Это примечание, свидетельствующее о знании сочинительницей поэтического этикета, гораздо яснее заявляет о его сознательном нарушении. Чрезмерное внимание поэта к себе могло быть истолковано превратно. Упреждая подобную критику со стороны реальных читателей, Бунина влагает ее в уста критикам вымышленным:
Да будет ли конец у эписто́лы сей?
Сочти-ка, сколько насказала!
А проку нет — всё дрянь!
Пожалуй же отстань
Неверные давать сравненья!
Тот час и к солнцу обращенья…
Ну что в вас общего? — вся та хвала,
Все сказанны доброты,
Которые себе столь громко придала,
Суть глупости оплоты![350]
Выбор объекта поэтесса объясняет тем, что у нее недостаточно творческих сил, чтобы писать о чем-либо другом:
Эклогу б сочинить, хотя в забаву света.
Да к ней приятная нужна свирель;
А их нигде здесь нет продажных.
<…>
Куда ни кинуся — везде беда!
Что ж Бога мне гневить!
Вить с рифмою ложится!
Одно препятствие: идей не соглашу[351].
Как и в стихотворении «Тем, которые предлагали мне писать гимны», поэтесса вновь пишет о том, что не может писать ни идиллии, ни оды, поскольку ей не достает для этого сил и возможностей. Путь к героической оде закрыт, поскольку женщине неизвестна военная жизнь: «Но как мне то воспеть, чего не знаю!.. / Геройства нет в душе — и мщеньем не пылаю; / К тому ж кровавых битв смертельно я боюсь…»[352] Писать торжественные оды поэтессу отговаривают читатели-критики, уверяющие, что для этого ей не хватает таланта, она соглашается и отвечает: «Покорствую».
Здесь можно усмотреть не только упомянутое выше следование правилам литературного этикета, но и ироническую позицию: Бунина нарочито сниженно говорит о своих литературных талантах. В той же «Неопытной музе» были напечатаны идиллии, а также стихотворения, тяготеющие к оде — то есть стихотворения в тех жанрах, от которых отказывалась героиня «Моего портрета». Таким образом, поэтесса как бы позволяет читателям раскрыть свою литературную игру. Она помещает занятия поэзией в один ряд с вышиванием и музыкой (здесь имеется в виду музицирование как традиционно женская светская практика, а не как высокое искусство), которые ей не даются: «Вооружусь терпеньем, / И с новым рвеньем / То ж самое адажио учу»[353], иронически травестируя представление о женской поэзии как о еще одном роде рукоделия. Во фразе «…лира не моя эмблема»[354], безусловно, обыгрывается надпись на гравированном титуле «Лира спасла меня от потопления».
«Критики» в «Моем портрете…» твердят, что поэтессе не сравниться с Державиным:
Хотя б Державина похитила ты струны;
Но важность, сладость и перуны
От рук его не перейдут к тебе….
Оставь, когда угодно так судьбе,
Оставь лишь одному ему влиянья
Столь дивные в умах производить[355], —
и поэтесса соглашается с ними, более того, она словно упреждает их пожелание: «Покорствую — / к тому ж и в голове моей / Родились вдруг желаньям перемены»[356].
Возможно, короткая похвала зиме и ее противопоставление осени является комплиментарной отсылкой к поэзии великого современника: «Державин создавал образ поэта, хорошо осознававшего свою „северную идентичность“, и подчеркивал это не только в своих произведениях, но и за их пределами»[357]. Поэт использовал элементы зимнего пейзажа в «Анакреонтических песнях», на фоне зимнего пейзажа изображен сам Державин на портрете Тончи, причем, как отмечает Бёле, личные бумаги поэта свидетельствуют, что выбор фона и проработка деталей полностью принадлежали ему. Кроме того,
зима приходит в оду с этими замерзшими сатирами и задремавшими «с скуки» нимфами — и это тема европейского бурлеска. В XVII веке во Франции было создано несколько произведений, которые так и назывались: l’ hiver burlesque, бурлескные зимы. Зима, сезон «мира наоборот», встречается с бурлеском — жанром «мира наоборот». Державин это почувствовал, развил и превратил в одну из важнейших тем русской поэзии[358].
