.
Захаров, хотя и «принял деятельное участие в сплочении сил архаистов» в 1800‐х годах, но этому предшествовала «своего рода „позитивная“ борьба и соревнование с карамзинистами». Как видно из этого фрагмента, да и из всей «Похвалы» в целом, автор перенял позитивное отношение к женской интеллектуальной деятельности (возможно, здесь не последнюю роль сыграл биографический фактор: в 1786 году Захаров по рекомендации Е. Р. Дашковой был избран в члены Академии Российской, таким образом, именно женщина пособствовала его продвижению). В этой части, рассуждая о специфике женского сочинительства, он использует обороты, успевшие стать клише к 1811 году: что писательницы наделены более богатым воображением, чем писатели, что для них естественно писать о чувствах (в силу их врожденной чувствительности) и что их удел — изображать «чувствования приятные и нежные». Захаров упоминает и о значении женщин — «судей стихотворства»: «Произведения мужей оценивают жены, мужи дарования свои красотам посвящают: и только тогда славятся ими, когда нежныя чувствования жен находят в них собственных мыслей оттенки»[240].
Наконец, автор очерчивает пантеон «жен», знаменитых своей ученостью или литературными трудами (Захаров объединяет две эти категории): среди них Анна Всеволодовна, дочь киевского князя, и императрица Елизавета, содействовавшие просвещению, Екатерина II, которая «сама беседовала с музами, сама писала и щедрою рукой возвела на позорище России многих писателей»[241]; княгина Дашкова, преступившая «черту, положенную между полов»[242]; а также собственно писательницы:
Супруга творца Россияды, добродетельная Хераскова, брала иногда лиру мужа своего и бряцала на ней любомудрого изложения звуки. Дщерь отца феатра нашего Сумарокова, жена поэта Княжнина, училась у первого, второму подавала советы, и заняв от обоих стихотворства дар, заняла между российских писательниц почетное место. Сокровная семье поэтов Херасковых, Княжна Урусова, и доныне на скромной цевнице износит унылые гласы; до ныне не перестает воспевать в нежных стихах сладчайшаго души ея друга[243].
В отличие от Екатерины II и Дашковой, обладавших исключительно высоким общественным статусом и представленных в «Похвале» через характеристику их деяний, писательницы представлены через их социальные (точнее, семейные) связи: Хераскова — супруга «творца Россияды», Сумарокова — дочь «отца феатра» и «жена поэта Княжнина», Урусова — «сокровная семье поэтов Херасковых». Захаров подчеркивает, что для Херасковой занятия литературой не были главным: она лишь иногда брала «лиру мужа своего» («лира мужа» в то же время указывала, что Хераскова писала в тех же жанрах, что и ее супруг). Здесь и в остальных двух характеристиках на первый план выходит фигура мужчины-творца, автор «Похвалы» отводит пишущим женщинам вторые роли в литературном деле: Елизавета Хераскова подражает мужу (недаром она берет его лиру), Сумарокова-Княжнина — учится у отца и подает советы мужу. Урусова воспевает «в нежных стихах» «друга», то есть М. М. Хераскова — Захаров упоминает именно эту деталь неслучайно: он показывает таким образом вовлеченность Урусовой в большую литературу, но делает посредником в этом вовлечении известного и авторитетного писателя. Примечателен сам принцип упоминания поэтесс: и Сумароков, и Херасков — чрезвычайно важные фигуры для «Беседы», вероятно, именно этим объясняется выбор Захарова.
Вторая, самая объемная часть «Похвалы» воспевает «благоразумную жену», большую часть времени проводящую «в недрах своего семейства»[244]. Она
всемерно уклоняется излишества, дабы не обременить мужа своего издержками безнуждными, <…> не гоняется с жадностию за модами. <…> В доме своем составляет действительную помощницу мужа, когда сей часы утренние посвящает на службу отечеству. Блюдет хозяйство; содержит порядок. <…> По полудни печется принять супруга с милыми друзьями. <…> Шумныя забавы, многолюдная собрания… не привлекают ея любопытства. Она любит лучше веселиться должностями своими, и в нежнейших узах невинности и любви находит для себя паче пленительное зрелище[245].
