И тут ей пришла в голову мысль спуститься и выйти через заднюю дверь. Что-то в этой теплой, душной ночи настойчиво влекло ее. Милли вдруг поняла, что больше ни секунды не может находиться в помещении. Не накинув поверх рубашки даже халата, она выскользнула из комнаты.
Милли приоткрыла скрипучую входную дверь и, выйдя из дома, вновь осторожно прикрыла, чтобы не разбудить Алана. На цыпочках она пересекла двор и, добежав до пруда, села на берег, поставив ноги на каменные ступеньки. Она внимательно посмотрела на гладь пруда, потом подняла голову, безучастно вглядываясь в яркую серебристо-белую луну.
Вдруг послышались какие-то слабые звуки, и Милли бросила взгляд на сад, таинственный и странно незнакомый в бледном свете луны. Где-то около забора, отделявшего ее двор от соседнего, что-то зашевелилось в темноте. Милли вскочила, сердце забилось от страха.
— Извините! Это всего лишь я, — мягко произнес мужской голос, и в тени кустарника показалась фигура, направляющаяся к ней. Это был Джонатан Лоуренс.
— Я не хотел испугать вас. Просто не мог заснуть и вышел посмотреть на звезды. Потом увидел, как вышли вы, но не хотел помешать… — Он подошел совсем близко. — Вам тоже не спится?
Миллисент судорожно покачала головой, не уверенная в своей способности говорить. Ее сердце колотилось от испуга, но это было еще не все, что она испытывала в эту минуту.
Рубашка Джонатана была надета навыпуск, к тому же наполовину расстегнута так, что обнажала загорелую, в завивающихся волоках, грудь. У Милли закружилась голова. Она прекрасно помнила, что сидит здесь в одной ночной рубашке. Посреди ночи! Слишком интимная ситуация… Если бы кто-то узнал об этом, разразился бы необыкновенный скандал.
Но никто не узнает. Они были здесь вдвоем, объятые душной, таинственной ночной темнотой.
Миллисент передернула плечами. Она даже не попыталась убежать в дом, когда Джонатан подходил к ней ближе. Глаза его были в тени, светлые волосы переливались в лунном свете. Миллисент увидела его руки и подумала, какими сильными и большими они кажутся. Пальцы были длинными, с крупными ногтями; ладони широкие, а на запястье выделялись острые сухожилия. Она поняла, что неотрывно смотрит на его руки, и снова перевела взгляд на лицо Джонатана.
— Да, я тоже не могла уснуть, — сказала она, слегка задыхаясь.
— Очень красивая ночь! — Но глаза его смотрели на нее, а не в ночь.
Волосы Милли не были привычно стянуты в узел на затылке, а свободно спадали на спину и плечи, как темная накидка. Они доходили ей до пояса: чувственная шелковая мантия женственности. Обычно жесткая линия губ сейчас смягчилась, да и все ее лицо стало нежнее; а глаза казались огромными темными в мерцании луны.
— С тех пор, как поселился в Эмметсвилле, я называл вас разными словами и думал о вас разное, — произнес он мягким, почти усыпляющим голосом, — но именно сегодня я впервые говорю, что вы красивы. «Интересная» — было. «Надоедливая» — тоже. — Он улыбнулся. — «Строгая», «решительная», даже «мягкая» — когда вы согласились приютить ту бедняжку. «Интригующая», «полная неразгаданных тайн». — Он замолчал. — Но почему я никогда не замечал прежде, как вы прекрасны? Как огромны ваши глаза? Какая гладкая у вас кожа?
Его взгляд скользнул ниже. На Милли была только свободная белая просвечивающаяся ночная рубашка, почти не скрывающая легких форм девичьего тела.
Милли не могла дышать, в горле стоял какой-то комок. Она не могла ни говорить, ни двигаться. Воздух был наполнен ароматом роз, растущих вдоль ограды, и запах этот казался тяжелым и приторным. Милли почувствовала головокружение.
— Почему вы не вышли замуж? — мягко спросил Джонатан.
Перед тем, как ответить, Милли постаралась успокоить прыгающее сердце. Затем попыталась отшутиться:
— Разве вы не знаете, что неприлично спрашивать женщину о причинах ее непопулярности у мужчин?
Джонатан снова медленно улыбнулся — той самой улыбкой, которая обязательно вызывала ответную улыбку собеседника.
— Я не могу поверить, что вы не вышли замуж, потому что никто не предлагал. Для этого вы слишком хороши. Итак? — продолжал он, видя, что Милли не отвечает. — Можете ли вы поклясться, что вам никто не делал предложения?
Миллисент таинственно улыбнулась, избегая его взгляда.
— Да, некоторые предлагали.
— Я так и думал! Держу пари, что ваши карточки приглашений на танец были заполнены именами юношей, — предположил он, и по тому, как смягчилось лицо девушки, понял, что не ошибся. Внезапно он ясно увидел в ней ту Милли, которой она когда-то была — румяную и смешливую, с пляшущими огоньками в глазах. Его голос, грудной и низкий, неожиданно зазвучал хрипло:
— Они слетались к вам, как пчелы на мед, верно?
— Ну, не то, чтобы я очень была против…
— Разве? Значит причина в том, что ваш отец был судьей. Я прав?
Миллисент хихикнула:
— Да ладно вам! Вы преувеличиваете! — Она бросила на него взгляд, такой игривый, молодой и абсолютно бесхитростный, что у него перехватило дыхание.
