— Я не могла заставить себя надеть сухую одежду на мокрое белье, — сухо ответила она.
— Недурное решение, достойное одобрения по причинам как практическим, так и эстетическим, однако у него есть один изъян — вы промерзнете до костей. — Он снял с себя сюртук и набросил ей на плечи. — Хотя убеждать женщину облачиться вместо того, чтобы разоблачиться, и идет вразрез с моими принципами, все же лучше наденьте вот это.
Она попыталась отдать ему сюртук обратно.
— Без него вас продует.
— Я в своей жизни провел столько ночей под открытым небом, что холод нисколько меня не беспокоит.
Клер, примирившись с неизбежным, запахнула на себе сюртук. Его ткань хранила тепло тела Никласа и слабый, едва уловимый мужской запах, который она смогла бы узнать повсюду. Надеть его сюртук — это было почти то же самое, что оказаться в его объятиях, только куда безопаснее…
Клер очень хотелось своими глазами увидеть Лондон, но этот визит наверняка оборвет ту странную близость, которая возникла между ними. В Лондоне у него друзья и, возможно, давние любовницы, которые заполнят его досуг. Там он едва ли будет помнить о существовании Клер. И ее жизнь станет намного легче.
Так что она должна быть благодарной ему за эту поездку.
Остаток дня прошел как обычно — в точном соответствии с тем порядком, к которому Клер уже начала привыкать. Сначала она приняла ванну и смыла с тела и волос грязь и вонь шахты. Затем — хотя ей все еще было изрядно не по себе после того, как она едва не утонула, — поговорила с Уильямсом о дальнейшем обновлении внутреннего убранства дома. Сегодня слуги сосредоточили внимание на уборке столовой и замене там мебели, и результат получился великолепный. Клер и Уильямс вместе решили, какими комнатами нужно будет заняться в ее отсутствие, составили список обоев и тканей, которые она купит в Лондоне.
После еще одного из превосходных обедов миссис Хауэлл Клер и Никлас поднялись в библиотеку. Там он сразу же занялся изучением корреспонденции и хозяйственными расчетами, работая с усердием, которое явно не вязалось с его репутацией беспутного мота.
Клер обрадовалась возможности просмотреть книги в библиотеке, качество и разнообразие которых превзошли самые смелые ее ожидания. Если они с Никласом станут друзьями, то когда три месяца истекут, он, возможно, позволит ей иногда одалживать у него книги.
Она принялась тайком рассматривать его профиль; он не замечал ее взгляда, поглощенный изучением какого-то документа. Как и всегда, его вид поразил ее: он был невероятно, потрясающе красив, аристократ и цыган одновременно, совершенно непредсказуемый и дьявольски умный. Они так же несхожи меж собой, как небо и земля, и было просто невозможно представить себе такое будущее, в котором они могли бы стать друзьями. Скорее всего этот их нелепый трехмесячный поединок закончится полной катастрофой, и пострадает в ней отнюдь не граф.
Сурово напомнив себе, что никто не принуждал ее являться в Эбердэр, Клер вновь сосредоточила внимание на книжных полках. Тома были расставлены не как Бог на душу положит, а в строгом порядке; здесь имелась литература на шести языках, причем все книги, написанные на каком-то одном языке, стояли вместе. На одной из полок Клер нашла несколько книг даже на валлийском.
Другие разделы библиотечного собрания были посвящены таким предметам, как история, география и даже естественная философия. Отец Клер иногда брал у старого графа книги по теологии; хотя тот почитал своим долгом оставаться в лоне англиканской церкви, он имел явную склонность к взглядам диссинтеров[9]. Возможно, именно поэтому он и выбрал методистского проповедника в наставники своему внуку.
Клер бросилась в глаза большая Библия в кожаном переплете, богато украшенном тиснением и позолотой. Догадавшись, что это и есть семейная Библия Дэйвисов, девушка достала тяжелый том с полки и положила его на стол. Потом открыла и начала рассеянно листать, время от времени перечитывая свои самые любимые стихи.
На первой странице было изображено генеалогическое древо, и Клер невольно умилилась, увидев записи рождений, браков и смертей, тщательно сделанные разными чернилами и различными почерками. Одна дата смерти была слегка размыта — быть может, на нее капали чьи-то слезы? Выцветшая, столетней давности запись сообщала о рождении некоего Гуайлима Ллюэллина Дэйвиса; рядом была радостная приписка: «Наконец-то сын!» Младенец, чье рождение вызвало такой восторг, вырос и стал прадедом Никласа. Изучив схему до конца, Клер поняла, почему старый граф так беспокоился, о наследнике. Род Дэйвисов был немногочислен, и Никлас совсем не имел близких родственников, во всяком случае, по мужской линии. Если он исполнит свое намерение никогда больше не жениться, графский титул Эбердэр, судя по всему, умрет вместе с ним.
Клер перевернула страницу, чтобы взглянуть на самые последние записи. Сообщения о двух браках старого графа и рождении его трех сыновей были сделаны его собственной твердой рукой. Хотя все сыновья были женаты, упоминаний о рождении детей у двух старших Клер не нашла.