Слушатели и читатели Захарова были бы вправе после первой части ожидать развития тезиса о важности просвещения среди «прекрасного пола». Однако прославление просвещенных женщин сменилось идеализацией более консервативных ценностей, сохранение которых возможно через отказ от «любви к чужеязычию»: «От нея рождаются несвойственные Русским нравы, переменяются обычаи, внедряются в умы прекословныя оным понятия; своеземная промышленность гибнет; науки и художества презираемы»[246]. Женщинам в борьбе с «чужеязычием» отводилась важная роль, Захаров закончил свое сочинение призывом: «Полюбите же, почтеннейшия соотечественницы, словесность Русскую!»[247]
Таким образом, содержание «Похвалы» противоречиво: в первой части Захаров рассуждает о положении женщин и великих женщинах, прославившихся благодаря своей просвещенности, но во второй части он говорит совсем о другом идеале женщины. Можно предположить, что именно вторая часть была смысловым ядром этой речи, выражала авторскую позицию более отчетливо, чем первая, комплиментарная часть, ориентированная на присутствующих поэтесс и слушательниц. Часть, посвященная проповеди «добродетелей по Домострою», значительно больше по объему, да и от современников, вероятно, истинный смысл «Похвалы» не укрылся. «Похвала женам» не нашла отклика ни у других беседчиков (Хвостов отозвался о чтении в своих «Записках»: «На посмеяние здравого рассудка и вкуса было чтение в Беседе г. Захарова. Смотри его „Хвалу женам“»[248]), ни у сочувствовавших «Беседе». Так, М. Милонов вывел Захарова в сатире «К Луказию» (1812) под именем Мидаса, который, «мстя женам в бессмыслии суровом, / Недавно их морил своим похвальным словом»[249]. Краткая оценка Хвостова более красноречива: он отмечает и чрезмерную напыщенность (посмеяние вкуса) и бессмысленность этого сочинения (посмеяние здравого смысла).
Структура «Беседы» и участие женщин в обществе
Структура и организация «Беседы» были тщательно продуманы ее организаторами: число полноправных действительных членов было ограничено 24 персонами, к ним «присовокуплены еще попечители, почетные члены, члены-сотрудники»[250]. «Беседа» была создана по модели Академии Российской, ее создатель стремился подчеркнуть характер государственного учреждения этого объединения. Общество мыслилось Шишковым ориентированным на строгий порядок и традиции, противостоящим либеральным тенденциям первого десятилетия правления Александра I. Отсюда и строгая регламентация структуры объединения (иерархия участников согласно Табели о рангах). Мотивация членов при вступлении в общество была разной и отнюдь не всегда исчерпывалась солидарностью с идеологией Шишкова.
Действительные члены и члены-сотрудники «Беседы» были разделены по четырем разрядам ради
удобнейшего соблюдения порядка и облегчения забот каждого из членов. <…> Распоряжение сие найдено нужным для того, дабы сии разряды могли вести между собою очередь <…> Однако ж главное попечение о приготовлении чтения и напечатании оного лежит на нем <разряде. — М. Н.>[251].
Вопрос о расположении участников «Беседы» по разрядам был решен с помощью Табели о рангах:
…алфавитный порядок был слишком демократичен: он уравнял бы всех <…>, попытка провести разделение по «табели о талантах» началась бы разногласиями, закончилась бы серией ссор и обид… Табель о рангах была спасительным выходом — именно в силу своей всеобщности[252].
Помимо служебной иерархии существовала также возрастная:
И для вечеров, предшествовавших созданию «Беседы», и для нее самой очень значимо деление на «старших» и «младших». Роль последних в качестве обязательных элементов включала молчание, почтение, благоговейное внимание, стремление перенимать опыт старших[253].
Строгая иерархичность служила внутренним каркасом «Беседы», однако при ее формировании основополагающее значение имели дружеские связи, проверенные временем приятельские отношения. Жихарев, описывая один из «добеседных» вечеров, назвал «младших» участников (себя он также включал в эту группу) «наша братья, мелкотравчатые стиходеи»[254]. В первую, «влиятельную» группу входили литераторы с высоким социальным статусом, обусловленным не только и не столько чинами и должностями, сколько авторитетом в обществе. Е. Э. Лямина пишет, что при взгляде на словесность
как дело государственной важности параметры качества, собственно литературных достоинств и т. п. могли отходить на второй план. С. П. Жихарев вспоминал: услышав как-то раз, что Шишков назвал Л. И. Голенищева-Кутузова «хорошим литератором», он осведомился о его трудах, которые были ему неизвестны. В ответ Шишков перечислил сочинения и переводы своего свойственника (главным образом книг по морскому делу и путешествий), закончив тем, что «во всяком случае», эти труды полезнее плохих од и других стихотворений братца его, Павла Ивановича[255]