Терем понемногу просыпался. В смежных с опочивальней покоях слышался шорох, легкие шаги.
«Войдут ненароком, увидят, что не сплю…» – подумала Ксения и, опустив голову на подушку, прижмурила очи.
XXIV. Неожиданный гость
– Здорово, дядя Иван!
– Здорово, землячок! А кто ты такой будешь?
– Али не признаешь?
– То есть ни боже мой! Совсем, значит, незнаем ты мне.
– Ах, грех какой! Да неужели мальца Микитку забыл вовсе?.. Еще в былую пору гостинцев ему вдосталь давывал… Правда, времени с той поры прошло немало…
– Микитку?
– Да. Приятеля твоего Панкратия сына.
– Ой ли? Да неужто это ты, Микитушка? Вот гость дорогой! А, ей-ей, не признал бы тебя, коли б ты сам не сказал. Давай поздравствуемся как след… Ах ты, мой родной! Ишь, каким стал – высоким да крепким парнем, а ведь я тебя вот этаким мальцем махоньким помню… Эй, жена! Встречай гостя да наставляй на стол всего, что в доме найдется!
Такой разговор произошел между царским истопником Иваном, прозвищем Безземельный, и пришедшим к нему рано-поутру молодым широкоплечим парнем, с недурным загорелым лицом и добродушными голубыми глазами.
Скоро гость и хозяин уже сидели за накрытым скатертью столом, уставленным довольно изобильными снедями. Гость ел с большим аппетитом. Иван не мешал ему насыщаться, не досаждал расспросами.
Ребятишки Ивановы, притихнув, стояли в сторонке, во все глаза смотря на незнакомого гостя.
Расспросы и разговоры начались, когда гость утолил голод.
– Ну, уж искал же я тебя, дядя Иван! Всю Москву, почитай, исколесил! – сказал Никита, вытирая краем скатерти свои жирные после еды губы.
– Найти не мог?
– Не мог! Так и не нашел бы, кабы случаем не узнал, что в истопниках ты.
– Да, сподобил меня Господь чести такой, – ответил с некоторой гордостью Иван. – А ведь как трудненько раньше жилось – злому татарину не приведи бог! Ну а ваши как?
– Да что, плохо! Бескормица… Кабы еще к земле крепкими стали, так, может, боярин прикормил бы – хоть и не сладка неволя, но все ж хоть сыты были б, а мы ведь вольными остались.
– Та-ак. А ты в Москву-то как попал?
– Да на заработки… Батюшка-то ведь помер.
– Помер?! Ах ты, господи! Давно ли?
– Нынешней весной.
– А какой крепкий мужик был, царство ему небесное, кто думать мог!
– Да, вдруг его подкосило. Всего и болел два дня, – понурясь, сказал Никита. – На мне теперь семья вся.
– А велика ль она? – спросила жена Ивана.
– Пятеро, окромя меня: мать да ребят четверо: двое братьев и две сестры. Старшой-то, после меня который, значит, тот парень большой и работать не ленив, а другие-то малы еще…
– Да, невеселы дела!.. – со вздохом промолвил Иван.
– Что это ты, дядя, сегодня словно на праздник разнаряжен? – переменил разговор Никита.
– Сбирался я, да теперь не пойду…
– В гости?
– Нет, поглазеть: иноземный королевич въезжать в Москву сегодня будет.
– Чего ж идти-то отдумал?
– Да нетто можно от гостя такого дорогого уходить?
– Так пойдем вместе – я тоже поглазеть не прочь!
– Вот и ладно! А женка обед нам подготовит.
– Что я тебя-то опивать да объедать буду?
– И слова не молви, коли изобидеть не хочешь! У меня теперь, по милости царевой, достаток кое-какой есть, хватит на всех: живи у меня пока что, а там мы тебе и заработок найдем. Одначе, если идти, так мешкать нечего…
– Мне сбираться нечего… Вот дай только тебе с хозяюшкой за хлеб-соль поспасибствовать, – сказал, поднимаясь из-за стола, Никита.
XXV. Приключение на въезде
– Мы с тобой пойдем к палате казенной… Там повидней будет… – сказал Иван, выходя вместе с Никитой на улицу.
– Ладно, веди, куда знаешь… А это что же за королевич такой?
– Свейский королевич.
– Гостить к царю нашему едет?
– Да. Ну, и окромя того… Известно, мы вот – истопники, маленькие людишки, а ведомо нам кое-что такое, что и боярину иному не пришлось узнать, – с таинственным видом промолвил Безземельный.
Тут Иван наклонился к уху своего сопутника и прошептал:
– В женихи царевне Ксении королевича прочат!
– Неужто! Басурманина-то! – с удивлением воскричал Никита.
– Чай, он и сменить веру может.
– Так-то так… – проговорил парень и замолк. Потом тихо спросил: – А что, правда или нет, что в народе бают?..
– Что?
– Да про царя-то Бориса Федоровича, будто он того… гм… гмм… Димитрия-царевича извел?
Безземельный даже покраснел от негодования.
– И не стыдно молоть такое! Озорники, царевы супротивники слух пускают!.. Еретики нечестивые! – воскликнул он.
– Мне и самому сдается, что неправда, – смущенно пробормотал Никита.
– Неправда, злая неправда! И в уши к себе слов людей озорных не пущай… Одначе дальше нам не пробраться, кажись, – ишь, народищу-то!
Действительно, посмотреть на въезд королевича сбежался люд чуть не со всей Москвы. Толпа образовалась огромная. Ряды стрельцов, стоявших по обе стороны пути королевича, едва сдерживали ее напор, и женские, а порою старческие или детские голоса, кричавшие: «Ой-ой! Батюшки! Давят!» – слышались нередко.
