Любители словесности с удовольствием уже читали в разных журналах некоторые стихотворения г-жи Буниной; без сомнения, с таким же точно удовольствием, или еще и с большим, прочтут они ныне собрание ея стихов. Г-жа Бунина имеет истинный дар к стихотворству; можно без лести сказать, что многие произведения пера ея принесли бы честь и лучшим нашим поэтам. С особенным успехом, по мнению нашему, может она упражняться в том самом роде поэзии, в котором прославился у нас теперь более всех г. Дмитриев, и по нем г. Крылов. — Мы бы советовали г-же Буниной продолжать путь свой к Геликону по следам сих писателей, которым она подражает столь удачно. Все почти ея басни писаны с приятною простотою, все почти оне отличаются непринужденною и благородною шутливостию, стихи в них плавны и чистота языка соблюдена повсюду[503].
Если для автора рецензии в «Аглае» «Неопытная муза» была важна как аргумент в пользу легитимации женского поэтического творчества, то критик «Цветника» стремился вписать Бунину в актуальный литературный контекст. Как мы писали выше, Бунина конструировала в «Неопытной музе» авторский образ, апеллируя к авторитетам — и в данном случае критик увидел и подтвердил эту конструкцию. В оценке авторской оригинальности критики разошлись: рецензент «Аглаи» не обнаружил в «Неопытной музе» подражания, а рецензент «Цветника» нашел подражания, но счел их удачными и заметил, что «многие произведения пера» Буниной «принесли бы честь и лучшим нашим поэтам». В этой рецензии акцент смещен с того факта, что перед читателем женщина-поэт (как в «Аглае»), на то, что это поэт начинающий, но талантливый.
Таким образом, к моменту выхода первой части «Неопытной музы» Бунина уже обладала определенной репутацией — «первой поэтессы» и «русской Сафо». В дальнейшем эта характеристика (русская Сафо) из комплиментарной превратится в сатирическую.
Новый этап в формировании репутации А. П. Буниной: участие в «Беседе любителей русского слова»
В конце 1800‐х годов Бунина посещала литературные собрания в доме Г. Р. Державина, в 1811 году оформившиеся в «Беседу любителей русского слова». Поэтесса стала почетным членом общества, и включение в круг беседчиков изменило ее авторскую судьбу. По замечанию Ю. Н. Тынянова, в отношении архаистов «в истории русской литературы учинена несправедливость, в ней сказывается влияние победившего литературного течения»[504]. На долгие годы за беседчиками закрепилась репутация консерваторов и реакционеров, что было следствием смешения эстетической и общественной позиций (предпосылки к этому смешению были заданы самими деятелями «Беседы»). Они стали заложниками сначала собственных консервативных взглядов, а потом и собственной репутации.
Именно основание «Беседы» можно считать поворотным пунктом в формировании литературной репутации Буниной. Включение поэтессы в число почетных членов общества, как представляется, было обусловлено личными контактами, а не литературными предпочтениями. Точно датировать знакомство Буниной с А. С. Шишковым затруднительно, однако известно, что в 1807 году, 23 марта в доме Державина Шишков прочел раннюю редакцию «Песни смерти», а 30 марта во время литературного вечера в доме писателя и сенатора И. С. Захарова, будущего председателя IV разряда «Беседы любителей русского слова» — еще несколько стихотворений Буниной. О первом чтении С. П. Жихарев по свежим впечатлениям писал: «24 марта, воскресенье. А. С. Шишков прочитал стихи Анны Петровны Буниной на смерть одной из ее приятельниц, молодой девушки шестнадцати лет»[505].
Четырнадцатого марта 1811 года состоялось официальное открытие «Беседы». Двадцать шестого мая на открытом заседании III разряда «Беседы» А. С. Шишковым было прочитано стихотворение Буниной «Послание к Леону», а 11 ноября на открытом заседании IV разряда И. А. Крылов прочел ее ироикомическую поэму «Падение Фаэтона». Поэма была потом опубликована в «Чтениях», периодическом издании «Беседы», в значительно сокращенном и искаженном виде (об этом см. подробнее в главе 3 нашей работы). По всей вероятности, Бунина испытывала смешанные чувства: с одной стороны, она была довольна приемом слушателей, с другой — возмущена тем, что текст при публикации был сильно искажен. Публицист М. Д. Хмыров утверждал, что за «Падение Фаэтона» Бунина получила от императрицы «золотую лиру, осыпанную бриллиантами, для ношения в торжественных случаях на плече»[506]. Известие о том, что Бунина стала почетным членом Беседы, обусловило изменение ее репутации.
Однако следует учитывать, что позиция ее «гонителей» могла быть достаточно подвижной. В том же 1811 году Батюшков в письме Гнедичу сообщал свои впечатления о вышедшем в 1810 году дидактическом стихотворении Буниной «О счастии»:
Что делают все, и в этом числе Бунина, с которой я помирился? Она написала «О счастии». Предмет обильный и важный, слишком важный для дамы. В ее поэме нет философии (а предмет философический), нет связи в плане, много чего нет, но зато есть прекрасные стихи. Прочитай конец третьей песни, описание сельского жителя. Это все прелестно. Стихи текут сами собою, картина в целом выдержана, и краски живы и нежны. Позвольте мне, милостивая государыня, иметь счастье поцеловать вашу ручку! Клянусь Фебом и Шишковым, что вы имеете дарование[507].
