Вечером на звонок дверь не открылась. Я видела, как пресекался свет в «глазке» и как Люба, точно мой мышонок, шебуршалась и тревожно металась за дверью. Я все, все поняла. Я съездила домой, запаслась термосом с чаем и бутербродами и плотно оккупировала территорию, включающую Любину дверь и примыкающую к ней лестницу с лестничной площадкой. Возможность Любиного спуска с балкона на простынях исключалась – Люба жила на девятом этаже.
Люба не выдержала осады и сдалась на милость победителя. С тех пор она потихоньку возвращает долг и выплатила уже сто восемь рублей. Когда я заговариваю о Зумике, у Любы лицо идет пятнами. Мне становится мучительно жаль ее, и я отхожу от нее, не менее пятнистая.
До обеда все шло нормально. На Зумика никто не покушался. Но вот в моем отделе вырисовалась дама. Она остановилась напротив служебного входа, водрузила на нос очки и уставилась прямо на моего Зумика. Зумик притаился, перестал дышать.
Этот сорт покупательниц я хорошо знала. Если они увидят на самой верхней полке вазу с пыльными цветами, то обязательно спросят, продается ли ваза, какова ее цена, что за завод-изготовитель, каков срок гарантии и почему срок такой возмутительно короткий. Непременно попросят снять вазу, выложить цветы, тщательно осмотрят ее, дунут внутрь – но ни в коем случае, просто ни в коем случае не купят.
Дама царственным жестом сложенными очками указала на притихшего Зумика. Я послушной обезьяной вскарабкалась на стол. Дама изобразила на лице негодование и брезгливость при виде уродливого, гримасничающего личика. Торопливо вернула мне Зумика и с видом оскорбленной добродетели удалилась в отдел теплого нижнего белья. Вот, вот, самое тебе там место.
В перерыв мы расселись, кто куда, со своими обедами. Я вспомнила двух ревнивых лошадок из троллейбуса и стала рассказывать, что вот жила-была на свете одна хорошенькая, ну просто невообразимо хорошенькая девушка. И были у нее бронзовые ножки, ну просто невообразимо хорошенькие ножки. Но была та девушка невообразимо глупая. Да чего там, скажем прямо, тупица была отменная. И постоянно ей казалось, что в профиль слева ее лицо не такое хорошенькое, как если бы смотреть на него справа. Поэтому, переходя через улицу, она предпочитала смотреть только вправо. И вот только что сегодня утром она попала под автобус… Бедная, бедная глупая девушка!
– Зимина, ты опять? – кричит Надежда Семеновна, отлично подкрепившаяся в кафе. – Марш, марш по рабочим местам. Посетитель нервничает.
Действительно, раздаются далекие удары крепких кулаков по стеклу. К витрине приникают расплющенные лица. Покупатели выразительно стучат по часам, складывают ладони у глаз наподобие биноклей, тщетно ищут взглядами притаившихся продавцов.
Борясь в социалистическом соревновании за право «Лучший коллектив года», мы заканчиваем обед на пять минут раньше. Психологи объясняют, что в эти последние пять минут продавец чувствует себя напряженнее и несчастнее, чем во время самой напряженной работы. Но даже сейчас часы посетителей спешат.
– Чики-чики-чикалочки, – начинаю считать я. – Ехал кот на палочке…
Девчонки фыркают. Галя из «парфюмерии», на которой останавливается мой палец, вздыхая идет открывать дверь, трещащую под могучим напором «посетителя». Надежда Семеновна смотрит на меня как на конченого человека. «Клоун», – шепчет она под нос.
Когда рабочий день мирно подходил к концу и ничто, казалось, не угрожало нам с Зумиком, в отдел вошли мои утренние знакомки, те самые строптивые лошадки из троллейбуса. Тесен этот мир.
– Понимаете, нам нужен подарок однокурснику на день рождения. Что-нибудь сверхоригинальное, прикольное, понимаете?
И не успела я отвлечь их внимание, как они уже впились взглядами в моего Зумика. Они даже дыхание затаили.
Я чуть не рыдала, когда лезла за Зумиком. Завертывая Зумика в толстую серую бумагу, я мысленно просила у него прощения за предательство. Мордочка у него страдальчески кривилась и морщилась. Они унесли его под мышкой… Ну, ничего, ведь у меня остался человек, который сделал мне предложение и готов пойти за мной на край света.
Я плелась после работы по улицам и поглядывала на свое грустное отражение в окнах домов и витринах. Чтобы себя успокоить, я говорила себе, что фетишизмом страдают начинающие старые девы. Пора, двадцать четыре на днях стукнет.
– Лапки скрестивши, бредет горемыка…
А, Валька… Оказывается, он все это время следовал за мной.
– Ты что, Зумик, какая-то… на себя не похожая. Мороженого хочешь?
Я кивнула. Когда с мороженым было покончено, он спросил неуверенно:
– Давай в кино?
В кино так в кино. Валька изумлялся все больше. Чтобы доконать его, я сказала:
– Валь, помнишь, в позапрошлом году ты делал мне предложение? И обещал пойти за мной на край света? Так вот, я согласна.
