[222]. Современники также свидетельствовали, что основатель «Беседы» заботился в первую очередь о пользе, которую она принесет. Жихарев, прибывший в 1807 году в Петербург и вскоре представленный Державиным Шишкову, сделал следующую запись в дневнике: Шишков
…очень долго толковал о пользе, какую бы принесли русской словесности собрания, в которые бы допускались и приглашались молодые литераторы для чтения своих произведений, и предлагал Гавриле Романовичу назначить вместе с ним попеременно, хотя по одному разу в неделю, литературные вечера[223].
Е. Э. Лямина обращает внимание на то, что «литературно-теоретические сочинения Шишкова 1803–1811 гг. адресовывались в первую очередь начинающим авторам», а одну из задач Академии Российской он видел в том, чтобы «рассуждать и толковать о свойствах и красотах русского языка, дабы молодые люди, ищущие подкрепить природные дарования свои основательными в языке познаниями, имели достаточные к тому руководства»[224]. Таким образом, официальное приглашение женщин к участию в литературном обществе свидетельствует, что Шишков видел в них как тех, кого следует образовывать (наряду с начинающими авторами), так и тех, кто способен принести пользу.
Примечательно, что процитированный фрагмент «Рассуждения» содержит явные отсылки к сентименталистской стилистике и лексике, в отличие от остальной «Речи», выдержанной в высоком торжественном стиле:
…сии любезные учительницы, внушающие в нас язык ласки и вежливости, язык чувств и страсти[225];
Трудолюбивые умы вымышляют, пишут, составляют выражения, определяют слова: женщины, читая их, научаются чистоте и правильности языка; но сей язык, проходя чрез уста их, становится яснее, глаже, приятнее, слаще[226].
Сравним с тем, что писали сентименталисты:
Макаров: они <дамы. — М. Н.> заставили бы всякого учиться <…> овладев единожды полем Литературы, <…> пошли бы самыми скорыми шагами <…> и в короткое время сделались бы нашими учительницами[227].
Карамзин: Милые женщины, которых надлежало бы только подслушивать, чтобы украсить роман или комедию любезными, счастливыми выражениями, пленяют нас нерусскими фразами. Что ж остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения <…>[228].
Шишков не только использует ставший уже общепринятым стилевой регистр обсуждения женской темы, сформированный сентименталистами. Основатель «Беседы» старается найти убедительные аргументы против Карамзина, и на этом фоне использование карамзинской лексики выглядит как попытка обратить против оппонента его же оружие. Так, заглавие речи Шишкова «Рассуждение о любви к Отечеству», которой он открывал «Беседу», вторит названию статьи Карамзина «О любви к отечеству и народной гордости», но сходство ограничивается лишь заглавием:
Отечество (сказала мне одна из почтенных наших женщин) требует от нас любви даже пристрастной, такой, какую природа вложила в один пол к другому. Отними у нас слепоту видеть в любимом человеке совершенство, дай нам глаза посреди самого сильнейшего племени нашего усматривать в нем некоторые недостатки, некоторые пороки, возбуди в нас желание сличить их с преимуществами других людей: ум начнет рассуждать, сердце холодеть, и вскоре человек сей, ни с кем прежде несравненный, сделается для нас не один на свете, но равен со всеми, а потом и хуже других. Так точно отечество[229].
По Шишкову, любовь к Отечеству слепа, и именно женщина внушает оратору концепцию пристрастной любви.
Карамзин выступал за то, чтобы женщина усвоила новый язык и активно использовала его в устной речи (чтобы авторы «подслушивали» и сами учились), и предоставлял ей инструмент для этого — новую словесность. Однако он писал об этом как о проекте, который еще только должен осуществиться: апеллируя «к дамскому вкусу в литературе или к языку светского общества, он имел в виду не реальных дам и не реальное светское общество своей эпохи: в свете говорили по-французски, а современницы Карамзина русских книг не читали»[230]. Поэтому прежде чем писатель сможет опереться на вкус просвещенных читательниц и читателей, он должен будет воспитать этот вкус, привить аудитории знание отечественного языка, который прежде должен будет обработать:
…давать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновенность выражения! Мудрено ли, что сочинители некоторых русских комедий и романов не победили сей великой трудности и что светские женщины не имеют терпения слушать или читать их, находя, что так не говорят люди со вкусом?[231]
У Карамзина женщины «не имеют терпения слушать», в то время как Шишков пишет об идеальном «сотрудничестве» писателя и читательницы как о деле состоявшемся.
