы торг-то с басурмены не новагородцы, а наши людишки вели.
Расцветший Годунов торопливо прибавил:
– Да чтоб некому было чмутить!
– Чмутить чтобы некому! – поддакнул Иоанн, стукнув братиной по столу.
Челяднин причмокнул уверенно:
– На свою погибель милуются те новагородцы через богомерзкого Курбского да литовского короля с погаными ляхами. Перехватили мы грамоту…
Острыми углами приподнялись плечи царя.
– Волю утресь же зрети те грамоты!
– Израда! Израда! – трезвонили усердно по Московии языки. – Ляхам Новагород замыслил отдаться! Сам митрополит Филипп благословил игумена уволочить тайно святыни монастырские на Польшу премерзкую!
Воеводы и окладчики скликали рать.
Холопи, вооруженные бердышами и стрелами, покорно готовились к бою.
Пять полков подтянулись к Москве. В середине шел полк, главный над четырьмя остальными. Воеводство над ним принял сам Иоанн.
Против рати царевой поднялся весь край новагородский.
Грозный, прежде чем начать бой, отправил послов в противный лагерь.
– Не люба государю кровь человеческая, – объявили послы. – Отдайтесь на милость цареву, и не сотворит он над вами недоброго.
Новагородцы дерзко посмеялись над словами Грозного.
– А кто может устояти противу Бога да и Господина Великого Новагорода? – кичливо кричали они вдогон ускакавшим послам.
Взбешенный Иоанн в ту же ночь выступил в поход.
Две недели держались дружины новагородские. Наконец Грозному удалось обложить город.
В последний раз он объявил осажденным:
– Ежели не отдадитесь на милость мою – в Волхове утоплю всех крамольников!
Дружины ничего не ответили и приготовились к обороне.
Под градом стрел, презирая смерть, бесстрашно гнал Малюта к стенам полки.
Утром, с лихими песнями и победными трубными кличами, рать прорвалась на улицы города и сразу же приступила к погрому.
На другой день, окруженный сотней опричников, в Новагород прискакал Иоанн.
У заставы его встретил архиепископ Феофил.
– Ты бы римской церкви поклон отвесил, Иуда, а не мне, царю православному! – с омерзением сплюнул царь.
Феофил поднял клятвенно руку.
– Верую, государь, во едину святую соборную и апостольскую церковь и такожде исповедую едино крещение, яко и ты, преславной!
Поклонившись до земли, он благословил опричников и обратился к царю:
– Не покажешь ли милость, не откушаешь ли в смиренной моей обители хлеба-соли с дороги?
Царь переглянулся с Малютой и смежил глаза в задорной усмешке.
Предвкушая потеху, Скуратов потер с наслаждением руки.
– Покажи милость архиепископу, царь!
И, уловив утвердительный кивок, повернулся к опричнине:
– Коли по чести, горазды и мы пожаловать архиепископа честью!
Стрельцы и ратники, разместившись в усадьбах торговых людей, устроили пир.
Изголодавшиеся людишки в мгновение ока уничтожили все найденные съестные припасы.
По улицам сновали женщины и с замирающим сердцем заглядывали в изуродованные копытами лошадей лица убитых.
Солнце посылало земле последние улыбчатые лучи свои. Над Волховом мирно расстилался тающий полог тумана. На город спускались тихие, предвечерние сумерки…
Глава шестая
Грозный продрал глаза и тупо уставился в усыпанную золотистыми звездами подволоку.
– Где мы? – обдал он винным перегаром Малюту.
Опричник, стоявший всю ночь с дозором подле входа, подскочил к царевой постели.
– В трапезной архиепископской, государь!
И, заметив испуг на припухшем от хмеля и сна лице Иоанна, успокаивающе указал на дверь.
– Полны хоромины наших людишек. Не тревожься, преславной!
В трапезную, под дозором Алексея и Федьки Басмановых, вошел монах.
Царь почтительно поднялся с постели и сложил пригоршней ладони.
– Благослови, отец.