они выполняют еще одну функцию: смягчают резкость центральных текстов сборника. Именно эти стихотворения делают вторую часть одновременно и самостоятельным высказыванием (насколько позволяет это сделать единство замысла), и продолжением первой части; в то время как книга, состоящая полностью из стихотворений на случай, имела бы второстепенный характер и была бы полностью подчинена первой части.
Одним из магистральных текстов второй части «Неопытной музы» стала басня «Пекинское ристалище», посвященная «некоторым из почтенных Членов Российской Императорской Академии, удостоивших меня лестного своего одобрения» и впервые напечатанная в «Вестнике Европы» (1810. Ч. 49. № 7. С. 278–280) за подписью А. Б…на. Поводом к сочинению басни могла послужить запись А. С. Шишкова в альбоме, подаренном поэтессе в день ее рождения 7 января 1810 года: «Всего похвальнее в женщине кротость, в мужчине справедливость. А. Ш.»[371], в ответ на которую Бунина сделала пять записей о качествах мужчин и женщин и об отношениях между ними:
Кротость в женщине бывает двоякая: одна есть драгоценнейший ея монист, другая — бесславие. Унижая себя, теряет она главное и единственное пола своего преимущество;
Мужчинам не противна бывает сия двоякая женщин кротость. Пользуясь ею, покушаются они на всё и делаются самовластными господами. Помещику не бывает противно иметь многих слуг. Чем их более, тем более для него и выгод; но спросим у сих слуг, не пожелают ли они сделать некоторого с помещиком своим условия;
Мужчинам еще полезнее двоякая кротость тех женщин, которые пробегают одно с ними поприще;
Стихотворец охотнее осыпает похвалами женщину-писательницу, нежели своего сотоварища; ибо он привык о себе думать, что знает больше, чем она. Он готов расточать ей похвалы, самые даже неумеренные;
Мадригалы нравятся женщинам легкомысленным. Та, которая привыкла рассуждать, желает только, чтобы с нею достойно обходились. Не хвали ее, но не приноси в жертву своей гордости; она станет более тебя тогда любить, нежели как по своенравию ты вдруг то начнешь осыпать ее неуместными хвалами, то унижать неуместным господством[372].
Две последние записи были вычеркнуты, Я. К. Грот выдвинул предположение, что это сделал мужчина (на чем основано данное предположение — неизвестно). Он также отмечал, что
всего же интереснее изо всех записей этого альбома — несомненно, к сожалению, немногие, сохранившиеся тут размышления самой Анны Петровны, по поводу комплиментов Шишкова, бросающие свет на ее взгляд на положение у нас женщины вообще и писательницы в частности в ту эпоху. Это любопытные черточки для истории женского вопроса в прошлом веке[373][374].
В. Э. Вацуро так характеризовал альбом Буниной:
Альбом Буниной — типичный альбом литератора начала века. В нем нет или почти нет стандартных образцов альбомной поэзии; рисунки профессиональны и не аллегоричны; записи, посвященные хозяйке, перерастают в обращенные к ней дружеские послания и не имеют подчеркнуто мадригального характера. На последних страницах (или первых, считая от конца альбома, который заполнялся и с обратной стороны) записи Г. Р. Державина и А. С. Шишкова, двух столпов «Беседы». Они важны как память о знакомстве с литературными авторитетами и как своего рода литературные образцы. Державин вписывает полумадригал-полуэпиграмму («Стихи твои приятны, звонки», 1810). Шишков записывает мадригальное послание и ряд моралистических сентенций в стихах. За ними следуют прозаические размышления самой Буниной на затронутые темы. Таким образом, альбом становится отражением творческой работы поэтессы[375].
Как отмечала исследовательница, «лежащая в основе альбомной структуры диалогическая схема порождает на его страницах диалоги между „вкладчиками“»[376]; это замечание справедливо и для альбома Буниной. В данном случае пять развернутых записей в ответ на одну короткую реплику Шишкова свидетельствуют о сильной реакции, следует также принять во внимание, что «„голос“ владельца в альбоме — случай, в общем, нетипичный»[377]. Интимный характер альбома позволил поэтессе открыто выразить свои мысли, не прячась за аллегориями и не оглядываясь на литературный этикет. Бунина высказывает довольно радикальные для своего времени идеи: сравнивает иерархические отношения между мужчиной и женщиной с отношениями между помещиком и крестьянами; указывает на комплиментарную снисходительность литераторов к сочинениям женщин, на необходимость равноправных отношений в литературной (и не только) деятельности.
