— Абие волю сидение с бояре! — грозно повторил царь и, выплюнув на ладонь зуб Антипия, сунул его под подушку.
Юрьин бросился исполнять приказание. Дьяк вынес в сени зыбку и передал её поджидавшим боярыням.
По одному входили в опочивальню бояре. Последними остановились у двери Сильвестр и Адашев.
Симеон Ростовский отвесил земной поклон и сел на лавку. То же проделали и остальные. Ряполовский поискал глазами подходящее для себя место и устроился подле Курбского.
— Все ли? — ни на кого не глядя, пожевал губами царь.
Адашев сделал шаг к постели.
— Абие, государь, жалуют Овчинин, Щенятев, Прозоровской да Василий Шуйской[63] с Микитою Одоевским. Токмо что из вотчин своих обернулись.
Когда все места были заняты, Иоанн приподнялся на Локте.
— Да все ли?!
Адашев пересчитал пальцами присутствовавших.
— Все, государь!
С глухим стоном царь уселся на постели, опершись спиною о стену.
Бояре торопливо вскочили и отвесили земной поклон.
— А Юрьина и Висковатого пошто не зрю?
И кивком головы указал близким на место подле себя. Князья зло переглянулись. Симеон Ростовский резко поднялся.
— Пожалуй меня, государь, милостью — словом обмолвиться.
Дождавшись разрешения, он тоненько засверлил:
— Твоя воля, царь! А токмо негоже дьяку выше земских си дети!
Больной сжал в кулаке подбородок и передёрнул острыми плечами своими.
— А сдаётся мне, князь-боярин, не дерзнул бы ты батюшку нашего, Василия Иоанновича, умишком своим наставлять!
Едва сдерживая готовый прорваться потоком жестокой брани гнев, он повелительно указал князю на лавку. Жуткою искоркою скользнул пронизывающий и горячий, как змеиное жало, взгляд по лицам бояр.
— Эге! И Ряполовский пожаловал! — прошипел Иоанн, кривя в презрительную машкеру лицо. — Аль сызнов с ласкою от худородных суседей? — И задёргался, как кукла фряжская, когда её дёргают за верёвочку, от хихикающего смешка.
Симеон заёрзал на лавке и плотнее прижался к Курбскому.
Больной сделал усилие, чтобы встать, но застонал от боли и схватился за щеку.
— 3-зуб!
Висковатын бережно поправил повязку.
— 3-зуб потерял! Антипия великого зуб! — детскою жалобой вырвалось из сдавленного горла.- 3-з-зуб целительной!
Но, вспомнив, с блаженной улыбкой достал зуб из-под подушки, сунул его себе под язык и с укором повернулся к иконам.
— Не помышлял яз, что во младости моей лишишь ты меня, Боже мой, живота. Но да исполнится воля Твоя. Яз не ропщу.
Он поиграл пальцами в воздухе и ещё раз болезненно выдавил:
— Нет, не ропщу.
Бояре приподнялись с лавок и набожно перекрестились.
— Токмо о том кручинюсь, что мал царевич и неразумен. Не встанет, не постоит за отцов и дедов своих, за Рюриковичей преславных, царей русийских.
Сильвестр воздел к небу руки.
— Про то и мы кручинимся, царь. Не миновать при царевиче распрям на Русийской земли… А при…
Он осёкся и нерешительно поглядел на соседей, точно искал у них сочувствия и поддержки.
— Чего же примолк? Сказывай… Не таи.
— А при брате твоём двоюродном, при Володимире Ондреев…
Иоанн затряс вдруг отчаянно головой и заткнул пальцами уши.
— Молчи! Заткни ему глотку, Ивашка! Молчи!
Бояре повскакали с мест и заспорили, перекрикивая друг друга.
Юрьин застучал склянкой о стол и заревел:
— Жив ещё царь и великой князь! Не бывало того, чтобы без царёва соизволения гомонили бояре!
Едва царь поднял руку, все мгновенно притихли.
— А ведомо ли вам, холопи неверные, что самодержавства нашего начало от Володимира равноапостольного?
Лицо больного побагровело и покрылось испариной. Он почувствовал, как каждый мускул наливается страшной силой и возмущением.
— Прочь!
И, оттолкнув Висковатого, вскочил.
— Мы родились на царстве! Мы не чужое похитили!
Непоколебимою властью звучал его голос.
— Мы родились на царстве! Мы плоть от плоти Володимира равноапостольного!
Он оборвался, сразу отяжелел, опустился.
Висковатый подхватил его и уложил в постель.
Бояре возбуждённо передвигали лавками, наступали друг на друга с поднятыми кулаками и исступлённо кричали.
Их вытолкали по одному в соседний терем.
Царь приложился ухом к стене и жадно подслушивал.
Наконец в опочивальню, сияющий и красный, ворвался дьяк.
— Победа, преславной! Димитрию бояре крест целовать порешили!
Иоанн хихикнул и ястребиным взглядом своим резнул подволоку.
— А почить в Бозе мы авось ещё погодим. Авось и ещё сподобит Господь посидеть на столе на московском.
И, покручивая бородку, ядовито процедил сквозь зубы:
— Зато проведали мы доподлинно, кой холоп нам холоп, а кой нам ворог!
Он выковырнул пальцем изо рта зуб Антипия и, поднявшись натужно, сам положил его на киот.
