И оттого с коня упал[422].
В стихотворении есть переклички с репликой Хвостова (упоминание «неверных стоп»); кроме того, помещение текста в хвостовских «Записках» без дополнительных указаний подтверждает его авторство. В этом стихотворении можно усмотреть не только иронию по поводу реакции Буниной на правку беседчиков, но и протест против женского творчества как такового: недаром «Феб в юбке» упал с коня, именно зацепившись юбкой.
Следует отметить, что для Альтшуллера Бунина вообще второстепенный персонаж, ее поэма появляется в исследовании лишь в связи с интерпретацией басни И. А. Крылова «Конь и всадник» (1814). По мнению исследователя, «Падение Фаэтона» послужило одним из источников басенного сюжета, и антилиберальная, иначе говоря — антиалександровская установка была свойственна обоим сочинениям. Однако В. Кеневич, комментатор Крылова, дает «Коню и всаднику» иную интерпретацию:
…отмеченная 12 мая 1814 года рукопись, в которой находим вполне законченную редакцию этой басни, положительно доказывает, что задумав ее, Крылов мог иметь в виду только французскую революцию и бедственные ее последствия. В его Всаднике, как и в Вознице Державина, мы должны видеть Людовика XVI, а в коне — французский народ, тогда и заключительное четверостишие:
Как ни приманчива свобода,
Но для народа
Не меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана —
приобретает более основательное значение, как вывод из совершившегося уже факта[423].
Бунинская «баснословная повесть», как уже было сказано, представляет собой вольное изложение мифа о Фаэтоне в интерпретации Овидия. К его «Метаморфозам» на рубеже веков обратился Николай Осипов, в 1798 году выпустивший «Овидиевы любовные творения, переработанные в Энеевском вкусе». «Перелицованная» поэма оказала влияние на поэтику «Падения Фаэтона»: хотя последнее и не может быть прямо причислено к этому жанру, в нем можно отметить характерное сочетание мифологических героев и сюжета с «низким» антуражем и стилевыми элементами. Интересу Буниной к этому жанру способствовал, вероятно, опыт Шаховского, который на третьих чтениях в «Беседе» (26 мая 1811 года) представил собравшимся свои «Расхищенные шубы». На этом заседании поэтесса определенно присутствовала, так как Шишков тогда представлял публике ее «Послание к Леону». Кроме того, это не единственный опыт обращения беседчиков к пародийному жанру. В 1810 году племянник Буниной, Петр Николаевич Семенов, также близкий к шишковскому кругу, написал «зрелище в трех действиях» «Митюха Валдайский», направленное против трагедии В. Озерова «Дмитрий Донской», премьера которой состоялась 14 января 1807 года. Тем самым Семенов включился в критику Озерова в кругу Державина — Шишкова. Таким образом, обращение к пародийному и ироикомическому жанрам вносит игровое начало в это серьезное литературное общество и позволяет говорить не только о жанровом, но и о стилистическом разнообразии.
Открытое заседание «Беседы», на котором Крылов читал «Падение Фаэтона», состоялось 11 ноября 1811 года в доме И. С. Захарова. Публика услышала сокращенный вариант стихотворения, он же был напечатан в «Чтениях в Беседе любителей русского слова». В 1812 году поэтесса опубликовала авторскую редакцию текста во второй части сборника «Неопытная Муза». В предисловии Бунина возмущалась сделанными поправками и вела полемику со своими редакторами, сократившими не только отдельные строки, но и целые фрагменты:
Таковое сокращение, как я слышала, было сделано в некоторых местах за вялость или неблагородство слога; в некоторых за ненужную плодовитость; а в некоторых для того, что определенные для чтения два часа были предоставлены двум сочинениям, гораздо моего превосходнейшим. Выпущенные в подлиннике моем места объявляли о себе, естьли не ущербом смысла, то, по крайней мере, недостатком сочетания рифм[424].
«Неопытная муза» вновь опровергает собственную неопытность и восстает против литературных наставников.
Говоря о сочинениях, «превосходнейших ее», Бунина, очевидно, имеет в виду речь И. С. Захарова «Похвала женам» (об этом сочинении см. подробнее в главе 2 нашей работы) и пространную поэму «Великодушие вельможи русского» П. М. Карабанова, которые читались в тот же день. Она замечает: «„Падение Фаетона“ есть почти первое стихотворение, в котором не руководствовалась я советами просвещенных моих наставников»[425]. Что побудило до того времени внимательную к рекомендациям мэтров поэтессу вдруг изменить тактику?