В таком контексте «Пекинское ристалище» выглядит как еще один ответ на реплику Шишкова: в стихотворении иронически осмысляется устойчивое представление о главных добродетелях женщины и мужчины: покорности (бегунья) и справедливости (судьи). Героиня басни решила состязаться в беге с мужчинами, несмотря на явно недостаточные физические кондиции: согласно обычаю, ее ноги были с детства «переплетены тесьмами». Хотя она сумела пробежать совсем немного, ее начинание было по достоинству оценено мудрыми судьями. Используя приемы аллюзионной поэзии, Бунина превращает восхваление мудрости судей в «Китае небывалом» в сатиру, одновременно обращенную на интеллектуальную дискриминацию женщин и на самих женщин, проявляющих трусость из‐за предрассудков. Стихотворение было посвящено академикам, удостоившим поэтессу похвалы, поэтому закономерно предположить, что под «бегуньей» Бунина подразумевала саму себя, следовательно, ристалище, на котором дерзнула состязаться бегунья, — это литературное поприще. Под басенной маской Бунина описывает положение русской женщины:
Что жены тамошни сидят в нем по домам,
И к беганью у них все заперты дороги;
Что с детства нежного, едва изыдут в свет,
Тесьмами крутят им и стягивают ноги:
Без ног же в поприще стязаться выгод нет[378].
Женщина потому не соперник мужчинам, что изначально ей отведена другая социальная роль, к которой ее начинают готовить еще в детстве. Метафорическое бинтование ног и есть женское воспитание. Области самореализации для мужчин и женщин на рубеже XVIII–XIX веков были строго разделены и закреплены, для женщины это было домашнее пространство, для мужчины — социальное (служба, политика). Это вполне подтверждается поэтической реакцией Буниной на «разделение», проницательным изображением его:
Да и к чему в краю нам царства
Искать того, что внутрь находится домов?
Будь доброю женой, без прихотей, коварства;
По кротости души кажи всем кроткий взгляд;
Пекись о благонравьи чад,
О нуждах подданных и их забавах;
Будь доброй дочерью, сестрой;
Блюди семейственный покой
И славу обретай в своих незлобных нравах:
Вот поприще обширное для нас![379]
Этот фрагмент проецируется на биографию самой поэтессы: «шитье, вышиванье, плетение кружев и соломенных обоев»[380] входили в круг занятий Буниной, рукоделие было обязательным навыком, которым должна овладеть юная дворянка. Сама поэтесса позднее признавалась, что «была ленива к работе, и странностью своих поступков опротивела тетушке, которая и без того ко мне не благоволила»[381]. Умелость в традиционно предписываемых женщине занятиях, прежде всего в рукоделии, была основой для характеристики молодой девушки, потенциальной жены и хозяйки дома; например, в одном из стандартных свидетельств об окончании Смольного института за 1812 год сообщалось:
…Благородная девица Аграфена Васильевна Мацкевичева как в поведении приличном благовоспитанным, и в приобретении знаний, наук и рукоделий соответственных ея полу с касающимися до нужнаго домоводства упражнениями, своим вниманием и прилежанием достигла до отменнаго успеха…[382]
Далеко не все юные дворянки любили домоводство и имели склонность к рукоделию. Мемуары Н. А. Дуровой фиксируют одну из попыток бунта против традиционного женского воспитания:
…матушка от самой залы до своей спальни вела и драла меня за ухо; приведши к подушке с кружевом, приказала мне работать, не разгибаясь и не поворачивая никуда головы <…> От утра до вечера сидела я за работою, которой, надобно признаться, ничего в свете не могло быть гаже, потому что я не могла, не умела и не хотела уметь делать ее, как другие, но рвала, портила, путала, и передо мною стоял холстинный шар, на котором тянулась полосою отвратительная путаница — мое кружево, и за ним-то я сидела терпеливо целый день…[383]
Бунина не оставила мемуаров о своем детстве и воспитании, но ее отношение к последнему восстанавливается из писем и поэтических текстов. Хотя посвящение «Пекинского ристалища» членам Академии Российской, «вельможным старшинам», внешне хвалебно, по существу это сатира на интеллектуальную дискриминацию женщин. Бунина также зафиксировала специфическое отношение критиков к женской поэзии: «Мир судит в нас дела и подвиг лишь единой; / Знаток их меряет со способом и с силой»[384]. Критики судили писательниц иначе, чем писателей, их творчество воспринималось литературным сообществом не всерьез, а снисходительно. В одном из номеров «Журнала для милых» издатель процитировал комментарий читательницы к ранее опубликованному труду переводчицы: