Монах смущенно остановился.
– Ты, государь, пожалуй меня своим благословением.
– Бла-го-сло-ви!
Острый конец посоха хищно цокнул о пол.
Лихорадно задергались тонкие губы монаха, и широко раздавшиеся зрачки застыли на кулаке, судорожно стиснувшем посох.
– Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя своея Матере, святых славных и всехвальных апостол, иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Константиня-града Златоустова, святых и праведных Богоотец Иоакима и Анны и всех святых, помилует и спасет тя, яко благ и человеколюбец.
Приняв благословение, Грозный отвесил земной поклон и покаянно обратился к иконам:
– От юности моея мнози борют мя страсти; но сам мя заступи и спаси, Спасе мой!
Исполнив свой долг перед Богом, он деловито шепнул Басмановым:
– Абие воздать бы милость архиепископу.
И к монаху:
– Облачился бы владыко в ризы пасхальные да пожаловал к нам!
Малюта собрал на дворе всех послушников и огорошил их чудовищной вестью:
– По царевой великой милости, попируете ныне, отцы, на свадьбе владычней.
Старичок-келарь с ужасом поглядел на безмолвных монахов и бесстрашно шагнул к Скуратову:
– Ирод! Иуда! Холоп Вельзевулов!
Стрельцы набросились на старика и уволокли его в погреб.
Послушники попятились незаметно к воротам.
Покорный зову царя, Феофил немедля явился в трапезную.
– Благослови тебя Бог, государь!
– Благословено имя Господне отныне и во веки, – благоговейно собрал губы Иоанн. – А за хлеб за соль, владыко, жалую аз тебя…
Он замолчал и неожиданно усиленно подул на пальцы.
Басманов неожиданно облапил Феофила.
– Жалует тебя государь женою пригожею!
Архиепископ добродушно улыбнулся.
– Вот люди сказывают, что грозен наш царь, а ты и с постели тешишься, яко младенец безгрешной.
Иоанн притопнул на захохотавшего Федьку Басманова и привлек Феофила к себе.
– Хоть ты и древний старик, а мужем будешь еще на славу. Тако аз сказываю?
– Тако, преславной! – не переставая улыбаться, закачал головой архиепископ.
– А ежели тако, внемли!
Царь зло оттолкнул от себя старика.
– Не любо было тебе быть православным, молись римской ереси, богоотступник…
Со всех монастырей, с богатыми свадебными дарами, собрались игумены и иеромонахи в архиепископские покои.
Когда все приготовления были готовы и стрельцы выволокли на двор отчаянно упиравшегося Феофила, – на крыльцо не спеша вышел царь.
Понуро построились монахи в круг.
Среди двора, со связанными на спине руками, стоял старик-келарь.
Стрельцы открыли ворота и пропустили Скуратова, торжественно ведшего на поводу белую жеребую кобылу.
Иоанн низко поклонился архиепископу:
– Вот жена твоя, еретик! Скачи на ней, горлице ясной, на Москву да послужи под конец живота волынщиком пляшущему медведю!
Феофила усадили насильно на лошадь.
Келарь, не помня себя, рванулся к царю.
– Басурмен! Вельзевул!
Владыко остановил его жестом руки.
– Не сокрушенно, а радостно заповедано Христом идти на мученичество во имя его!
Опричники связали ноги Феофила под брюхом лошади и накинули на шею его пеструю ленточку, привязанную к волынке.
Келарь рухнулся наземь.
– Сокруши, Господи, нечестивых!
– Умолкни! – гневно прикрикнул архиепископ. – То воля Божия!
И повернулся гордо к царю:
– То не истина, что творишь ты с Русией, а испытание Божие за грехи! То не истина, что возвеличил ты худородных, а господарей предаешь позорам некаким и мученической кончине!
– Обрядить его в колпак скомороший! – едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в горло владыке, крикнул Грозный и вонзил посох в круп лошади.
С мертвящим ужасом следили новагородцы за скачущим архиепископом.
Федька Басманов с улюлюканьем мчался за всадником, волоча за собой на капкане мертвого келаря.
Малюта выгнал монахов на улицу.
– Гони их к владыке! – приказал Грозный и вскочил на аргамака.
Высоко задрав подрясники, монахи, преследуемые ратниками, побежали по городу.
– Гуй! Гуй! Гони их, еретиков!
Вдоволь натешившись, царь свернул в хоромы торгового гостя Сыркова.
– Волю попировать у могутнейшего из зацных! – насмешливо поклонился он закованному в железы хозяину и поднес к его рту корец вина. – Пей, Федор, перед дорожкою к ляхам!
Сырков плотно стиснул зубы и отвернулся.
Малюта больно ущипнул его.
– А не люба тебе царева подача, отведай песьей кровы своей!
И кулаком ударил скованного по щеке.
Вечером Грозный обрядился игуменом и сам отслужил торжественное молебствование. Собор был полон согнанными со всех дворов новагородцами.
Усердно, по монастырскому чину, молился царь. Ему благоговейно прислуживал Федька Басманов.
Опричники, не поднимаясь с колен, вполголоса подпевали дьячкам.
Иоанн вышел на амвон благословить молящихся.
– Ко кресту! – зашептал Друцкой сбившимся в левом притворе женщинам.