Суждение Батюшкова о «предмете» поэмы вписывается в современные ему представления об ограниченности тематического репертуара писательниц, «предмет философический» в него не входит. Тем не менее Батюшков оценил поэму положительно, что объяснялось особенностями его индивидуальной позиции. Как отмечала И. М. Семенко,
В первой половине своей творческой жизни, до войны 1812 года, Батюшков выработал собственную «маленькую», по его выражению, философию. <…> Батюшков своеобразно соединил скептицизм с чувствительностью и гедонизмом. <…> Гедонизм его имел, однако, эстетически возвышенный характер, был в целом лишен «либертенского» вольнодумства; наоборот, сочетаясь с «прекраснодушием», сближался с карамзинским сентиментализмом. Поклонник Карамзина и воспитанник его друга, М. Н. Муравьева, Батюшков считал, что истинное наслаждение жизнью возможно только для добродетельной души[508].
Специфика «маленькой философии» и способствовала тому, что Батюшков обратил внимание на дидактическое стихотворение Буниной. Этическая категория счастья в русском поэтическом сознании объединила два понятия философии французского Просвещения: Fortune (фортуна, случай; счастье как способ достижения цели) и Bonheur (блаженство; счастье как состояние)[509]. Герои бунинского стихотворения — благородные землепашцы, живущие своим трудом, и не менее благородные цари, готовые разделить блага, которыми они обладают, со всеми нуждающимися. Они добродетельны и потому наслаждаются жизнью, что вписывается в «гедонистическую» концепцию Батюшкова. Оценка поэта («Клянусь Фебом и Шишковым, что вы имеете дарование») не лишена иронии, которая, вероятно, была обусловлена нежеланием признавать талант за дамой из враждебного лагеря. Батюшков признает его вынужденно, а ирония делает его оценку относительной.
Бунина упоминалась и в «Певце в Беседе Славенороссов» Батюшкова и Измайлова, однако, как заметил О. А. Проскурин, в варианте, допущенном к распространению, этот фрагмент был устранен:
Куплет обнаружился только в одном из самых ранних списков, сохранившемся в архиве Оленина <…>. Трудно сказать, чем более руководствовались соавторы в своем решении об изъятии этих стихов — видимо, свою роль сыграло не только признание дарования Буниной, но и сочувствие ее трагической судьбе[510].
Первые известные наброски к «Певцу…» датируются 1813 годом, когда о болезни Буниной уже было известно. Впрочем, это не мешало Батюшкову в дальнейшем отзываться о Буниной иронически. В письме Вяземскому от 11 ноября 1815 года он писал:
Если не умру от скуки, то увижусь с тобою. Обнимаю Левушку, которому советую выучить наизусть похвальное слово любви к отечеству Старика, Буниной «Фаэтонта», стихи Олина Анакреонта, Львова «Храм Славы», наконец «Шубы» Шаховского и несколько стихов из «Деборы»: более не вынесет, хотя крепка его натура[511].
Сочинение Буниной фигурирует здесь в одном ряду с сочинениями других беседчиков: Шишкова, Шаховского, Шихматова («Дебора, или Торжество веры»), при этом образуется рифма «Фаэтонт — Анакреонт», с ее помощью усиливается комический эффект. Батюшков использует нетипичную для арзамасцев форму имени древнегреческого поэта — «Анакреонт», более распространенной была форма «Анакреон» (ср.: «…Я вчера обедал у Нелединского (истинный Анакреон, самый острый и умный человек…»[512]; «Счастливый Шолио и Анакреон нашего времени»[513]; «…достойной беседных Анакреонов…»[514]. Противопоставление «Фаэтон — Фаэтонт», «Анакреон — Анакреонт» могло быть использовано в качестве шуточной отсылки к спору по поводу правильности написания «Омер — Омир», а рифмовка «неправильных» форм акцентировала дистанцию между враждующими лагерями.
Более всего на репутацию поэтессы в литературной истории повлияло ее «отпевание» в «Арзамасском обществе безвестных людей». На заседании 25 ноября 1815 года С. С. Уваров произнес похвальное слово очередному «литературному покойнику» — Буниной, выведенной под именем «Бедной певицы». Из текста речи понятно, что главным объектом осмеяния является «Седой дед» (А. С. Шишков), а «Бедная певица» служит лишь предлогом для него. Этот сюжет подробно рассмотрен О. А. Проскуриным в работе «Бедная певица. Литературные подтексты арзамасской речи С. С. Уварова», однако исследователь сосредотачивается на «арзамасских» подтекстах «Речи». Мы же постараемся проанализировать этот эпизод как трансформирующий фактор авторской репутации Буниной. Для этого обратимся к хронике жизни поэтессы, чтобы проследить, какие события происходили в это же время.