– Ну, отсюда нам увидать не много придется, – сказал Никита. – Надо бы поближе пробраться.
И, не дожидаясь ответа своего сопутница, дюжий парень начал усердно прокладывать плечом себе дорогу.
После долгих усилий Никита очутился в первых рядах толпы.
– Вот отсюда мы все увидим как следует… Не так ли, дядя Иван? – промолвил он, оборачиваясь.
Ивана рядом с ним не было.
«Вот те и на! Отстал, знать, а я и не заприметил», – подумал парень. Но возвращаться назад не было времени: королевич уже ехал.
Никита весь превратился в зрение.
Потянулись ряды дворян и детей боярских. Все в праздничном платье, на изукрашенных конях. Толпа затихла, стрельцы стояли, словно замерли. Слышно было, как глухо стучали конские ноги по мягкой, усыпанной песком дороге. Дворян и детей боярских немного – всего сотня человек, не более. Дальше за ними возок, а по бокам его и позади бояре сановитые, одетые в пестрые, расшитые золотом одежды.
– Где ж королевич? – задал себе вопрос Никита и посмотрел на возок.
– Стой! Здесь выйду! – прозвучал в тишине чей-то хрипловатый голос, сказавший эти слова на довольно чистом славянском языке, и вслед за тем возок остановился и из него выпрыгнул высокий, худощавый блондин.
– Королевич! – сказал кто-то рядом с Никитой.
– Немец, как есть, самый обыкновенный, – пробормотал Никита, глядя на долговязого, слегка сутулого, белокурого иноземца, выпрыгнувшего из возка.
В это время до слуха Никиты долетел слабый стон. Он быстро обернулся. Невдалеке от себя он увидел бледное лицо девушки. Ее помутившиеся глаза испуганно расширились, из-за полуоткрытых губ вырывались слабые стоны.
– Ишь, почитай, задавили сердечную! Ну и народец, что зверь лютый! – проворчал парень, пробиваясь сквозь толпу.
Скоро его сильная рука подхватила уже почти лишившуюся чувств девушку, и он, запыхавшийся и усталый, выбрался из тесноты на свободное место.
– Ну лебедушка! Молись Богу, благодари Его: кабы не случай, не смотреть бы тебе боле на свет белый! – сказал Никита, вытирая свое лицо, на котором выступили крупные капли пота.
Спасенная некоторое время не могла отвечать: силы не вдруг вернулись к ней. Наконец чистый, свежий воздух, который она жадно вдыхала полной грудью, сделал свое дело.
– Уж такое тебе спасибо, добрый молодец, что спас ты меня от черной погибели, что и сказать не могу! – промолвила она.
– Бога благодари, не меня…
– Как звать тебя, добрый человек?
– Микитой звать… А на что тебе это знать надобно?
– Молиться буду всю жизнь за раба Божьего Микиту… Теперь домой пойду скорее… Прощай, паренек!
Девушка сделала несколько колеблющихся шагов.
– Тебе не дойти одной… Далече живешь-то? – сказал, видя слабость спасенной им, Никита.
– Порядком отсюда…
– Так, слышь… Как звать-то тебя?
– Любой.
– Так, слышь, Люба, я доведу тебя… Пойдем…
– Спасибо, Микитушка…
Никита взял Любу за руку, и они медленно двинулись в путь.
Сперва они шли молча, и Никита разглядывал наружность Любы. Девушка была среднего роста и стройна. У ней были черные глаза, обведенные дугою темных, гордых бровей, между тем как коса ее была русая с легким рыжеватым оттенком. Несколько худощавое лицо казалось бледным, быть может, от пережитого потрясения, зато пухлые губы от этой бледности казались ярко-алыми.
«Ишь, краля какая!» – подумал Никита и тут же в своем простосердечии вымолвил:
– И подумать только – не услышь я, такую красоточку мужичье серое насмерть задавило б! Вот, чай, женихов-то сколько б плакало!
Люба весело рассмеялась, обнаружив два ряда мелких зубов, похожих на зубы хищного зверька.
– Кому по мне плакать!
– Что так? Али, скажешь, нет дружка милого?
– Нет, – спокойно ответила девушка.
Из дальнейшей беседы Никита узнал, что Люба – круглая сирота, что отец ее был торговым человеком, да проторговался незадолго до смерти своей, что мать ее умерла года три назад, а теперь она живет у брата, который старше, чем она, годами пятью, что брат этот женат, детей у него ни мало ни много как шесть человек и что невестка – братнина жена – злющая-презлющая баба и ее, Любу, из семьи выживает.
Со своей стороны, Никита рассказал, кто он, откуда и когда в Москву приехал, где в городе приют нашел, – словом, когда они подошли к дому, в котором жила Люба, они распрощались как старые знакомые.
– Может, Бог приведет и еще нам свидеться, – промолвил Никита при прощанье, почему-то вздыхая.
– Может… – ответила девушка. – Я вот сюда недалече, в Микольскую церковь, к обедне хожу… – с улыбкой добавила она зачем-то.
– А-а! Сюда! – многозначительно проговорил Никита, и на лицо его легло довольное выражение.
Вернувшись домой, он застал Ивана уже сидевшим за обедом вместе с женою и детьми. Его встретили расспросами и восклицаниями. Он коротко рассказал о неожиданном приключении, скрыв, сам не зная почему, что он проводил спасенную им девушку до ее жилища: ему точно неловко было говорить об этом.