е всего следует заметить, что все известные адресации поэтессе исполнены почтения и никогда — куртуазности (как в случае обращений Измайлова), да и о связи Буниной со Смоленском ничего не известно.
Греческая поэтесса Коринна являлась, по наблюдениям Катрионы Келли,
одной из характерных моделей женской личности в неоклассической традиции (в России, как и везде). Как гласит биографическая легенда, она была одновременно скромной (Коринна упрекала свою современницу Миртис за то, что она осмелилась соперничать с Пиндаром) и амбициозной (как принято считать, она сама победила Пиндара в поэтических состязаниях не менее пяти раз). Другим характерным персонажем сентименталистских стихов была Сафо, которая в восемнадцатом веке воспринималась вовсе не как символ женской однополой любви. Главным компонентом ее биографии являлся факт, что она была несчастной отвергнутой пастухом Фаоном, а также подругой и наставницей молодых женщин[463].
Катриона Келли не уточняет, кто именно удостаивался чести называться Коринной. Известны как минимум два случая, но они относятся к более позднему времени. Так, например, рано умершая поэтесса Елизавета Кульман, впечатленная легендой о Коринне, по предложению ее учителя, Карла Гроссгейнриха, фактически участвовала в литературной мистификации, когда написала стихи, которые можно было бы выдать «за верный и прекрасный перевод собственных сочинений Коринны», якобы найденные «случайно между рукописями греческого монастыря»[464]. После выхода «Стихотворений Коринны» Кульман провозгласили «северной Коринной» с подачи ее учителя, а впоследствии — главного создателя ее биографического мифа. Другой общепризнанной «северной Коринной» была Зинаида Волконская.
В 1800‐е годы, когда Бунина входила в литературу, более частотными были сравнения пишущей женщины с Сафо. Сравнение с Коринной, вероятнее всего, актуализировалось в России в 1809 году после выхода на русском языке романа Жермены де Сталь «Коринна»[465]. Это подтверждает, например, текст Шаликова в честь отъезда Буниной в Англию — один из немногих случаев, где поэтесса сравнивается с Коринной, но не греческой, а итальянской:
Она справедливо может называться Северной Кориною — по сходству в характере сочинений ея с сочинениями Корины Итальянской — сего идеального существа, представленного пленительною кистью Госпожи Сталь[466].
Имя же Сафо давно и повсеместно использовалось при характеристике женщин-сочинительниц.
Одно из первых сравнений русских поэтесс с Сафо относится еще к середине XVIII века (автор — И. Рудаков): «В России Сафо есть, и Сафо не одна. / Хотя, Россия, ты от солнца удаленна»[467], — «Сафо» в данном случае равно «поэтесса». Номинация «русская Сафо» составлена по тому же принципу, что и, например, «Северный Пиндар», «русских стран Малерб» и т. д., однако здесь решающим явилось не жанровое предпочтение автора, а его гендерная принадлежность. Как установил Е. Свиясов, впервые адресно эту комплиментарную номинацию использовал А. П. Сумароков в анакреонтической оде, посвященной Е. В. Херасковой[468]. К тому же времени, по наблюдению исследователя, относится первое ироническое использование имени греческой поэтессы, однако «уже в начале XIX в. подобные переименования становятся <…> знаком благожелательности и вместе с тем галантного отношения поэтов-мужчин к отечественным поэтессам»[469].
Популярности биографического мифа Сафо в сентименталистскую эпоху способствовало подключение романтического мотива — несчастной влюбленности в пастуха Фаона; в адресных уподоблениях этот мотив оставался обычно нерелевантным (случай Буниной — исключение, о чем будет сказано ниже). Принято считать, что номинация «русская Сафо» — дань политесу, и такого титула удостаивалась едва ли не каждая пишущая женщина: формула «„русская Сафо“ превратилась в форму выражения определенного уважения, питаемого мужчинами-литераторами к женщинам, связавшим себя с литературным трудом»[470]. Бунина в этом отношении не была исключением, скорее даже наоборот — к ней именование «русской Сафо» применялось чаще, чем к другим поэтессам XIX века. Однако интересен ее случай другим: «сафические» проекции были обыграны здесь в комическом ключе. О. А. Проскурин, который проанализировал посвященную Буниной «арзамасскую» речь С. С. Уварова, описал его так:
…комплиментарная формула содержала в себе комический потенциал — уподобление Буниной Сафо по чисто внешнему и, как следствие, мало дифференцирующему и ни к чему не обязывающему признаку (женщина-поэтесса) могло приобрести резкие комические черты[471].