В 1811 году Шишков, определяя роль женщины в совершенствовании литературного языка, использовал явные отсылки к Карамзину и Макарову, потому что участие женщин в литературе в предшествующие годы обсуждали прежде всего карамзинисты, что связало эту тему именно с сентименталистской стилистикой. При этом у Шишкова «теория» не расходилась с «практикой»: женщины присутствовали на беседных собраниях в качестве слушательниц и в качестве авторов. В «Беседу любителей русского слова» были кооптированы три пишущие дамы в качестве почетных членов: Анна Петровна Бунина (1774–1829), Анна Алексеевна Волкова (1781–1834) и Екатерина Сергеевна Урусова (1747–1817?). До того момента лишь одна женщина состояла в официально признанном литературном объединении — Екатерина Романовна Дашкова. Последователи Карамзина, в частности Михаил Макаров, хотя и манифестировали привлечение женщин к литературной работе, но лишь в теории, до практики в их случае дело не дошло, а во второй половине 1810‐х и в 1820‐е новое поколение литераторов и вовсе боролось с «остатками литературной культуры старших карамзинистов»[232], в том числе и с женским влиянием на литературу как одним из ее проявлений.
«Похвала женам» И. С. Захарова: неудавшаяся апология
Своеобразная «апология» женщин была предпринята Иваном Семеновичем Захаровым: на одном из заседаний «Беседы» была прочитана его «Похвала женам», по «мыслям г. Томаса» (она предшествовала чтению бунинского «Падения Фаэтона» Крыловым). В. П. Степанов, автор биографической статьи о Захарове, отмечает, что «Похвала» представляла собой «проповедь добродетелей по Домострою». Однако с нашей точки зрения позиция, выраженная в «Похвале», несколько сложнее.
Во вступлении Захаров обращается к присутствующим в беседном собрании женщинам, не только к почетным членам, но и к слушательницам, и просит их уделить «частицу того нежного вкуса, который всеми действиями их управляет»[233]. Сначала он выражает сожаление по поводу того, что «благотворительницы бытия» находятся в более уязвимом положении, чем мужчины:
Во всем мире жены, под предлогом слабости состава их, удалены способов к изучению тех познаний, каковым посвятил себя род мужеский; никогда не участвуют оне в должностях общественных. Быв только матери и супруги, укрепляют только нежные союзы крови, чужды корысти; не управляют даже собственностью[234].
Истинное предназначение женщин Захаров видит в выполнении «сладостнейших забот»:
…управление домом, воспитание детей, надзор за младенчеством; руководство в юношеском, ободрение в мужеском возрасте; наблюдение за поведением и честию сынов; тщание осчастливить дочерей своих браком благословенным[235].
Однако вместе с этим он замечает, что женщины способны на большее и стоят на более высокой ступени развития, чем мужчины, потому что кротки и способны покоряться обстоятельствам. Захаров ставит в вину «кичение некоторых мужчин», которые считают повседневные женские занятия «маловажными»[236]. Автор призывает не судить «о целой половине человеческого рода по настоящему веку»[237]. Он обращается к истории, чтобы подкрепить свой тезис, что так было не всегда, и упоминает «амазонок, соплеменных и соседственных россам»[238].
Захаров рассуждает и о преимуществах писательниц:
Силою воображения изобилуют жены-писательницы с богатством неистощимым. В умах их начертывается всякая вещь с быстротою; проницательные чувства объемлют все предметы в образованиях многоразличных. Преданные во власть такого воображения, поражаются они больше чрезвычайностьми: — недовольно им мира настоящего; любят созидать мир мысленный. <…> Все, что составляет чаровательное и выступающее из обыкновенных естества законов, пленяет их и производит восторг душ чувствительных. <…> Но из всех страстей жены-писательницы лучше чувствуют и изображают любовь. <…> Быв однакож ограничены врожденною скромностью пола своего, осторожностию по должности, целомудрием по законам собственного сердца, не живописуют порывов ея во всем исступлении. Они изображают в ней чувствования только приятные и нежные[239]