С одной стороны, массированная правка коллегами по «Беседе» выглядела естественно: мэтры помогали неопытной стихотворице, девице, милостиво принятой в почетные члены «Беседы». Однако, судя по предисловию, для Буниной было принципиально важно опубликовать исходный текст:
Большого труда, большого над собой насилия стоило мне отрещись от тех ученых поправок и прекрасных стихов, коими «Фаетон» мой был украшен при чтении. Знаю, сколь много теряю, представляя его в первобытном, грубом состоянии, но присваивать себе чужое благоразумие почитаю хищничеством, всякое воровство превышающим[426].
Далее Бунина разбирает и сличает с авторским оригиналом фрагменты, поправленные беседчиками, отстаивая собственную правоту. Как можно видеть из разбора, дело было не в нежелании присвоить ненароком чужое, поэтесса стремилась отстоять свое право — право автора — на самостоятельное высказывание:
Равно недоумеваю я, почему исключено краткое умствование Юпитера? Мне сказали, будто бы умствование сие, сколь ни кратко, имеет две погрешности: первое, что невместно величию бога как бы изумляться непрочности вещей собственного его творения; второе, что неприлично рассуждать там, где должно действовать. В том и другом обвинении взываю я к наилучшим языческим писателям…[427]
Таким образом, поэма стала тем полем, на котором поэтесса хотела продемонстрировать свою самостоятельность.
Благодаря отступлениям на различные, в том числе литературные темы, «Падение Фаэтона» становится металитературным высказыванием. Так, например, Бунина возвращает в поэму весьма большой фрагмент, изъятый беседными редакторами:
Минервы хитрыя трудов.
Такою зримою повсюду простотою,
Которая трудней всех вычур и затей,
Я мышлю, право, так, что, смолвясь меж собою,
Художники, для выгоды своей
Потворствуя друг другу…
Иль, может, предприяв, искусство утаить,
Надеялись они подделаться к природе,
И выпустить молву в народе,
Что стены, свод, столпы, ступени и помост,
Не суть работы рук, но есть игра случая,
А случай и в игре всегда бывает прост.
Один лишь там себя от прочих отличая,
Казал на выставку Вулкан
В прехитростной работе
За тем ли, чтоб вознесть кузнечный сан;
За славою ль гонясь, иль просто по охоте;
В досаду ли врагу,
Я ведать точно не могу;
Лишь знаю, что не все, кто славою гремели,
Ко славе пламенели:
Их кисти, молоты, резцы,
Для разной избирались цели;
И зодчие, ваятели, певцы,
Каменосеки,
Во все, как в наши веки,
Для множества трудилися причин
Стремясь прославиться один;
Другой — от скуки;
Иной — любя науки;
Иной — металла звуки;
Тот стал художником, чтоб многих превзойтить;
А тот, чтоб милой угодить,
Иль несколько ея прибавить славы:
У всякого свой вкус, свои и нравы![428]
В варианте, опубликованном в «Чтениях в Беседе любителей русского слова», этот фрагмент выглядит так:
Минервы хитрыя трудов.
В затейливой работе,
Казалось, истощил искусство там Вулкан.
За тем ли, чтоб вознесть кузнечный сан;
За славою ль гонясь, иль просто по охоте;
К чертогам на восток врата он изваял
Из чистого сребра, толикого искусства,
Что вещью низшею считался в них металл.
Вселенная, с земным богатым шаром,
С луной, с звездами в небесах,
Ваятеля пречудным даром
Была на тех представлена вратах,
Как будто мир двоякий.
Полшара правая казала врат страна:
Над ним склоненна твердь, луна,
Небесна зодияка знаки,
Числом раздельным шесть;
Полшара левая, — в таком же чине.
Людей, пернатых, скот, и самых рыб в пучине
Рука художника умела произвесть…
Как видно, Бунина вернула в текст рассуждения о причинах, побуждающих художников заниматься искусством. Как мы уже указывали, поэтесса интересовалась нормативной поэтикой классицизма: она сделала краткое переложение «Правил поэзии» (Cours des belles-lettres, ou Principes de la littérature) аббата Баттё, снабдив их примерами из русской поэзии, перевела «Науку о стихотворстве» (L’ art poétique) Буало, недаром он упоминается поэтессой в предисловии. В названных трактатах разработаны вопросы творческой мотивации, и на их фоне процитированный фрагмент прочитывается как травестия.
Это не единственный пример отступления. Например, при описании подожженного небесным огнем Парнаса Бунина дает ироническую оценку современной ей поэзии:
Сия последняя всех прежде запылала,
Всех прежде жертвою пожара стала:
Затем что с низа до верхов
Была завалена стихами,
И что, будь сказано меж нами,
В соборе том стихов