Важным этапом творческой биографии Буниной стал выход книги «Правила поэзии. Сокращенный перевод из аббата Батё, с присовокуплением российского стопосложения» в 1808 году с посвящением «В пользу девиц». Бунина не была первой, кто перевел труд Баттё на русский язык. В 1806–1807 годах были опубликованы четыре тома «Начальных правил словесности Г. Аббата Баттё» в переводе Д. А. Облеухова, который снабдил издание своими «прибавлениями», посвященными российским писателям: «О российских эпопеях г-на Хераскова», «О сатирах кн. Кантемира» и др. Несколькими годами ранее, в 1803‐м, некий Аркадий Степанов издал свой перевод Les beaux arts, réduits à un même principe, другого сочинения Баттё, под заглавием «О свободных науках». Степанов посвятил перевод Державину и в предисловии обещал, что «есть ли сия первая часть будет благосклонно принята; то через несколько времени выйдет другая, в которой к примерам известных французских и немецких стихотворцев, прибавятся примеры лучших российских»[451][452], но, по всей видимости, обещания не исполнил. Таким образом, труд Буниной попал в контекст уже существовавших переводов Баттё, адаптированных для русского читателя. Однако, в отличие от перевода Облеухова, удостоившегося лестного отзыва М. Н. Муравьева, он остался почти не замеченным.
Это был первый большой литературный труд Буниной, и весьма симптоматично, что он был именно переводом. В 1800‐х годах переводческая деятельность была главным и поощряемым легитимным способом вхождения в литературу для женщин:
Женщины-литераторы входили в русскую литературу XVIII в., подобно персонажам третьего сословия, входившим в литературу французскую века семнадцатого, «с черного хода» <…> русские переводчицы первых поколений положили начало специфическому женскому литературному и литературно-бытовому канону, задающему сферу литературной деятельности <…> Формально перевод осознавался сообществом и самими переводчицами как занятие «на досуге», не входя в реестр обязательных для женщины образованного сословия дел и доступных ей способов времяпрепровождения, ограниченных жестко установленным кругом светских и домашних обязанностей. <…> Переводческая деятельность обеспечивала выход в ту часть внешнего мира, которая постепенно приучалась функционировать в соответствии с законами профессии[453].
Обращаясь к переводу нормативной поэтики, Бунина имплицитно обозначила серьезность своих литературных притязаний. Перевод Баттё должен был свидетельствовать, что поэтессу занимают вопросы литературной теории, а предисловие к переводу, в котором она обращалась к Тредиаковскому и другим предшественникам, — показать уровень владения материалом и способность критически оценивать сделанное до нее:
Г. Тредиаковский писал о ней <поэзии. — М. Н.> пространнее всех своих последователей; но предложенныя им правила касаются более до стопосложения, о существенном же качестве истиннаго стихотворца сказано в оных как бы мимоходом; да и приведенные им примеры не соответствуют уже нынешних читателей вкусу. Правила пиитическия архимандрита Аполлоса, неоднократно изданныя, содержа в себе краткия правила стопосложения и наиболее Латинскаго, мало удовлетворяют желанию тех, которые стараются иметь подробное понятие о поэзии вообще[454].
Далее Бунина уточняла, что эти труды мало подходят тем, кто только приступил к изучению правил поэзии: «Для начала всякой науки потребны одни простые определения. Слишком утонченныя подробности разсевают слабое понятие начинающего учиться»[455]. Переводя Баттё, Бунина прежде всего думала о тех, кто имеет стремление к поэзии, но при этом не знает иностранных языков, чтобы в полной мере усвоить существующие пиитики: «Сколько же есть таковых, кои при множестве врожденных дарований не знают ни одного чужестранного языка!»[456] Возможно, именно понимание несоответствия образовательных возможностей многих молодых дворянок и существующих правил пиитики и побудили Бунину адресовать свой перевод «девицам» и сделать его максимально доходчивым. Предположение подтверждается и единственной известной нам рецензией на «Правила»:
В то время как грации наши незнакомы еще с правописанием — по крайней мере на своем языке, в то время выходит книга о правилах поэзии, изданная одною из граций-россиянок; которым и посвящается эта книга — услуга важная! Нам приятно думать, что столь щастливое предприятие достигнет, рано или поздно, цели своей и принесет желаемую пользу[457].
Из пространного предисловия Буниной явствует, что, хотя перевод, вероятно, делался в надежде на обретение высокого покровителя, уже тогда поэтесса претендовала на статус литературной наставницы женского пола. Обращаясь не к юношеству в целом, а только к девицам, поэтесса выделяла их в отдельную категорию читательниц и потенциальных авторов и, следовательно, осознавала особое положение женщин в современной русской литературе:
К вам обращаюсь теперь, любезные мои соотечественницы! Не с тем посвящаю я книгу сию имени вашему, чтобы под эгидою оного укрыться от справедливых стрел критики и отвратить внимание ея от неисправности слога. Нет! Ни мой пол, ни малая моя опытность, ни самые причины, сколь бы, впрочем, оне благонамеренны ни были, ничто не дает мне права на снисхождение публики; но истинная цель моего предприятия заключается в желании занять часы, оставшиеся от домашних трудов тех, кои из вас обременены хозяйственными попечениями, и похитить несколько минут от туалета праздных. Слишком почту себя вознагражденною, естьли сия книга будет посредницею между вами и музами, доставя вам способ к союзу с сими нужными усладительницами наших горестей[458].