Внешне стихотворение «Мой портрет…» тяготеет к «домашней поэзии», оно кажется написанным для узкого круга посвященных читателей и наполнено автопсихологическими деталями. Однако и публикация, и авторское примечание к ней свидетельствуют о том, что «Мой портрет…» изначально предполагал широкую читательскую аудиторию. Мнимая установка на интимность позволила поэтессе, хоть и в шутливой форме, затронуть важные для нее самой литературные проблемы. Венди Росслин делает любопытное сравнение «Моего портрета…» и стихотворения «Мои пенаты» К. Батюшкова:
В этом описании дом является фоном для вина, женщин, песен, визитов милых друзей, а также для занятий поэзией. <…> В стихотворении Буниной простая обстановка неуютна и опасна для здоровья, дом — место одиночества, где поэзия приходит вместе со страданием, а друзья не сочувствуют героине или критикуют ее. Самое значительное различие между сочинениями Буниной и Батюшкова заключается в трудности проговаривания в первом случае и легкости — во втором. Стихотворение Батюшкова <…> полно радости жизни, Буниной же — наоборот[359].
Безусловно, исследовательница права, утверждая, что в этом стихотворении Бунина проговаривает важные аспекты, касающиеся творческого процесса, но, на наш взгляд, Росслин не учитывает иронический тон, который маскирует серьезность затрагиваемых тем, — без этого интерпретация стихотворения остается неполной, можно сказать односторонней.
Таким образом, два этих стихотворения, «Портрет…» и «Тем, которые предлагали писать мне гимны», продолжают серию размышлений поэтессы о месте поэзии в ее жизни и о собственном месте в литературе. Завершает их в сборнике «Неопытная муза» впервые публикуемое «Отречение», представляющее новый, контрастный поворот темы, речь в нем идет об отречении от поэзии:
Увянь, душистый лавр зеленый,
Вплетенный вновь в мои власа!
Спади, — как молнией сожженный, —
Не ты главе моей краса!
Спади! — да с прахом ног тебя моих смесю!
Иссякни для меня, прозрачный
Кастальских, сладких вод ручей;
Пусть славою упиться алчный
Прохладой манится твоей:
Я вод твоих вкусить не жажду[360].
Перекликаясь с надписью «Лира спасла меня от потопления», расположенной на титульном листе под изображением Ариона, «Отречение», таким образом, придает «Неопытной музе» композиционно завершенный вид и семантическую целостность. Эмблема на титуле сообщает читателю, что занятия поэзией способны спасти из пучины отчаяния и страданий. Внутри книги разворачивается история взаимоотношений поэтессы с маститыми литераторами и проясняются ее представления о собственном месте в словесности. «Отречение» должно подвести к мысли, что поэтесса разочарована в своей миссии и отказывается от нее; ср.: «поэтесса, вторя Горацию, мечтает о признании и славе, но готова отказаться от этой огромной награды, если это заставит ее отступить и подвергнуть опасности любовь»[361]. Однако это не более чем художественный жест, в действительности Бунина не оставляла занятий поэзией — в 1810 году вышла дидактическая поэма «О счастии», в которой более тысячи строк. В наследии Буниной не обнаруживается стихотворений, которые можно было бы отнести ко второй половине 1809 года, то есть к промежутку между выходом первой части «Неопытной музы» и началом 1810 года. Первая часть «Неопытной музы» напечатана не позднее конца июля 1809 года, так как уже 6 августа в «Цветнике» вышла первая рецензия на нее, а объявление о продаже впервые появилось в «Санкт-Петербургских ведомостях» 10 августа. Можно предположить, что поэма «О счастии» писалась в это время, однако в таком предположении нет необходимости: сама публикация поэмы свидетельствует, что Бунина не отказывалась от сочинительства.
В начале стихотворения «Отречение» Бунина упоминает некоего «моего кумира»: «Вокруг его сонм игр, — веселья; / Внутри поставлен мой кумир»[362]. Этот кумир остается равнодушным к жертвам и поклонению: «Но что кумиру почесть, дани? — / Изваян из металла он: / К мольбе, — к куренью, — к фимиамам хладен»[363]. Можно предположить, что кумир в данном случае имеет отношение к памятнику, Exegi monumentum: «цель памятника — создать слух у потомков; цель литературного честолюбия — та же»[364], — но в стихотворении Буниной этого не происходит. Поскольку занятия поэзией не оправдали надежд поэтессы, то и памятник здесь — лишь изваяние, которому героиня «жжет мастики».
Стихотворение написано необычной строфой — ямбическим пятистишием с рифмовкой АбАбХ, где пятая строка — холостая — от четырех до шести стоп, а остальные — четырехстопные. Строфика должна подчеркнуть особый статус этого стихотворения. Завершая «Неопытную музу» «Отречением», Бунина манифестирует молчание и отказ от поэзии. Этот демонстративный жест, вероятно, остался не замеченным современниками. Лишь Кюхельбекер, рецензируя первую часть «Сочинений» поэтессы, отметил это стихотворение как одно из самых сильных. Но сочинения в трех томах не дублировали архитектонику «Неопытной музы», поэтому «Отречение», лишенное позиции финального текста, прочитывалось по-новому.