В тихой молитве едва колебался клин бороды Иоанна; рука, сжимавшая серебряный крест, размеренно тыкалась в губы женщин, а прищуренный взгляд неотрывно щупал окаменевшие лица.
Друцкой, заметив наконец как царево лицо зарделось в мимолетной улыбке, уверенно подошел к девушке, приложившейся ко кресту, и торопливо увел ее на паперть.
За ним с воем побежала какая-то старуха.
– Отдай! – обхватила она ноги опричника.
Друцкой мигнул стрельцам.
Старухе заткнули рот и уволокли…
Ночью Федька Басманов услышал сквозь сон чьи-то сдержанные рыдания.
– Аль баба? – насторожился он и пошел на звуки.
В каморке, под лесенкой, связанная по рукам и ногам, лежала уведенная Друцким из церкви девушка.
Федька зажег сальный огарок и склонился над полонянкой.
– Откель принесло тебя, красная?
Девушка оттолкнулась в угол. Воспаленные от слез глаза ее с мольбой и страхом уставились на опричника.
– Кромешник ваш с разодранным ухом сказывает – для царя меня уготовал.
Басманов заскрежетал зубами.
– Сызнов Друцкой замест бабы потваренной охальничает!
Коротким взмахом кинжала он разрезал веревки.
– Ты нишкни, красная, а аз поглазею дозорных.
На крыльце, у окон и по всему двору стояли стрельцы. Опричник понял, что уйти незамеченным из хором невозможно, и торопливо вернулся в каморку.
– А не тешиться ему с тобой, красная! – горячо шепнул он полонянке и, прежде чем она успела что-либо понять, пырнул ее кинжалом в грудь.
Вскоре в опочивальню Грозного ворвался Друцкой.
– Израда, царь!
И робко:
– Убили ту девку, преславной…
Царь гулко вздохнул и почувствовал, как по всему телу пролилась сладостная истома.
– Буй! Нешто можно тако пугать по ночам!
Разувшись, Федька Басманов пробрался в опочивальню.
– Ты, что ли, Федька? – чуть приподнял голову Грозный.
– Аз, государь! – тоненьким бабьим писком откликнулся опричник и, складывая бантиком губы, колышущейся походкой подошел к постели.
– Ноженьки растереть бы тебе на сон, государь. Чать, за день-деньской притомился!
И теплой ладонью нежно провел по бугристым икрам.
Истомно потягиваясь, царь привлек к себе Федьку. Неожиданно он привскочил и вцепился опричнику в волосы.
– Никак кровь на тебе?
– Помилуй, царь! Откель ей тут взяться?
Но смущенно забегавшие глаза выдали его с головой.
– Откель, мымра?! А не ты ль девку ту поколол?
Федька попытался улыбнуться, но, встретившись с хмелеющим взглядом царя, отскочил к двери.
– Откель, смерд?!
Опричник вылетел из опочивальни.
Утром, после обедни, Грозный приказал вывести Сыркова на двор.
– Сказывай! Честью прошу – куда казну схоронил!
Федор скривил лицо в презрительную усмешку.
– Авось кромешники твои и без подсказа найдут! На то и воры, чтоб чужое песьим духом учуять!
– Ну-у, ты!
– Ну, аз! Эка, признал-таки!
Грозный покрутил в кулаке клин бороды.
– Не в Волхове ли потопил?
Полонянник таинственно прищурился.
– А ты поглазел бы, московской князь!
Малюта замахнулся на Сыркова ножом, но вдруг, осененный удачной мыслью, повернулся к царю:
– А не поглазеет ли сам хозяин казну свою в Волхове?
На длинной веревке потащили Сыркова по городу.
У реки Друцкой сорвал с его шеи крест.
– Пригож с водяными и безо креста!
Усевшись с близкими в ладью, Грозный намотал на руку конец веревки, которой был связан торговый гость, и приказал отчалить от берега.
– Живуч же ты, Федор! – развел царь удивленно руками, когда вытащенный из реки Сырков пришел в себя. И склонил добродушно голову на плечо. – А что гожего, добрый человек, видывал ты под водой?
Сырков собрал весь остаток угасающих сил и судорожно сжал кулаки.
– Великой князь! Видывал аз, како собрались водяные Волхова, Ладоги, Ильменя и, твоей души сдожидаючись, рядили изрядно, в какую преисподнюю да каким кромешникам бросить ее, окаянную!
Иоанн улыбнулся.
– Добро ты узрел! – И с жутким спокойствием потрепал пытаемого по лицу. – Волю аз поглазеть, како душа моя в преисподней будет кипеть!
Он помолчал немного и, смакуя, прибавил:
– Подвесить его к дыбе, да тако, чтобы колени в котел приходились с кипящим варом, да варить, покель душа моя не приобыкнет да покель не поведает он, куда казну схоронил.
Извиваясь в страшных мучениях, Сырков упорно молчал до тех пор, пока не почувствовал, что теряет рассудок.
– Под трапезной… Третья половица ошую окна! – захлебнулся он и без чувств упал на Басманова.
Когда короба с казной и драгоценностями были найдены, опричники изрубили в куски тело Сыркова и бросили в Волхов.
– Ляхам челом ударь! – ревел исступленно Малюта. – Да пониже римской ереси поклонись!
В тот же день казнили всех знатных новагородцев, обвиненных в тайных сношениях с Польшей.