Губы девушки непроизвольно сжались, когда се взгляд упал на запись рядом с именем младшего сына, Кенрика. В отличие от всех остальных, сделанных чернилами, сообщение о женитьбе Кенрика на «Марте, фамилия неизвестна» и о рождении «Никласа Кснрика Дэйвиса» было нацарапано карандашом — еще одно доказательство того, насколько неохотно старый граф принимал существование своего наследника. Если бы он дал Никласу хотя бы десятую долю того тепла, с которым Оуэн принял Хью, ребенка, чужого ему по крови!
С этой печальной мыслью о бессмысленной враждебности старика к собственному внуку Клер перевернула еще одну страницу, и из книги выпало несколько сложенных листков бумаги. Она бросила на них беглый взгляд, потом, всмотревшись внимательнее, пробормотала:
— Как странно…
Ей вовсе не хотелось отрывать Никласа от работы, однако он услышал ее слова и, откинувшись на спинку стула, лениво потянулся.
— Что вы находите странным, Клариссима?
— Ничего особенного. И все же… — Она подошла к его письменному столу и положила документы в круг света под горящей масляной лампой. — Эти две бумаги — нотариально заверенные копии записей в церковных книгах о браке ваших родителей и вашем рождении. Обе они истрепаны и испачканы, как будто их слишком долго носили в кармане.
Она показала на остальные два документа.
— Эти документы — тоже копии, однако очень плохие. Странно то, что они не заверены нотариусом, и потому не имеют юридической силы, однако при этом оба они сложены, истрепаны и испачканы совсем так же, как и нотариально заверенные. Наверное, эти копии сделал ваш дедушка, но я совершенно не понимаю, зачем они ему понадобились и отчего бумага так истрепалась.
Никлас поднял к свету одну из незаверенных копий, и тотчас же все жилы па его руке вздулись.
Клер взглянула на его лицо: Никлас смотрел на бумагу с той же испепеляющей яростью, которая исказила его черты, когда он хлестал бичом портрет своей жены. Клер затаила дыхание. В чем же тут дело? Что вызвало этот внезапный приступ бешенства?
Он схватил вторую копию и остервенело смял оба листка в кулаке. Потом вскочил со стула, прошел через всю комнату и швырнул бумаги в горящий камин. Пламя вспыхнуло и медленно опало.
— Никлас, — спросила она, — в чем дело? Что произошло?
Он неотрывно смотрел на огонь, превращающий бумаги в серый пепел.
— Ничего такого, что имело бы отношение к вам.
— Возможно, причина, заставившая вас так разъяриться, меня и не касается, но сам ваш гнев касается наверняка, — спокойно ответила она, — Разве хорошей любовнице не полагается делать все, чтобы вы облегчили душу, сказав, что именно вас тревожит?
— Вероятно, любовница и должна задать такой вопрос, но это вовсе не означает, что я обязан дать на него ответ, — огрызнулся он. Потом, по-видимому, пожалев о своей резкости, более мягко добавил: — Я ценю ваши добрые намерения.
Клер решила, что уж лучше его капризы, чем такая вот глухая стена. Подавив вздох, она положила две оставшиеся бумаги обратно в Библию и поставила ее на полку. Никлас продолжал игнорировать девушку, с каменным лицом помешивая угли в камине.
— Завтра воскресенье, и я с утра пойду в молельню, так что мне уже пора спать. Спокойной ночи. — Клер произнесла эти слова только из вежливости, вовсе не рассчитывая на ответ, однако Никлас поднял голову и посмотрел на нее.
— Жаль, что на сегодня я уже выбрал свою квоту поцелуев, — сказал он с невеселой усмешкой. — С моей стороны было весьма недальновидно исчерпать ее, когда мы были в шахте.
Его ярость прошла, оставив после себя что-то опасно близкое к полному отчаянию. Одному Богу было известно, отчего вид тех бумаг так на него подействовал, но сейчас Клер не могла вынести этого выражения безысходного горя на его лице. С дерзостью, о которой всего четыре дня назад она не смогла бы и помыслить, она прошла через всю библиотеку, положила руки ему на плечи и робко сказала:
— Свой поцелуй вы уже использовали, но ведь я могу поцеловать вас сама, не так ли?
Никлас заглянул ей в глаза; взгляд у него был затравленный.
— Вы можете поцеловать меня, когда пожелаете, Клариссима, — хрипло вымолвил он.
Она почувствовала, как напряглись его мышцы, однако он не двигался, ожидая, чтобы она взяла на себя инициативу. Клер встала на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.
Его руки тут же жадно сомкнулись вокруг нее.
— О Господи, как же хорошо вас обнимать!
Их уста слились в глубоком пылком лобзании. Тот спокойный, невинный поцелуй, которого желала Клер, перешел в нечто гораздо большее.
Когда они целовались в шахте, ей не надо было смотреть ему в глаза — по крайней мере от этого потрясения она была избавлена. Смущенная его пристальным взглядом, девушка опустила веки — и тотчас же обнаружила, что все остальные чувства необычайно усилились. Стук дождя по оконному стеклу, бархат-нос прикосновение его языка к ее языку. Острый аромат, в котором слились дым, хвойное мыло и запах кожи Никласа; его тяжелое жаркое дыхание — или это ее дыхание стало таким же?.. Треск угольков, выпадающих из камина на плиты пола; легкое трение ладоней о ткань, когда о