Валька не вскрикнул, не заплакал от счастья и не бросился обнимать мои колени. Он странновато передернул плечами, будто ему стало холодно, и сказал:
– Знаешь, позавчера у Любы из отдела сумок была вечеринка. Я нечаянно уснул у нее на диване. А вчера мы с ней подали заявление в ЗАГС. Как честный человек, я просто обязан…
Так. Зумика купили, Вальку женили. Ну и ревела же я дома. Я завывала, то обнимая, то награждая подушку тумаками. А, свалившись с койки, продолжала реветь на полу. Потом силы реветь кончились, и я просто поскуливала, безмерно жалея себя. Я стала от слез такая распухшая и страшненькая, что пришлось срочно принимать меры: умыться, поколотить по щекам, намазаться кремом. Потом вышла подышать перед сном. Спускаясь по лестнице, я вспомнила, как Валька по четыре часа слонялся у подъезда, а я наблюдала за ним и хихикала, зажимая рот шторкой.
У подъезда меня окликнула незнакомая старушка. Она в растерянности стояла у лужи, натекшей под водосточной трубой.
– Внученька, – пискляво кричала она. – Помоги, внуча, а то упаду!
Она была крючконосая, горбатенькая, в потертом плюшевом жакете и с клюкой. Она изо всех сил цеплялась за мой локоть и семенила рядом, заискивающе заглядывая в лицо и расспрашивая, где я живу и с кем живу, и хорошо ли живу… Когда я уже подвела ее к подъезду, она попросила меня нагнуться и шепнула в самое ухо:
– А теперь скажи, добрая, славная девушка, самое заветное из заветных своих желаний.
Я прямо задохнулась. Неужели чудо возможно? Неужели это происходит со мной?!
– Хочу, – сказала я. – Хочу, чтобы…
– Зимина, опять создаешь нерабочую обстановку, горе мое?
Девушки расходятся, вслух размышляя, какое желание загадали бы они, попади в такую же ситуацию.
Рабочий день магазина «Ландыш» можно считать начавшимся.
КРИВОЕ ЗЕРКАЛО
Насколько себя помню, я всегда отличалась от окружающих. Всегда выглядела на фоне других белой вороной. А всё потому, что родилась раньше своего времени. Опередила его лет так на тридцать пять.
Возьмём, к примеру, модные нынче проколы. Когда-то пирсинг (такого слова в Советском Союзе не знали) подразумевал исключительно две крошечные дырочки в дамских ушах для серёжек. Или одно отверстие для цыганской (в ухе) или африканской (в носу) серьги.
А я загорелась желанием проколоть уголок рта. И вставить золотую палочку с шариком на конце. Дочка нашей преподавательницы ездила в Индию и именно таким образом себя украсила. И такая она была прехорошенькая! Так восхитительно поблёскивал и двигался шарик, когда она смеялась, говорила или ела.
Всё. Ни жить, ни быть, хочу дырочку, палочку и шарик. Это так клёво. Слова «клёво» тогда ещё тоже не было. «Здоровско» – было. Ещё: «обалдеть!»
Уши тогда прокалывали обыкновенными штопальными иглами в парикмахерских. Мочки ушей – пожалуйста, а остальную часть лица мне проколоть наотрез отказались.
– Вы что, с ума сошли? А если будет заражение крови? Это же носогубный треугольник – треугольник жизни! И что за странные фантазии: губы дырявить? Ах, в Индии? Вот в Индию и езжайте.
Цыгане – выходцы из Индии. Обычно они охотятся на граждан, а тут я объявила охоту на цыган. И вечно так бывает: когда они не нужны – вертятся, галдят, назойливо пристают. А когда надо – не сыщешь. Но вот у ЦУМа, наконец, я попала в настоящий пёстрый цыганский малинник.
– ДевАчки, пАмада, кофтАчки берём! Заколки, пАмада, девАчки!
Под предлогом рассмотреть пластмассовые заколки поближе, я увлекла самую голосистую носатую черногривую даму на скамейку. И принялась уговаривать проколоть мне щёку, обещая заплатить столько, сколько она попросит.
Сначала она в страхе меня рассматривала, чуть не клюя своим носом, и отодвигалась всё дальше. Потом заплевала, вскочила и дала дёру. Только свистела тяжёлыми юбками и кричала что-то на своём языке. Наверно, по-цыгански это было: «Караул!» и «Ратуйте, люди добрые!» За ней, в страхе на меня озираясь, ринулись её товарки.
Потом мне сказали, что все цыганки страшно суеверны. И страшно боятся, что какая-нибудь конкурентка высосет у них колдовской дар, переданный ещё бабками, или нашлёт страшную хворобу. А может, цыганка решила, что перед ней умалишённая.
Да, вот ещё что. Золота для палочки у меня тоже не было. Была стёртая серебряная монета с профилем Екатерины II. Во всех ювелирных мастерских мне отказались её переплавлять.
– Мы работаем только с золотом не ниже 583-й пробы. Микроскопической крошки чужеродного металла не должно остаться на инструментах. Что вы, это подсудное дело. Нет, нет и нет!
В общем, для любителей пирсинга в те годы жизнь была невыносимой.
Ещё нынче повальная мода на похудение. Все с ума сходят из-за лишнего килограмма, лихорадочно подсчитывают съеденные калории. В той или иной стадии анорексии пребывают почти все современные девушки.
Я же с полным правом могу назвать себя пионером, первопроходцем в области экстремального похудения. Хотя в 70-80-ые годы худышки не то, что не пользовались спросом – наоборот, на них смотрели с сочувствием и брезгливостью: больная, что ли?