Бунина прибегает к использованию этикетных формул, заранее принимая «справедливые стрелы критики». Интересно, что с ее точки зрения апелляция к женщинам может быть воспринята как попытка отвлечь внимание от недостатков слога. Поэтесса подхватывает сентименталистскую идею воспитания женского вкуса и идет дальше: цель ее перевода — научить женщин быть писательницами («почту себя вознагражденною, естьли сия книга будет посредницею между вами и музами, доставя вам способ к союзу с сими нужными усладительницами наших горестей»). Но при этом она подчеркивает второстепенность занятия литературой перед «хозяйственными попечениями», что вписывается в представления эпохи о литературном труде. Не только предисловие, но и тот факт, что Бунина адаптировала текст Баттё, то есть подобрала примеры из русской литературы (преимущественно цитируются Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин и особенно И. И. Дмитриев), — подтверждают предположение, что она претендовала на роль более значительную, чем просто переводчицы.
Венди Росслин усматривает в подборе текстов для публикации стремление Буниной «к балансу между поэтикой архаистов и карамзинистов»[459]. Однако внимательное чтение позволяет, на наш взгляд, внести коррективы в эту интерпретацию. Среди цитируемых в переводе авторов были не только Дмитриев и Державин, но и Сумароков, Херасков, Хемницер, имевшие репутацию классиков, а отнюдь не «устаревших» поэтов. Что же касается Державина, то до основания «Беседы» в 1811 году он не считался архаистом.
Венди Росслин предположила, что название книги было полемическим: Бунина полемизировала с Аполлосом (Байбаковым), выпустившим в 1774 году книгу под названием «Правила пиитические: В пользу юношества, обучающегося в Московской славяно-греко-латинской академии, в Заиконоспасском монастыре»[460]. С нашей точки зрения, это не вполне так: целевой аудиторией «пиитик», как правило, были именно «юноши» (ср. «Краткая риторика в пользу любящего российский слог юношества», 1801, «Поэзия в пользу юношества, обучающегося в Харьковском коллегиуме», 1805). Кроме того, если предположение Росслин верно и перевод был выполнен, чтобы предложить его женским учебным заведениям, то речь идет не о полемичности, а скорее о параллели. Росслин считает, что поэтесса взялась за адаптацию Баттё не в последнюю очередь для того, чтобы привлечь покровителей, и «предложила книгу Марии Федоровне, вероятно, с помощью Ахвердова»[461]; в пользу предположения свидетельствует помета, что книга вышла «по имянному повелению ея императорского величества вдовствующей императрицы». Еще одной неочевидной причиной выбора Буниной Баттё для перевода Росслин считает востребованность книги в учебных заведениях. Впоследствии Главное правление училищ приобрело 225 экземпляров «Правил поэзии» в переводе Буниной. Вероятно, этому способствовала протекция Марии Федоровны, а возможно, и протекция учителя Буниной — П. И. Соколова. Таким образом, поэтесса, как было сказано выше, заявила о себе как об учительнице «девиц» и укрепила свои позиции в литературе.
Уже в 1800‐х годах складывается репутация Буниной как русской Сафо. Е. В. Свиясов рассмотрел сравнение с Сафо как компонент репутации нескольких русских поэтесс, но сосредоточился преимущественно на одной фигуре: по его мнению, в начале XIX века «общепризнанной „русской Сафо“ становится первая профессиональная поэтесса А. П. Бунина»[462]. Он указал, что автором этой номинации был Шаликов (об этом см. ниже), но ограничился преимущественно перечислением случаев прямого именования Буниной Сафо, поэтому собранный им материал нуждается в интерпретации и уточнении, что в некоторых случаях позволяет пересмотреть его выводы. В частности, Свиясов, рассуждая о популярности сравнений Буниной с древнегреческой поэтессой, отметил несколько именований ее Коринной. Исследователь предположил, что Бунина является адресатом стихотворения В. В. Измайлова «К ней же или к новой Коринне» (Вестник Европы. 1813. Ч. 70. № 13. С. 8–14). Это послание явно имеет мадригальный характер и связано — через адресата — со стихотворением «К смоленской красавице (Экспромт, написанный по ея отъезду в час утра)», опубликованным в том же номере журнала на соседних страницах. Следует отметить, что согласно «Сводному каталогу сериальных изданий» адресатом двух этих стихотворений является А. П. Бунина. Вероятно, предположение основано исключительно на номинации «новая Коринна», в самих стихотворениях это имя никак не обыгрывается, в мадригалах, посвященных поэтессе, красота никогда не фигурировала как составляющая комплимента. Прежд