— Боже мой, Боже мой! Не остави меня! Укрепи на столе, яко укрепил еси на небеси одесную Сына Твоего единородного, Господа нашего Исуса Христа!
— Аминь! — вдохновенно выкрикнул Висковатый и упал на колени перед иконами.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Василий объявил полоненным боярам:
— Како вы со холопи деяли, тако и нам ныне послужите. А ещё милость вам наша: за прокормом не на разбой пойдёте, а с нашего стола прокормитесь, коль заробите.
Несмотря на то что каждое ослушание каралось голодом, князья не поддавались и почти не выполняли ни одного приказа старосты и казначея.
Боярин Апракса, веневский вотчинник, едва подходил к нему кто-либо из холопей, рвался с желез, дико вращал налитыми кровью глазами и требовал срывающимся голосом:
— Свободи! Абие, пёс, сбей железы!
Холопи подходили вплотную и тыкали кулаками в лицо.
— А не попотчуешься ли, князь, гостинчиком нашим?
И вразумительно:
— Свободить тебя свободим. Токмо до того послужи нам, по Васильеву становлению, како мы тебе допрежь служили!
В Крещеньев день[64] бояр спустили с желез и привели в общую землянку трапезовать.
Полоненные отказались усесться за стол.
— Сиживали мы рядком ещё с великим князем Василием Иоанновичем, нынешнего Иоанна Васильевича на рученьках нашивали, — перекрестившись на пустой угол, сокрушённо объявил князь Пенков.
Апракса раскачивался из стороны в сторону и с нескрываемой ненавистью глядел на старосту.
— Не сядешь? — спросил его насмешливо Выводков.
— С холопя-ми?!
Василий мигнул. Общинники навалились на бояр и силою усадили их за общий стол.
Полоненные сползли с лавок и, отбиваясь ногами, в один голос упрямо ревели:
— Краше от руки вашей злодейской погибнуть, чем сести рядом!
Их связали и, укутав предварительно в шубы, выбросили на мороз.
— Не охочи с холопями, почтуйтесь с воронами!
Клаша вынесла им миску варёной зайчатины. После трапезы общинники, по обычаю русинскому, выспались и пошли на поляну.
Выводков стал в середине круга и обратился к полоненным холопям:
— А ведомо стало мне, что закручинились вы по бабам своим.
Он пытливо оглядел окружающих.
— Мой сказ вам таков: ушли мы от лиха боярского не вам на кручину, а на подмогу людишкам кабальным.
Апракса ехидно кашлянул в кулачок.
— Поглазеем… Токмо перегоди… Ещё понаскачут стрельцы в ваше логово!
Он смолк под посыпавшимися на него ударами батогов. Пенков испуганно придвинулся к князю Кашину.
Полоненные холопи отошли в сторону держать совет. Один, с мшистою, реденькою бородёнкою и изъеденным оспою лицом, прицыкнул на остальных и, дождавшись, пока стихло, горячо замахал руками.
— Да нешто? Да ежели… оно и с бабами можно сюда… А нет, так и нет.
К ним подошли общинники во главе со старостой. Василий дружески положил руку на плечо рябого.
— Ныне тако: кто волит — отпускаем мы. Кой охоч — обернётся, а кому вольница наша невместна — живи в кабале.
Он неожиданно сдвинул сурово брови.
— Токмо памятуйте, други, денно и нощно: ежели на наш след стрельцов наведёте, пеняй на себя.
Кашин с трудом поднялся с земли и подозвал казначея.
— Яви милость Божескую! Отпусти и нас по дворам!
Тешата расхохотался. Князь сокрушённо покачал головой и вдруг бухнулся Василию в ноги.
Апракса вытаращил глаза.
— Опамятуйся! Боярин!
Пальцы Кашина суетливыми красными червяками сновали в воздухе, глубоко зарывались в снег и скрипуче царапали ногтями промороженное стекло земли.
— Яви милость Божескую! Не можно мне боле позора терпеть!
Общинники с любопытством обступили бояр. Пенков пошептался с Апраксой и пронзительно крикнул:
— За себя ратует князь! Не за нас — за себя!
Василий поднял Кашина с земли и по слогам пробасил:
— Будешь ли крест целовать на том, что по-иному поведёшься с холопями?
— Чего накажешь, тако сроблю.
— А бьём мы челом тебе, князь, на невеликое. Целуй крест на том, что испола в урожае будут с тобою людишки, да три дни положишь им на себя робити, да спекулатарям и протчим накажешь не сечь да и не пытать до веку холопей тех.
Кашин втянул голову в плечи и в крайнем удивлении глядел на Выводкова.
— Статочное ли дело боярину со смердом испола урожай делить да не сечь и в животе да смерти холопьей володыкой не быть? Да что ты?! — Но, опомнившись, разразился добродушным смешком:-Тако бы сказывали тебе иные, в коих кичливость правды превыше. А яз охоч крест целовать.
Староста с презрением поглядел на боярина.
— Хитёр ты доподлинно, князь. Ужотко погодим, видно, крест целовать, покель не поумнел.
Слух о неуловимой таинственной вольнице переходил из уст в уста и вскоре облетел всю губу.
Один за другим холопи с жёнами и детьми бежали из вотчин, разыскивали дозорных общинников и примыкали к вольнице.