<…>. Я нахожусь теперь в самой крайней бедности и тем еще ужаснее мое состояние, что я и трудами рук своих не могу снискивать себе пропитание, ибо от природы имею весьма слабое зрение[164].
Видимо, крайняя нужда заставила Пучкову стать агентом Третьего отделения[165].
Как мы отметили выше, Пучкова была не только постоянным автором «Аглаи», но и одной из самых часто публиковавшихся в периодике писательниц на рубеже 1800–1810‐х годов[166]. Позиция Пучковой действительно формировалась под влиянием идей шишковистов. В своих статьях поэтесса выступала за право женщины на образование и участие в интеллектуальной жизни, но просвещение как таковое, с ее точки зрения, состояло в чтении церковных книг и изучении русского языка.
Так, весьма интересен ее ответ А. Ф. Воейкову на его «Речь о влиянии женщин на искусство и искусства на благоденствие общественное» (Вестник Европы. 1810. Ч. 49. № 4; текст «Речи» в журнале предшествовал «Пекинскому ристалищу» А. П. Буниной). Воейков развивал в этой статье уже хорошо знакомую мысль о благотворном влиянии женщин на искусство и общество. Согласно авторскому примечанию, речь была произнесена в доме К. К. А. В., почтенной ученой дамы. Там собиралось избранное общество, в котором
дарования ума раскрывались легко и приятно; рассудок доходил до важнейших истин <…>. Питая в душе любовь к Отечеству, читали образцовыя творения и переводы отечественных наших писателей; разбирали их критически; творцов одного рода сравнивали между собою; переводы сверяли с подлинниками и радовались <…> всякому, самому малому, успеху сограждан[167].
Воейков отмечает особую роль салонов (он называет их собраниями), хозяйками которых всегда выступали женщины, в формировании особой интеллектуальной среды: «Вам, Милостивыя Государыни! обязаны мы заведением сих вечеров, которые столь приятно провели мы, и которые проведем еще приятнее, потому что они будут — полезнее, занимательнее»[168]. Автор использует уже устоявшуюся композицию рассуждений о культурной миссии женщин: обращается к античности, напоминая, что греки были «изобретательны в искусствах, мужественны на войне» благодаря женщинам, что «великие люди Греции учились в школе умных и нежных женщин», а французы и англичане величием словесности обязаны женщинам:
Нет ничего невозможного для женщин, скажем мы: Француженки любили свою словесность, ободряли писателей, говорили по-Французски — и Французы, отвыкая мало по малу от Латынскаго языка, образовали свой отечественной. — Почти все Англичанки знают, но никогда не говорят по-Французски. Неужели Руской язык хуже и Англинскаго и Французскаго? Неужели Россиянки меньше Француженок и Англичанок любят свое Отечество?[169]
Воейков развивает карамзинскую мысль о благотворном влиянии женщин на науки и искусство и призывает дам «продолжать… любить словесность» во имя славы отечества. По мнению исследовательницы истории женщин-ученых в XIX веке О. Вальковой, автор воспевает успехи женщин
Совсем не для того, чтобы призвать государство к введению женского равноправия. Просто есть дело, с которым, по мнению А. Ф. Воейкова, могут справиться только женщины. Но для того чтобы они захотели этим делом заняться, им следует объяснить, что их жизненное предназначение несколько шире узких рамок семейной жизни, что чувства патриотизма, ревности к славе своего отечества не должны быть им чужды[170].
И хотя сочинение Пучковой «О женщинах» было заявлено как ответ Воейкову, она вступает в спор не с ним, а с «Господином ненавистником женского пола»[171], не согласившимся с тезисами Воейкова. «Речь» Воейкова, наоборот, «все хвалили» за «мысли и слог сочинителя; все желали вместе с ним размножения женщин-любительниц наук и искусств»[172]. Ипполит, «не умея льстить», выступил против общего мнения: «И что такое ученая женщина, философка, женщина со вкусом? Чем разнятся оне от обыкновенных женщин? Сии просты, скучны, сварливы, а другие притворны, хитры и мстительны: вот плоды просвещения»[173]. Он считает женщин не только неискренними, но и корыстными: «каждая желает супружества выше своего состояния — для чего? Для выгод; для большей удобности наслаждаться светскими удовольствиями. Женщины, налагая на себя священные обязанности супруг, редко советуются с сердцем своим…»[174] Только одна из дам, Всемила (вероятно, альтер эго самой Пучковой), решилась на возражение Ипполиту. «Со свойственной ей кротостию и веселостию» она говорит, что «…не будучи ни философкою, ни ученою, даже не имея славы назваться женщиною со вкусом, смею однако ж заметить, что рассудок и просвещение равно нужны как мужчинам, так и женщинам»[175]. В этой характеристике проявляется не только предписанная этикетом скромность, далее Всемила объясняет, что именно отсутствие должного образования причиной тому, что она не является «ни ученою», «ни женщиной со вкусом». Однако способность Всемилы рассуждать подтверждает ее правоту в том, что «природа, как нежная мать, всех равно наделяет своими дарами», и что «женщины не глупее мужчин»[176]. Причиной «вкоренившегося убеждения», что мужчины умнее и просвещеннее женщин, Всемила называет неравенство в образовании: «…у нас отнимают все способы к приобретению сведений; можно сказать, что с первою каплею молока поселяют в нас обо всем ложные понятия и притворство»[177]. О. Валькова отмечает, что подобной логике «будут следовать споры о характере женского образования. Объяснение неспособности женщин к какому-либо профессиональному труду крайне поверхностным характером женского образования, а также тем, что у женщин „отнимают все способы к приобретению сведений“, станет очень популярным в 50–60‐е годы XIX века»[178].