Е. В. Свиясов полагал, что первым назвал Бунину «русской Сафо» П. И. Шаликов[472]. Именно ему, издателю «Московского зрителя», принадлежал, по мнению исследователя, опубликованный в журнале экспромт «К А. П. Б — ой, в день рождения» (1806), снабженный примечанием: «Любезная Сочинительница обличила сама себя в таланте Сафы»:
«Будь Сафою другой!» — Природа изрекла —
И стихотворица Лезбийска вновь родилась.
Но чтобы ты ее счастливее была,
Чтоб жизнь твоя в тоске, в слезах не прекратилась
И чтоб Фаон творцом был радости твоей, —
Вот пламенна мольба в сей день души моей![473]
В том же номере, чуть ниже, был напечатан ответ Буниной:
Нет истины в речах твоих, о автор льстивый!
Лишь только оборот в них виден слов игривый.
К несчастию, когда родилась я на свет,
Природа строгое молчание хранила;
Ко счастию, в твоих мольбах мне нужды нет;
Где можно, я люблю; не должно — вдруг остыла[474].
Это свидетельствует о том, что Бунина знала об экспромте прежде, чем он появился в печати. Номер «Московского зрителя» вышел в свет в июле, можно предположить, что экспромт был подарен поэтессе Шаликовым на день рождения в январе.
В ответе Буниной автору мадригала этикетная скромность, предписанная начинающей стихотворице, соседствует с дружеской вольностью (обращение на ты, «уличение» в лести). Все вместе это делает обмен экспромтами «фактом литературной игры, к тому же игры на публику»[475]. Бунину с П. И. Шаликовым связывали литературные отношения, они познакомились около 1805 года. Бунина передала Шаликову журнал «Лицей» (об этом свидетельствует название другого стихотворения 1806 года: «К А*** П*** Б-й, которая прислала мне в подарок Лицей, желая, чтобы я узнал стихи ея, напечатанные в сем журнале») с публикацией трех ее стихотворений: «К богине сновидений», «При взгляде на гробницы великих: императора Петра I и императрицы Екатерины II в Петропавловской крепости», «Брату моему». В том же 1806 году Шаликов опубликовал четыре стихотворения Буниной в издаваемом им «Московском зрителе» (часть III, август): «Так! Нет тебя!.. И та, которая блистала…», «На случай смерти Николая Петровича Хлебникова», «Два экспромта», «Ответ на вопрос автора предыдущих стихов, можно ли их напечатать в „Московском зрителе“». Об отношении Шаликова к женскому литературному творчеству мы говорили в соответствующей главе, здесь же сосредоточимся на его оценке поэзии Буниной.
Издатель «Журнала для милых» и биограф Буниной М. Н. Макаров утверждал на страницах журнала Шаликова, что Бунина считала последнего своим учителем: «Начальными ея руководителями в стихотворении, как она сказывала, были родной ея племянник Борис Карлович Бланк, известный в свое время стихотворец, и князь Петр Иванович Шаликов»[476]. Вероятнее всего, наставничество — преувеличение, однако Шаликов способствовал утверждению репутации Буниной как первой по дарованию русской поэтессы и «русской Сафо». В упомянутом выше стихотворении «К А*** П*** Б-й…» 1806 года он подчеркнул свою заслугу в открытии бунинского таланта:
Я прав!.. и веселюсь удачей предсказанья,
И даже думаю, что верно я пророк
— Не в храме идолов, но в храме дарованья:
Ты часто слышала из уст моих свой рок!
По первым опытам руки твоей на лире
Я назвал Сафою тебя,
И ждал, и говорил, что скоро, скоро в мире
Явишь ты Музою Лесбийскою себя!..
Сбылось!..[477]
Шаликов не только утверждал, что Бунина является русской Сафо, но приписывал себе ее открытие для публики и последующее признание; представлял себя не просто учителем, а в некотором смысле пророком, предрекшим славу поэтессе. Лирический субъект стихотворения сосредоточен на себе и своих действиях, а не адресате послания: «Я прав!..»; «Я назвал Сафою тебя»; «И ждал, и говорил…»; «…пробежал Лицей» и т. д. Издатель «Московского зрителя» выделяет стихи Буниной среди прочей литературной продукции, опубликованной в том же номере «Лицея»:
Почти уж до конца я пробежал Лицей,
Скучая на пути; вдруг гений твой счастливой
Остановил меня, о Сафо наших дней![478] —
и особенно отмечает стихотворение «К богине сновидения»: «Я бросился к твоей Богине сновиденья»[479]