— Думаю, нет. — Он подошел ближе, заглядывая девушке в глаза. — Почему вы не вышли ни за одного из этих обожающих вас мальчиков, Миллисент? Что произошло?
— А разве так странно, что женщина предпочитает не выходить замуж? — коротко, вопросом на вопрос ответила она. — И почему это мужчины считают, что женщины спят и видят, как бы сменить свою фамилию и образ жизни и начать ублажать их?
— Не думаю, что вы мужененавистница. По крайней мере, вы не были ею тогда. Вам кто-то причинил боль? Предал?
Миллисент прикрыла глаза, пытаясь вернуть лицу маску колкой и циничной старой девы.
— Очень романтичные мысли, мистер Лоуренс! Возможно, вам бы следовало писать любовные истории, а не газетные статьи. — Он молчал и просто ждал, скрестив руки на груди. Ее глаза все так же избегали его взгляда. Наконец, она мягко произнесла:
— Уверяю вас, ничего подобного не случилось. Я была девочкой с сияющим взглядом, окруженная глупыми возвышенными мечтами. Но все это ушло само собой, когда… когда случилось нечто жестокое и непоправимое. Дело в том, что с моим братом, Аланом, произошел несчастный случай. Он стал инвалидом на всю жизнь. Вскоре после этого умерла наша мать. Она была очень слабой женщиной, и я думаю, что горе приблизило ее конец. Итак, остались мой отец и брат, и кроме меня о них некому было позаботиться.
— И этому вы посвятили себя? Забыли о будущем муже, о семье? О своей собственной жизни?
— Это и есть моя собственная жизнь! — Милли покраснела, глаза загорелись гневом. — И у меня есть семья!
— Но нет собственных детей, детей, рожденных от любящего вас мужчины.
Эти откровенные слова отозвались болью где-то внизу живота, и Милли показалось, что сейчас она не выдержит и задрожит. Она крепко сжала ладони между колен.
— У вас нет права судить меня и утверждать, что моя жизнь ничего не стоит.
— Нет, конечно, нет! Но это жизнь мученицы!
— Вы преувеличиваете! Во-первых, я не встречала мужчины, за которого действительно хотелось бы выйти замуж. Во-вторых, мне нравится моя жизнь. Она достаточно полна…
— Не сомневаюсь — полна невеселой рутины. — Она бросила на него хмурый взгляд, а Джонатан продолжал. — Скажите честно, вы действительно считаете, что справедливо жертвовать собственной жизнью, потому что ваш брат — инвалид?
— Я люблю брата.
— В этом нет сомнения. Но то, что вы делаете, больше, чем любовь. Вы заживо хороните себя.
— Вы ничего не знаете об этом! — пылко возразила Миллисент. — Кто-то должен нести свой крест и принять ответственность за других. Я люблю свою семью, и нет ничего на свете, чего бы я не сделала для них. Для Алана.
— Извините, но вы запутали меня. О чем мы говорим: об обязанностях или о любви?
— И о том, и о другом! Человек живет на земле не только ради удовольствий, ради того, чтобы делать все, что ему захочется, где ему захочется и когда. Наша цель — понять, что правильно в этой жизни и поступать именно так. И не имеет значения, приятно это или нет, трудно или легко. Во всем должен быть порядок. Существуют же общие правила поведения независимо от того, во что вы верите. У людей есть обязанности и чувство ответственности. Я отвечаю за своего брата. Кем же я буду, если просто отодвину его в сторону и убегу развлекаться?
— Никто вам не предлагает быть эгоистичным, беззаботным чудовищем. Но почему вы считаете, что не бывает обязанностей перед собой, ответственности за свою собственную жизнь?
— Неужели вы действительно думаете, что я могла бы выйти замуж и оставить Алана?
— Нет, думаю, что не смогли бы. Вы слишком добры, хотя и пытаетесь скрыть это от всего мира, показывая только шипы и колючки. Но факт остается фактом: вы с братом — очень обделенные люди. У вас, Миллисент, есть прислуга, садовник, но вы считаете себя обязанной самой заботиться о своем брате. А ведь можно оставлять кого-то присматривать за ним…
— Для того, чтобы готовить и стирать ему — конечно. Джонни помогает Алану садиться в кресло, а из него — обратно в кровать. Но это совсем не то, что значит «заботиться». Этого будет недостаточно человеку, нуждающемуся в понимании, сострадании, любви. Кто будет болтать с Аланом и рассказывать последние городские новости? Играть в шахматы, смеяться и вспоминать прошлые времена, когда мы были детьми? Держать за руку, когда он почувствует себя одиноко или помрачнеет от непрошенных мыслей. Или сидеть у его кровати и волноваться, когда он лежит в лихорадке? Алан не может купить любовь. Только я могу дать ему это.
— Только вы? Другой женщины в городе не найдется? Разве больше не существует женщин с добрым сердцем и любящей душой? Разве не найдется женщины, для которой он стал бы любимым мужчиной, а не просто младшим братом?
— Джонатан Лоуренс! — Милли от удивления открыла рот. — Вы что, предлагаете Алану жениться?
— Все может статься. Разве ваш брат не способен полюбить?
— Конечно, нет! Он прекрасный человек, добрый и смелый. Никогда ни на что не жалуется. Но… но он — инвалид.