Впрочем, у Пучковой были особые взгляды на то, каким должно быть просвещение. В «Письме приятельнице», опубликованном в восьмой части «Аглаи» в 1809 году, она писала:
Что может быть злее и безумнее как вооружаться на веру, на все законы, гражданские и церковные и, так сказать, — во имя нового просвещения разрывать все связи общественные. Такова цель новой философии. Но кто привязан душевно к стране родной и языку русскому, тот будет упражняться в чтении славянских книг — следственно <…> познакомится с добродетелью и прямодушием предков своих; полюбит их и сам сделается добродетелен…[179]
По приведенному фрагменту можно судить, как повлияли на позицию Пучковой идеи Шишкова о просвещении. Вслед за ним поэтесса связывает умственное развитие с любовью к отечеству («кто привязан душевно к стране родной») и русскому языку. Чтение «славянских книг» должно сделаться главным инструментом воспитания и насаждения добродетели.
Участие Пучковой в «Аглае» показательно по нескольким причинам. С одной стороны, оно подтверждает желание Шаликова поддерживать женщин-литераторов, давать им возможность для публикаций. Отсутствие каких-либо издательских ремарок (их использовал, например, Макаров, когда хотел подчеркнуть, что его точка зрения отлична от точки зрения автора) позволяет предполагать согласие Шаликова с идеями, которые отстаивала Пучкова. С другой стороны, сами мысли, высказанные поэтессой, демонстрируют влияние двух направлений (сентименталисты и «архаисты»), которые впоследствии будут рассматриваться исследователями как взаимоисключающие. Взгляды Пучковой на характер просвещения (любовь к родному языку и старине) действительно укоренены в шишковской идеологии, а идея о необходимости женского образования восходит уже к сентименталистской традиции.
Проблема женского сочинительства на страницах «Вестника Европы» после Н. М. Карамзина
После того как Карамзин отошел от издания «Вестника Европы» в 1804 году, его работу выполняли сотрудники журнала, однако не всегда понятно, кто из них был издателем. Согласно Сопикову, после ухода Карамзина «Вестник Европы» издавал М. Т. Каченовский. Смирдин утверждал, что журналом руководил П. П. Сумароков. Есть также указания, что главным редактором в этот период был П. И. Макаров. В 1805 году заведовать изданием начал М. Т. Каченовский, который занимался этим до конца 1807 года. С 1808‐го по № 20 за 1809 год «Вестник Европы» редактировал Жуковский, затем деливший (по 1811 год) работу над журналом с прежним издателем Каченовским.
Количество публикаций, посвященных женской проблематике, в журнале менялось: в 1805 году оно заметно снизилось по сравнению с количеством опубликованных в карамзинский период. Несколько заметок появилось в 1807 году, и на рубеже 1800–1810‐х годов произошло их незначительное увеличение.
За время своей деятельности в «Вестнике Европы» Карамзин сформировал положительный образ просвещенной женщины, владеющей устным и письменным языком, но не стремящейся к славе; его отношение к женскому литературному труду (если не считать публикации «сказки» Жанлис «Женщина-автор») не было эксплицировано. Фигура писательницы явилась на страницах «Вестника» в 1805 году (Ч. 19. № 4) в сатирическом «Начертании уложения республики литераторов». Переведенное с французского М. Т. Каченовским «Начертание…» в иронической форме регламентировало литературные отношения. Прежде всего, каждый член республики должен был «предъявить письменное свидетельство в том, что он имеет посторонний доход, и что без помощи прибытков, получаемых им от своих дарований и прилежания, может содержать себя приличным образом: это нужно для того, чтобы оградить безопасностью честь и достоинство ученой республики»