В данном случае модель меценатства (поэтесса — император) не сработала: «стихотворный панегирик или вступительное посвящение говорят, что сочинитель был вдохновлен великим человеком; а вознаграждение, в свою очередь, говорит, что великий человек испытал эстетическое наслаждение при знакомстве с текстом»[272]. Николай I «изволил принять благосклонно» творения Волковой, однако не вознаградил сочинительницу. Только дополнительное ходатайство Шишкова позволило добиться «подарка», но уже «на общее имя», то есть в помощь сиротам почтенного отца.
Согласно требованиям этикета, Волкова благодарила патрона в стихах. Тема благодарности Шишкову звучала у Волковой как до «Беседы», так и после ее распада: «Благодетелям моим А. С. и Д. А. Ш<ишковым>» (Российский вестник. 1809. № 5), «Его высокопревосходительству A. С. Шишкову» (Сын отечества. 1824. № 23). Стихи «К Беседе любителей русского слова», прочитанные на первом заседании общества, также исполнены благодарности беседчикам:
А здесь пииты дозволяют
Нам так же действовать пером;
На тихие ума забавы
Они нам право здесь дают
И нас с собой к жилищу славы
Стезей цветущею ведут[273].
«Пииты» дозволяют упражняться женщинам в стихах, в отличие от «гордых масонов», также упоминаемых в этом стихотворении, которые не допускали женщин в ложи. В рамках сложившихся этикетных формул Волкова характеризует женское писательство как «тихие ума забавы», тем самым «принижая» его, подчеркивает ученический статус поэтесс, ставя женщин и молодых людей в один ряд: «В сем храме юноши и жены / Бессмертия вкушают плод». Юношам и женам противопоставлен «мужей отличнейший собор». Именно составляющие его «почтенные российские пииты» будут направлять «вновь прибывших» на пути поэзии:
Их ученики, в свою очередь, обязуются быть достойными продолжателями дела учителей, главным образом подражая им:
И, вам в усердьи подражая,
Дань слову русскому дадим[275].
Как уже отмечалось выше, для «Беседы» была принципиальной иерархия старших и младших. Последним надлежало прежде всего внимать учителям и перенимать их опыт, чтобы приносить отечеству пользу.
Знакомство Шишкова и Волковой относится к добеседному периоду. Их отношения четко укладываются в схему «благотворитель — объект благодеяний». Вероятно, приглашая Волкову в «Беседу», Шишков руководствовался идеями распространения пользы: Волкова как поэтесса могла стать ее распространителем. Однако ее участие в обществе, как можно судить по литературной полемике того времени, не привлекло особенного внимания литературных кругов — в отличие от второй протеже Шишкова, Анны Петровны Буниной.
Бунина приехала в Санкт-Петербург в 1802 году и занялась восполнением пробелов в образовании: изучением иностранных языков, а также русской словесности. Ее педагогом стал Петр Иванович Соколов (1764–1835), к тому времени — член Академии Российской, один из составителей «Словаря Академии Российской» (за что был награжден золотой медалью), автор «Начальных оснований российской грамматики» (1788), преподаватель российской грамматики, логики и риторики в Училище корабельной архитектуры. В 1802 году он стал непременным секретарем академии; позднее являлся действительным членом третьего разряда «Беседы». Вероятно, именно он познакомил Бунину с кругом литераторов, в том числе с Шишковым.
Двадцать седьмого марта 1807 года на одном из регулярных литературных вечеров в доме Державина, предшествовавших созданию «Беседы», Шишков прочел раннюю редакцию «Песни смерти», Буниной, а 30 марта во время литературного вечера в доме сенатора И. С. Захарова, писателя и будущего председателя четвертого разряда «Беседы», — еще несколько стихотворений. В дальнейшем Бунина стала почетным членом «Беседы», ее сочинения неоднократно читались и обсуждались на заседаниях общества.
В начале 1813 года, уже благодаря непосредственному участию Шишкова (при поддержке М. И. Кутузова), Бунина получила от Александра I пенсион в 2000 рублей. Шишков покровительствовал поэтессе, часто выступал посредником между нею и императорской семьей. В одном из писем к жене он так характеризовал свое отношение к Буниной:
Ты знаешь, что я очень ее люблю и таланты ея ценю как должно; а потому во всяком случае готов об ней стараться. Действительно, она по талантам своим заслуживает не меньше награждена быть, как и другие награжденные за таланты[276].
Эта реплика свидетельствует не только о теплом личном отношении адмирала к поэтессе, но и указывает, в частности, на его убеждение, что всякий талант должен быть вознагражден. В данном случае патрон входил не только в финансовые дела своего клиента, но и в литературные. Шишков лично читал стихи Буниной на заседаниях «Беседы», высказывал критические замечания о них не только публично, но и в частной переписке. Так, в одном из писем Шишков писал поэтессе:
Я прочитал ваши стихи под названием Весна. Признаюсь, что вся песнь показалась мне чем-то не имеющим достаточной целости, как бы чем-то таким, что начато, но еще не окончено. Надобно бы подумать, чего тут недостает. Когда-нибудь мы вместе прочитаем. Вы скажете мне ваши мысли, а я сделаю вам мои примечания…[277]
Или другой фрагмент:
Не стесняйте, не принуждайте себя, дайте волю вашему воображению; но только после не упрямьтесь согласить оное с чистейшим течением здравого рассудка; не ленитесь переправлять, не влюбляйтесь в те места, которые он одобрять не будет. Лучше три, четыре раза переделать их, нежели испортить ими прекраснейшее произведение. Вот вам мысли того, кто с отменным услаждением прочитал ваши стихи[278].
Так или иначе, за Буниной закрепилась репутация любимицы Шишкова. Как любимый ученик основателя «Беседы» воспринимался и С. С. Ширинский-Шихматов. Сюжет «учитель и его любимец» неоднократно обыгрывался противниками Шишкова: применительно к Шихматову — в сатире Измайлова «Шут в парике» (1811; по определению В. Э. Вацуро — «жесточайший памфлет на Шишкова»).
Еще одной женщиной, входившей в «Беседу», была Екатерина Сергеевна Урусова (1747–1817). У нее был совсем иной статус, нежели у Буниной и Волковой. Она принадлежала к старшему поколению поэтов, дружила с Херасковым и Державиным и была, вероятно, первой русской поэтессой, затронувшей в своих сочинениях проблему женского писательства. Еще в 1774 году вышла ее поэма «Полион, или Просветившийся нелюдим», а в 1777 — «Ироиды, музам посвященные». Уже Н. И. Новиков в «Опыте словаря» (1772) сообщал, что она «писала прекрасные елегии, песни и другие мелкие стихотворения, которые за чистоту слога, нежность и приятность изображения достойны похвалы». М. Н. Макаров в биографической статье приводил другие свидетельства признания Урусовой как литераторами и учеными, так и самой императрицей:
В Москве и Петербурге тотчас зашумели о таком необыкновенном труде женщины, обратившем на себя особенное внимание современных ей писателей и Екатерины, а Поповский и Барсов, ученейшие профессоры тогдашнего времени, не утерпели, как говорит предание, чтоб не отписать друг другу: «Смотри пожалуй!»[279]
Урусова состояла в дружеских отношениях с М. М. Херасковым (ее двоюродным братом), которого считала своим руководителем на поэтическом поприще. В предисловии к поэме «Полион, или Просветившийся Нелюдим» (1774) она благодарила непоименованного сочинителя за поддержку и руководство в литературном труде:
Никогда бы не отважилась я издать в свет сего моего творения, ежели бы руководство, советы, и некоторыя поправки одного известного в России сочинителя мне к тому не вспомоществовали. Я ласкаю себя надеждою, что мои читатели, уважая пол мой, и первые мои опыты в роде сего песнопения, могут извинить находящиеся здесь погрешности: чем ободрят робкую Музу мою к дальним упражнениям[280].
Н. Д. Кочеткова указывает, что этим советчиком и наставником Урусовой был именно Херасков: «Поощрая ее литературные занятия, маститый поэт давал ей свои рекомендации для выбора тем и жанров» [Кочеткова: 95]. Урусова апробирует этикетную формулу, к которой будут прибегать многие поколения поэтесс: она ссылается на свой пол и неопытность и апеллирует к «известному в России сочинителю», высокий авторитет которого представляет пропуск в мир литературы. Урусова подчеркивала роль Хераскова не единожды. Так, в стихотворении «Восписание М. х. л. М. т. в. ч. Х. р. с. к. в. <Михаилу Матвеевичу Хераскову>» она писала:
Апелляция к образцовым авторам, конечно, была общим местом русской поэтической топики конца XVIII — начала XIX века, и молодые авторы, вступая на литературное поприще, стремились к обозначению преемственности, то есть обращались к своим наставникам (действительным или воображаемым), заявляли об ориентации на авторитеты. В случае с писательницами этот литературный жест приобретал дополнительное значение — не только подтверждения дарования и обозначения групповой идентичности, но и вообще «лицензии» на литературный труд. В «Ироидах» (1777) Урусова обращалась к музам, прося у них вдохновения, но не так, как поступают другие классицистические поэты, «просившие» лишь для себя. Урусова высказывается от лица целой группы — женщин: «Музы, вы мой дух ко песням вспламените / И пола нашего вы голосу внемлите!». Начало женского просвещения в России Урусова связывает с просвещенным правлением Екатерины, благодаря ей являются образованные женщины, писательницы, творящие в разных жанрах: